Через полтора года Николай Князев говорил и читал по-французски так, словно он действительно родился и прожил большую часть жизни во Франции. Такое же чудо случилось и при изучении английского и немецкого языков, хотя в них Ольга Леонидовна не была столь сильна, как в французском. Через год ее двоюродный племянник уже легко говорил и на этих языках.
Старой женщине оставалось лишь удивляться, морщить лоб и благостно улыбаться, глядя на Коленьку, читающего в подлиннике Гюго, Гете и Шекспира. А затем в большой комнате, которую занимал Николай Князев, стали появляться странные вещи: портреты русских царей, бронзовый бюст Николая II, золоченый двуглавый орел, хоругви, штандарты, российский триколор и мундиры. Мундиры были бутафорские, где-то по случаю Николай их покупал - то ли на киностудии, то ли в каком-то театре. Он своей тетушке такие подробности не рассказывал.
- Коленька, - говорила Ольга Леонидовна, - вы уже взрослый мужчина, вполне сформировавшаяся личность, офицер...
- Да-да, Ольга Леонидовна, я все это знаю, мне все это известно.
- Вы меня, конечно, Коленька, извините, но я хочу спросить у вас, почему вы один?
- В каком смысле?
- Почему вы не найдете себе невесту? Почему вы не женитесь?
- Мне не везет, - задумчиво отвечал Николай Николаевич. - Здесь моей невесты нет.
- Как это нет? Разве мало привлекательных умных женщин в Москве?
- Привлекательных и умных много, но моей, Ольга Леонидовна, здесь нет. Я не могу с ними вступать в брак.
- Почему?
- Не могу, и все.
По тону, с каким племянник произнес последние слова, Ольга Леонидовна поняла, что он ничего не скажет. Но, на всякий случай, помешивая чай в стакане, взглянула на Николая и робко спросила:
- Что, не можешь найти себе равной? И тогда Николай веско произнес:
- Здесь не могу.
- А где?
Передернув плечами, он сидел с прямой спиной, его голова была гордо вскинута, а голубые глаза пронзительно сверкали.
- Чудной ты, Коленька, - выдохнула Ольга Леонидовна, - ты замечательный, мне с тобой так хорошо!
Больше к разговору о женитьбе ни тетушка, ни племянник не возвращались. Все точки над "i" были расставлены, и Николай продолжал посвящать все свое свободное время сбору исторических реликвий, а так же изготовлению оловянных солдатиков. Он мастерил их самозабвенно, с фанатичным упорством. Так шахматист решает сложную, почти нерешаемую задачу. По вечерам и в выходные дни он посещал всевозможные клубы, связанные со стариной.
Устроился работать помощником начальника отдела кадров в исторический музей, затем в архив, а из архива, проработав там год с небольшим, перешел в объединение кремлевских музеев.
Как известно, пограничники, как и десантники, своих, на поле боя не бросают. У Николая Князева везде находились знакомые, которые когда-то служили под его началом, с кем он когда-то учился или служил, охраняя бесконечную границу. Его звали в бизнес, зная его организаторские способности и кристальную честность. Но от всевозможных коммерческих предложений, даже весьма привлекательных, Николай отказывался, причем быстро, не раздумывая.
- Нет, это не мое, это не для меня. Я страшно, занят, я не люблю деньги, мне они ни к чему. Я человек свободный, мне деньги не нужны. Ведь не в деньгах счастье.
- Конечно, не в деньгах, а в их количестве, - пытались убедить Князева.
- И не в количестве.
- А в чем же счастье?
- Счастье в правде, в истине. Счастье в "руце Божией", - глядя в глаза собеседнику, произносил Николай Николаевич.
От тона, каким произносились эти слова, от пронзительного взгляда синих глаз собеседник сразу же терялся, оставалось лишь непонимающе развести руками:
- Что ж, Николай Николаевич, воля ваша.
- Действительно, моя воля.
Что-то несовременное сквозило в облике отставного подполковника - то ли голову он держал слишком гордо, то ли его осанка, никогда не гнущаяся спина делали Князева непохожими на бегающих, вечно спешащих, судорожно решающих бытовые проблемы людишек. Он смотрел на всех немного свысока, но без презрения. Так хозяин смотрит на щенков, копошащихся у его ног и пытающихся лизнуть руку.
За тот год, что Николай Николаевич Князев работал в Кремле, его внешний облик изменился. Он всегда был аккуратно пострижен, источал запах недорогого, но приятного мужского одеколона, его борода и усы неизменно были идеально ухожены. Ел Николай Князев всегда неторопливо, молча, пользуясь ножом и вилкой. Его сослуживцев поведение Князева немного удивляло, но не шокировало. На работу Николай приходил вовремя, опозданий за ним не числилось, покидал свое рабочее место одним из последних. Все, что поручало начальство, делал аккуратно и в срок. В разговоры с сослуживцами и подчиненными пускаться не любил, его ответы, как правило, были односложными: "да", "нет", "не знаю", "вполне может быть". Его сотрудников немного раздражала любовь Николая Николаевича к устаревшим русским словам. Он любил употреблять слово "отнюдь", причем всегда к месту, а когда человек говорит предельно грамотно, это настораживает и даже раздражает. Однажды Князева раскусили, причем раскусил слесарь, чинящий дверные замки.
У слесаря, ремонтировавшего дверь в подсобное помещение, поинтересовалась немолодая женщина:
- Не проходил ли здесь Николай Николаевич?
Слесарь вытащил изо рта шуруп, отложил в сторону отвертку и, взглянув на женщину снизу вверх, осведомился:
- Которого Николая Николаевича вы имели в виду? Николая Третьего, что ли?
- Как вы сказали? - поправляя очки и недоуменно моргая большими серыми глазами, переспросила женщина.
- Ну а какой же у нас еще здесь Николай с бородой и усами?
И тут женщину-искусствоведа словно током ударило, словно на нее, снизошло озарение:
- О! - сказала она. - Да, да, именно его!
- Они изволили пойти в ту сторону. Десять минут назад, - передразнив отсутствующего, произнес работяга.
- Они туда пошли? - с этими словами женщина-искусствовед медленно, как сомнамбула, двинулась по навощенному паркету, переходя из зала в зал и оглядываясь по сторонам.
"И правда! Он ведь похож на русского царя, похож как две капли воды. И одевается Князев совсем не так, как остальные, любит цвет хаки, не носит пиджаки, их ему заменяют френчи с накладными карманами. Да-да, он похож на последнего российского императора. Вот под кого он работает, вот откуда все эти его словечки, старомодные выражения!"
Она нашла Князева у небольшого портрета. Николай Николаевич стоял, опустив руки по швам, и смотрел на писанное маслом изображение князя Юсупова. На его тонких губах блуждала загадочная улыбка, расчесанные усы подрагивали, брови иногда сходились к переносице, и взгляд голубых глаз становился суровым.
- Николай Николаевич, прошу прощения.
- Да, я вас слушаю, - Николай Князев повернулся через левое плечо, и женщине-искусствоведу показалось, что она услышала звяканье шпор. Она взглянула на начищенные до зеркального блеска башмаки с острыми старомодными носами - шпор на них не было. - Я вас слушаю, Екатерина Андреевна... - повторил Николай Николаевич.
- Я вас ищу, ищу... - искусствовед взглянула на портрет князя Юсупова и увидела в стекле отражение Николая Князева.
Ее вновь словно бы ударило током, не сильно, но ощутимо. Она вздрогнула, вся подобралась и ей захотелось поклониться этому странному мужчине, спина которого всегда оставалась прямой, а голова на плечах держалась гордо и независимо. Из стекла, почти черно-белый, похожий на дагерротип начала двадцатого века, взирал на нее последний русский император, хотя в это время Николай Князев стоял к портрету спиной. "Мистика какая-то, чертовщина! Прости господи!" - пронеслось в голове женщины.
Если бы ее губы не были накрашены помадой в цвет Кремлевской стены, то наверняка Николай Князев увидел бы, какими бледными они стали, почти бескровными. Губы задрожали и растянулись в угодливой улыбке.
- Николай Николаевич, звонили директору из администрации. В десять тридцать к нам придет делегация, мы должны ее встретить и проводить, показать нашу коллекцию.
- Да, я понял, но я-то здесь при чем?
- Сейчас нет экскурсовода. Клавдия Петровна в отпуске, Сергей Николаевич в архиве, а Екатерина Смехова, молоденькая, у нее заболел ребенок. Они, ко всему прочему, приедут без переводчика. Что делать? Князев благодушно улыбнулся:
- Это не проблема, уважаемая вы моя.
- Надо что-то делать, Николай Николаевич.
- Проведите экскурсию вы.
- Но я плохо говорю по-английски, у меня нет практики. К тому же, я не экскурсовод, а искусствовед.
- Да-с, проблема, - Николай Николаевич вытащил из кармана часы на цепочке, щелкнул крышечкой, часы сыграли первые аккорды гимна "Боже, царя храни" и исчезли в кармане Князева. - Это будет через шесть минут.
- Через пять.
- Нет, через шесть, - уточнил Князев. - Пойдемте, встретим их. Откуда, говорите, делегация?
- Из Франции, из ЮНЕСКО.
- Из Франции. Интересно... Что ж, я им все покажу.
- А кто расскажет?
- Я расскажу и покажу, - бесстрастно бросил Князев и чуть-чуть наморщил лоб. Он сделал жест рукой, изящный и великодушный, указывая немолодой женщине, что она должна идти впереди. Они спустились по мраморной лестнице к входу и увидели, как площадь пересекают люди - шесть мужчин и три женщины. Все мужчины в строгих костюмах, женщины в белых блузках и аккуратных юбках до середины колена - чиновники высшего эшелона. Николай Николаевич открыл дверь, пропустил Екатерину Андреевну и замер на крыльце, ожидая, когда делегация ЮНЕСКО приблизится.
Мужчины и женщины подошли к крыльцу, посмотрели на бронзовую вывеску. Екатерина Андреевна немного испуганно взглянула на Князева. Тот снисходительно улыбнулся. Его лицо, взгляд голубых глаз оставались такими же непроницаемыми, как и прежде, но на губах под усами промелькнула улыбка, может, снисходительная, может, немного высокомерная, но вполне доброжелательная. Он обратился на чистейшем французском языке сразу ко всем. Его голос звучал негромко, но настолько отчетливо, что Екатерина Андреевна даже опешила. Она бывала во Франции не один раз и поняла, что Князев говорит по-французски свободно, легко, без всякого напряжения.
- Если господа желают, я могу говорить по-английски или по-немецки.
- У вас чудесный французский. Но если вам не трудно, коротко поясняйте для меня по-английски, - произнес японец в роговых очках, маленький, лысый.
- А как желают дамы? - осведомился Николай Николаевич Князев.
В ответ он услышал, что женщинам будет проще, если Николай Николаевич продолжит говорить по-французски. Он представился, не называя своей должности, и пригласил войти.
Сникшая, испуганная, обескураженная Екатерина Андреевна смотрела на заместителя начальника отдела кадров, как на божество. Ей и в голову не могло прийти, что Николай Николаевич Князев в совершенстве владеет французским, английским и немецким. Стоило гостям переступить порог музея, как тотчас зазвучал голос Князева. Он начал с того, что рассказал, в каком году, кем и при каких обстоятельствах было построено здание. Называя имена архитекторов, он тут же сообщал, кто их пригласил для строительства. Он говорил сразу обо всем, упоминая другие здания в ансамбле Московского Кремля, рассказывая о коллекциях, о царях, министрах, боярах, причем все даты были точными, в этом Екатерина Андреевна была уверена, она хорошо знала историю. Князев потрясающе вел экскурсию.
Иногда кто-нибудь из присутствующих задавал Николаю Николаевичу вопрос, он, подумав несколько секунд, тут же исчерпывающе отвечал.
"Господи, боже мой, это какое-то наваждение! - думала Екатерина Андреевна, отойдя в сторонку. - Таких чудес я в своей жизни не видела никогда. Обыкновенный человек, я всегда его считала самым заурядным отставником, а тут такое... Какие глубокие познания!"
Николай Николаевич Князев спокойно вел экскурсию, переходя от экспоната к экспонату, из одного зала в другой. Он словно загипнотизировал девять человек, приехавших познакомиться с Москвой. Они смотрели на него очарованно, а он легко переходил с языка на язык. Его речь пестрила старомодными словечками французского лексикона, английского, немецкого. Он употреблял те слова, которые употребляли Гюго и Верлен, Шекспир, Блейк, Уайльд, Гете, Шиллер. Его речь изобиловала изящными словесными оборотами прошлого века. Естественно, иностранцы не могли этого не почувствовать и не оценить.
Ноги Екатерины Андреевны стали непослушными. Она не шла, как прежде, по навощенному блестящему паркету, а едва плелась за экскурсией в хвосте, жадно ловя слова, пытаясь вникнуть в их смысл. Себя она чувствовала никчемной и ненужной музею.
Два с половиной часа Николай Николаевич Князев водил делегацию по залам. Он рассказывал о картинах, скульптурах, оружии, часах, самых разнообразных предметах так, словно знал их с раннего детства, словно они были частью его жизни. Мимо портрета князя Юсупова он прошествовал, бросив на него чуть презрительный взгляд. Кивком головы обозначил, кто это, затем будничным тоном произнес:
- Князь Юсупов.
Ни о биографии, ни о заслугах князя, ни его регалиях Николай Николаевич говорить не стал, словно они не представляли никакого интереса.
Екатерина Андреевна поймала себя на том, что опять увидела профиль Князева, отраженный в стекле портрета, и сходство Николая Николаевича с российским императором потрясло ее. "Господи, да он ходит здесь так, как человек ходит по своему дому, дому, в котором он родился, вырос, где все ему известно - каждый чулан, каждый потайной ход, каждая полочка в кладовке, каждый плинтус и каждый ковер!"
Иностранцы были потрясены. Подобной экскурсии они даже не могли себе представить. Человек, рассказывающий им об истории Государства Российского, говорил с таким знанием дела, с такой убежденностью, что это изумляло. Они смотрели на своего экскурсовода широко раскрытыми глазами.
"Нет, он не обыкновенный, - твердила про себя Екатерина Андреевна, - он замечательный, ни на кого не похож. Впрочем, как это ни на кого? Он вылитый царь! Это наваждение. Он как две капли воды похож на Николая Второго. Поразительное сходство!"
Только сейчас Екатерина Андреевна заметила, что она не одна сопровождает экскурсию, а еще пять сотрудников музея перемещаются по залам на определенном расстоянии, жадно ловя слова Николая Николаевича и восторженно на него посматривая. Все, что здесь находилось - флаги, оружие, предметы утвари, книги - предстало перед Екатериной Андреевной, видевшей и перевидавшей все это десятки, а может, даже тысячи раз, совершенно в ином свете. Каждый предмет обретал биографию, становился живым, понятным, близким. К нему хотелось прикоснуться руками, а флаг с двуглавым орлом хотелось поцеловать, упасть перед ним на колени. Оружию хотелось поклониться. Чашки и тарелки из белого фарфора умиляли.
В конце экскурсии иностранцы попросили разрешения у Николая Николаевича сфотографироваться с ним. Он согласился. Встал в центре зала, а мужчины и женщины обступили его по обе стороны. Японец в роговых очах принялся щелкать дорогим фотоаппаратом. Затем немец взял у него фотоаппарат, а японец встал на место немца.
Николай Николаевич сделал жест рукой, подзывая к себе одного из сотрудников музея, только сейчас, впервые за время экскурсии, заговорил по-русски:
- Почтенный Илья Петрович, - обратился он к смотрителю музея, - не будете ли вы так любезны оказать услугу этим милым людям, нашим гостям?
Пожилой смотритель музея испуганно заморгал глазами и, быстро семеня короткими ножками, подбежал к Николаю Николаевичу.
- Что я должен сделать?
- Два снимка.
И немец, и японец стали по обе стороны Князева. Они стояли, как подданные рядом с императором. Лицо Князева оставалось непроницаемым и спокойным, он смотрел сквозь фотографа, словно тот для него не существовал.
Дважды щелкнул фотоаппарат, сверкнула вспышка, запечатлевая Николая Николаевича в окружении делегации ЮНЕСКО. Он проводил гостей, но не до крыльца, а лишь вывел их из зала. Оживленно переговариваясь, немного ошарашенные, но в то же время восторженные и благодарные, представители делегации ЮНЕСКО покинули стены музея.
Николай Николаевич Князев извлек из кармана часы, щелкнул крышечкой и в тишине музейного зала отчетливо прозвучали первые такты "Боже, царя храни".
- Обед, - сказал Князев, развернулся через левое плечо и все так же, с прямой спиной и гордо вскинутой головой, двинулся в направлении столовой. Он шел так, словно там, в столовой, был накрыт стол на всю семью, а дети, и супруга лишь ждали, когда появится государь-император. Муж и отец произнесет слова молитвы и после этого все приступят к трапезе, чинной, неторопливой.
Князев пришел в столовую не прямым путем, зашел по дороге в свой кабинет, где на подоконнике стояла литровая банка с дистиллированной водой. Банка была плотно закрыта полиэтиленовой крышкой. Князев взял банку. Последние пару месяцев он постоянно носил её с собой. Охрана Кремля уже привыкла к этому и перестала обращать внимание на чудачество Николая Николаевича.
Князев откупорил крышку, налил две трети стакана и спокойно, глядя в окно на купола, увенчанные золочеными крестами, медленно, маленькими глотками осушил стакан до дна. Естественно, у него спрашивали, что за банку носит с собой отставной подполковник. Николай Николаевич вежливо, глядя в глаза собеседнику, отвечал:
- Это чистая вода, абсолютно чистая. У меня проблемы с кровью, - затем он называл диагноз - гемофилия, и охранники согласно кивали головами. - А еще, - продолжал Николай Николаевич, все так же спокойно глядя в глаза охраннику, - это вода не просто дистиллированная, она освящена пустынником, живущим на острове Валаам в скиту. И если я каждый день от восхода и до заката солнца буду выпивать литр этой воды, состояние моего здоровья значительно улучшится. Так что извините за то, что я вынужден доставлять нашей охране такие неудобства, - и он, поглаживая банку, бережно прятал ее в портфель, защелкивал замочки и, взяв портфель в левую руку проходил через металлические ворота.
Сотрудники, естественно, поговорили, посплетничали о загадочной банке с освященной водой, но продолжалось это недолго. Мало ли какие бывают у людей чудачества! Кто-то носит в кармане старый ржавый ключ, кто-то гвозди, кто-то детскую куклу, кто-то пьет отвары из трав, глотает таблетки горстями, а кто-то пьет воду и надеется на чудесное исцеление и счастье, которое ему должно улыбнуться.
Сделав последний глоток, Николай Николаевич Князев поставил банку на подоконник, а стакан - дном вверх на коричневый поднос рядом с графином. Его кабинет, в отличие от кабинетов многочисленных сотрудников, не украшали ни плакаты, ни календари, ни репродукции картин. Стены, стол, шкафы были в идеальном состоянии. На письменном столе рядом с компьютером лежали шариковая авторучка и стопка чистой бумаги. Все дверцы в шкафах были закрыты, и никогда никто не видел, чтобы ящик письменного стола хоть на пару сантиметров оставался выдвинутым. Полный порядок. Всегда открыта форточка, а летом - окно. На широком карнизе ходили кремлевские голуби, сытые и холеные.