– Суки! Накачали меня нарканом! – взвизгнула она. (Судя по выговору, девочка училась в престижной школе.) – Весь кайф мне сломали! Я только что ширнулась!
– Не подоспей мы вовремя, это был бы твой последний кайф, – сказала Джули, крепко держа ее за руки. – Передозировка. А теперь дыши глубже.
– Это они всегда так, – пробурчал санитар, почувствовав, что я в шоке. – А вы все сделали правильно. Меня зовут Томмо. Приятно познакомиться.
Мы протянули друг другу руки в перчатках. Он закурил. Похоже, у каждого из нас есть свой наркотик. И хотя три года назад я бросила курить, все равно попросила у санитара сигарету. А он продолжил меня просвещать:
– Большинство наркоманов реагируют на инъекцию именно таким образом. Так что не волнуйтесь. С ней все в полном порядке. Просто с ее точки зрения, мы ее обворовали. Теперь ей придется раздобыть еще одну дозу. Хорошо, что мы работаем не за спасибо, – усмехнулся он. – А тебе надо показаться в отделение скорой помощи, – посоветовал он девушке. – Пусть тебя осмотрит врач.
– Правильно. Поедем с нами, – уговаривала ее Джули. – Знаешь, ты ведь едва выжила. Как тебя зовут?
– Отвали, сука! – отозвалась пациентка.
– Поехали, – сказал Томмо. – Мы не можем потратить на тебя целый день.
– Не поеду! – завопила девица и вырвалась из рук Джули. Затем, покачиваясь, поднялась на ноги: один каблук у нее сломался.
– Работящая девушка! – усмехнулась Джули. – Не хочет терять время на больницу, боится упустить хорошего клиента.
– Никуда я не поеду! – взвизгнула пациентка и для пущей убедительности выставила вперед руки, растопырив пальцы с длиннющими ногтями.
– Привет, Сьюз! – раздался приятный сочный баритон. Приветствие прозвучало так непринужденно, словно сцена происходила в обеденный перерыв в кафе, а не в пять утра в темном закоулке. – В чем дело?
Бесшумно ступая по влажной булыжной мостовой, на Каликоу-элли свернул незнакомый мужчина. Высокий, с коротким ежиком темных волос, со шрамом на лбу и с такими пронзительными ясными глазами, что у меня перехватило дыхание. На нем были джинсы, сапоги и кожаная куртка, отороченная овечьей шерстью.
– Эти суки хотят упечь меня в больницу! – ответила Сьюз, сбавив тон.
"Интересно, кто из моих на редкость благопристойных соседей сейчас с упоением наблюдает за происходящим из окон своих спален?" – подумала я. Еще бы! Обычно тишину в этот час нарушает лишь глухой шум моих машин да слабый писк грызунов-нарушителей, обезвреженных Мышиной Полицией.
– Остынь! – посоветовал незнакомец. – Добрые люди спасли тебе жизнь, а она, даже если ты иного мнения, дорогого стоит. Так что будь хорошей девочкой, скажи спасибо и пойдем со мной. Сегодня наш фургон останавливается у Флагштока, помнишь?
К моему величайшему изумлению, Сьюзи повернулась к нам и сладким голоском, как и подобает хорошей девочке, ласково поблагодарила нас, а затем, смиренно следуя за высоким мужчиной, исчезла в предрассветной мгле.
– Что это за таинственный незнакомец? – выдохнула я, прислонившись к дверному косяку и обмахиваясь рукой.
– Это Дэниел, – сказала Джули, которая тоже была под впечатлением. – Он работает в "Супах рекой". Вы ведь пекарь, да? Тогда он вернется.
– Да? – пролепетала я. – А почему?
– Потому что он работает в "Супах рекой", – с досадой пояснил Томмо. – Нам пора, – добавил он, прислушавшись к своей рации. – На кольцевой "запеканка". Поехали, Джули.
Санитарка собрала инструменты в сумку и приготовилась идти за напарником.
– А что такое "запеканка"? – спросила я вдогонку.
– Сгоревшая машина, – объяснила она. – А вы славно поработали! Спасли этой девице жизнь. До свидания.
Я вернулась в пекарню, сделала маффины и французский хлеб, забросила в печь плетенки из оставшегося теста и изо всех сил старалась не думать о проиcшедшем. Но перед глазами все равно то и дело всплывало мертвенно-бледное лицо девушки. Я вспоминала ее хрупкое тело и агрессивную реакцию, ничуть не удивившую санитаров "скорой помощи".
Потом я вдруг заметила, что Горацио с заинтересованным видом изучает лапу Хекла, и только тогда осознала, что мне давно пора позаботиться о своих подопечных.
Хекл, против обыкновения, разрешил мне осмотреть рану. На шершавой подушечке его закаленной в боях лапы виднелся маленький, но достаточно глубокий порез, из которого сочилась кровь, – и это хорошо, учитывая содержимое шприца. Я сунула шприц в полиэтиленовый пакет – возьму с собой, когда повезу Хекла к ветеринару. Интересно, а кошки могут заразиться СПИДом? Ведь существует же кошачья версия и называется она… Как же она называется? Господи, до чего же я устала и замерзла!..
В тот момент, когда старый добряк Хекл громко замурлыкал, принимая мои рассеянные поглаживания, в дверь, которая, кстати, была открыта, осторожно постучали.
– Можно войти? – спросил звучный баритон.
– А почему бы нет? – ответила я вопросом на вопрос, внезапно почувствовав слабость в коленях.
Гость закрыл за собой дверь. Горацио, изменив своим привычкам, подошел к нему и, задрав хвост трубой, вежливо промурлыкал приветствие. Дэниел из "Супов рекой" опустился на одно колено и протянул руку Горацио с достоинством и явным удовольствием позволил почесать себя за ушами и пригладить усы.
– Котя, как тебя зовут? – спросил Дэниел. Наконец я обрела дар речи.
– Его зовут Горацио. Это Джекилл, это Хекл. А меня зовут Коринна.
– Приятно познакомиться! – улыбнулся Дэниел нам всем. – А я пришел вас поблагодарить, – добавил он, выдвигая стул и садясь.
Джекилл тут же устроилась у него на ноге. По натуре она киска довольно бесхитростная.
– Да не за что, – пробормотала я. – Еще чуть-чуть, и все бы закончилось очень печально. Не подоспей санитары… Она уже посинела вся. Прямо как вот этот пол…
Я и сама не осознавала, до какой степени разволновалась. Дэниел осторожно вынул ногу из-под Джекилл, снял с себя куртку, набросил ее мне на плечи и заглянул в чуланчик. Достав оттуда бутылку коньяка (обычно я добавляю его в тесто, когда пеку фруктовый хлеб), налил полстакана и протянул мне.
– Похоже, с вами это впервые? – тихо спросил он. – Может, разбавить коньяк водой? Успокойтесь. Все в порядке. Просто вы немного переволновались. Привыкнете.
– Надеюсь, что нет, – сказала я, отпив глоток. Поскольку я почти не пью крепких напитков, я тут же поперхнулась. Дэниел похлопал меня по спине. Он был так хорош собой, что я и без пережитого потрясения вряд ли устояла бы на ногах. Гибкостью и грацией он ничуть не уступал Горацио. Неудивительно, что они друг другу сразу понравились. От куртки исходил его запах – запах чистого мужского тела с легкой примесью какой-то пряности – кажется, корицы. А в его глазах с восторгом утонула бы любая особь женского пола. Даже эта оторва-наркоманка рядом с ним превратилась в пай-девочку. Настоящий чародей! Гадалка Мероу, что живет по соседству, наверняка сказала бы, что у него большая мана. Между тем он, казалось, думал над моими словами, которые вряд ли того заслуживали.
– А ведь вы правы. Не надо привыкать к человеческим страданиям. Но если у тебя такая работа, это неизбежно.
– Какая "такая"?
– Я работаю в "Супах рекой", – просто сказал он, словно это все объясняло.
– А что это, "Супы рекой"?
Глаза у него округлились и стали похожи на два озерца, где плещется форель. Похоже, я его здорово удивила.
– Ведь вы живете в этом городе. Неужели вы никогда нас не видели? Такой розово-зеленый фургон. У нас в городе четыре остановочных пункта. Я работаю в ночную смену, с десяти вечера до четырех утра. Только что закончил.
– Так вот оно что! Вы социальный работник! Разумеется, я видела этот фургон и прекрасно помню, как возмущались Борцы за чистоту Мельбурна, когда он остановился напротив "Макдоналдса" неподалеку от вокзала. Розово-зеленый фургон притягивал к себе бездомных и наркоманов, как мед Соломоновых островов пчел. Если честно, я с трудом представляла себе этого мужичка, сильно смахивающего на кота, в роли социального работника. Словно прочтя мои мысли, он улыбнулся.
– Не совсем. Социальной работе я не обучался. Я вожу фургон. Нам приходится иметь дело с публикой вроде Сьюз, а также с голодными, холодными и обездоленными. Порой наши клиенты представляют реальную угрозу. Поскольку с нами всегда ездит медсестра, они считают, что у нее можно разжиться наркотиками. Вот и пришлось "Супам рекой" на всякий случай обзавестись грубой мужской силой.
– То есть вами, – пробормотала я.
– Вот именно. Дэниел Коуэн, к вашим услугам. Работа в "Супах рекой" – это мицва, благословение, – сказал он. – А мой дед, большой знаток Торы, всегда говорил, что вознаграждение за исполненную мицву – еще одна мицва.
Он усмехнулся. Я уже согрелась и, сняв его куртку, натянула кофточку от своего спортивного костюма. Коньяк горячил кровь. Усталый мозг наконец связал мою профессию с "Супами рекой". Что подают к супу? Что всегда подают к супу?
– Дэниел, скажите, а "Супам рекой" нужен свежий хлеб?
Глава вторая
Я позвонила ветеринару, и он заверил меня, что ни одна человеческая болезнь не передастся через иглу такому закаленному в боях коту, как Хекл. Мой ветеринар – ирландец, и его заверения, да еще и с неподражаемым акцентом, в конечном итоге возымели на меня успокоительное действие. Я переоделась в более презентабельную одежду, которую обычно надеваю для работы в магазине, – брюки, рубашку и жилет – и покосилась на часы. Стрелка уже подобралась к десяти, а я все думала о Дэниеле. Размышлять о нем было куда приятнее, чем о магазине или, например, о том, каким образом подстроить еще одну встречу с этим красавчиком. Он пообещал, что придет за хлебом сам или пришлет кого-нибудь. Второй вариант меня совсем не устраивал. Или, если угодно, не удовлетворял. Хочу, чтобы он явился собственной персоной, и точка. Даже если от этого попахивает дедушкой Фрейдом – ничего не поделаешь.
"Хотя с какой это стати такому великолепному мужчине считать меня привлекательной?" – подсказывал разум, но зацикливаться на столь неприятной мысли я не стала. Не могу же я изо дня в день заниматься самоедством, хотя для толстушек это почему-то считается нормой. Самоедство отравляет жизнь. Да, я толстая, но в этом нет моей вины и тем паче греха, хотя рекламные ролики и уверяют в обратном. И вообще – я это я, такой уж уродилась, но сегодня утром боги почему-то обратили внимание именно на мою булочную, так что нечего их гневить. Ведь они могли с таким же успехом заглянуть в "Пещеру Сивиллы", к моей соседке Мероу.
Люблю осень в Мельбурне. Ночи холодные, а дни солнечные, да и температура – что надо, особенно если в детстве и юности приходилось прятаться под деревом, спасаясь от палящих лучей. Солнце медленно сползало вниз, и утренняя суета постепенно сходила на нет. Замученные толкотней горожане, расхватав мою свежевыпеченную продукцию – маффины с пылу с жару, круассаны с маслом, плетенки с сыром и ветчиной, – второпях жевали, прихлебывая кофе и омрачая утреннюю трапезу вздохами по поводу растущей дороговизны. А потом мои посетители в костюмах от Гуччи и Армани, постукивая каблуками, с кейсами под мышками, разбежались по своим офисам. А я, нехорошая девочка, сижу себе и радуюсь, что больше не надо принимать участие в ежеутренних забегах под девизом: "Кто раньше – ты или босс?". Бедолаги! Сидят в офисах день-деньской и ждут не дождутся, когда босс отвалит домой. Я же после обеда закрою булочную, а вечером, вполне возможно, меня ждет встреча с великолепным мужчиной. Похоже, жизнь налаживается.
Горацио, как обычно, восседал на прилавке рядом с кассовым аппаратом – он любит это место, потому что каждый раз, пробивая чек, я его глажу. А может, ему оттуда удобней наблюдать за людьми. Кто их, котов, поймет… Как-то раз один местный кошконенавистник сообщил куда следует о вопиющем нарушении гигиены, и ко мне в булочную пожаловал инспектор из санэпидемнадзора. В результате целых полчаса представитель власти общался с Горацио, внушая моему коту, какой он весь из себя замечательный (хотя Горацио в этом не сомневается, он не прочь лишний раз послушать дифирамбы), а жалоба элурофоба так и осталась без ответа. Думаю, если Горацио не вздумает почивать на лотках с хлебом, нам ничто не грозит. Во всяком случае, пока у нас этот инспектор.
Утренняя суета окончательно улеглась, и я оставила магазин на свою помощницу Кайли (ее мать была фанаткой Миноуг). Кайли и ее подружка Госсамер (еще одна жертва родителей с необузданной фантазией) живут этажом выше в квартире 2А, принадлежащей отцу Кайли. Вообще-то они славные девчонки, хотя по вечерам имеют обыкновение пребывать в состоянии легкого алкогольного опьянения. Кажется, я знаю, в чем причина. Они сделали для себя важное открытие: хочешь быть такой же худой, как Кейт Мосс или еще какая-нибудь вешалка из престижного модельного бизнеса, выбирай одно из двух – либо ешь, либо пей. Обмен веществ этих юных созданий внушает мне серьезные опасения. Остается лишь надеяться, что они получат вожделенную роль в мыльной опере, из-за которой так нещадно себя истязают. И хочется верить, что по роли им придется набрать десяток-другой килограммов. Тогда они наконец обретут более-менее человеческий вид.
Пока Кайли и Госс не стали звездами телеэкрана, они по очереди помогают мне в булочной. И поскольку выпивают девчонки исключительно по вечерам, а электронная касса сама высчитывает сдачу, я вполне ими довольна. По крайней мере уверена: продукт они не истребят. Да и с Горацио у них взаимная симпатия. А когда эти два заморыша доставляют докторский хлеб на корпоративный ленч, толстосумы начинают с еще большим энтузиазмом жевать полезные опилки в надежде стать такими же суперстройными, как Кайли и Госсамер. Блажен, кто верует…
Набрав в корзинку плетенок и сдобы, я вышла из булочной и шагнула в подъезд "Инсулы". Наш дом построили в 1920 году, а архитектор был либо сторонником классицизма, либо, как считает профессор Монк, помешанным. Ему взбрело в голову, что Мельбурну не хватает многоквартирного дома в римском стиле, и он построил "Инсулу". И как построил! Возвел из лучших материалов и с редким архитектурным изыском. Все восемь этажей. Снаружи дом облицован плитками переливчатого синего цвета. Потолок и стены выложены мозаичными панно с изображением всевозможных античных богов и богинь. Над дверями квартир – тессеры, то есть опознавательные таблички. У нас даже есть внутренний дворик с декоративным бассейном. Горацио любит иногда посидеть у воды и помедитировать, а под настроение не прочь и погонять золотых рыбок. А вот лифт у нас абсолютно современный, хотя и украшен на каждом этаже чугунными створками с головами Медузы Горгоны. На крыше дома находится сад, любимое место отдыха всех жильцов. Согласитесь, приятно посидеть в тени стеклянных башенок часа в три пополудни, потягивая джин с тоником и ощущая на себе завистливые взгляды из окон офисов. На нижнем этаже "Инсулы", прямо как в Древнем Риме, – магазинчики, лавки и моя булочная.
Дом мне сразу же понравился – как только я узрела статую Приапа с фиговым листком на причинном месте в саду у бассейна. Здесь чувствуется неповторимое, хоть и странное очарование. И квартиры здесь просторные. В двадцатые годы квартиры были размером с нынешний небольшой дом. На каждом этаже их всего по две. Мне досталась угловая, двухуровневая – внизу пекарня и булочная, а наверху две спальни, гостиная, ванная (с бордюром, украшенным изображениями дельфинов) и кухня. Квартира профессора на третьем этаже, пожалуй, самая красивая во всем доме – у него даже мебель в римском стиле.
Когда профессор ушел на пенсию, у него умерла жена, и хоть ему, видно, пришлось несладко, он нашел в себе силы жить дальше. Продал дом и все свои пожитки, переехал в "Инсулу" и заказал себе мебель. Профессор Монк – милашка и даже в свои семьдесят шесть мужчина хоть куда.
Недавно он свалился с крутой римской лестницы, сильно ушиб ногу и теперь не выходит из дому. В его возрасте нужно быть осторожнее. Теперь мы все его опекаем: я приношу хлеб, Кайли ходит в магазин за продуктами, а Госс отправилась в библиотеку "Атеней" сдать его книги и взять новые. Профессор дал ей длинный список, который, я надеюсь, она молча вручит библиотекарю. Госс запросто споет любую песню из репертуара Джастина Тимберлейка, но произнести "Гай Транквилл Светоний", не сломав язык, ей удастся навряд ли.
Лифт взмывает вверх, Медуза таращится мне в глаза, но ничего – я таки не превращаюсь в камень, а открываю чугунные створки и выхожу. За время проживания в "Инсуле" я здорово повысила свой образовательный уровень в области мифологии и античной истории. В университете мы всего этого не проходили.
Табличка на двери гласит: "Профессор Дионисий Монк". Стучу. Нынешний хозяин выбрал эту квартиру, потому что над дверью расположена табличка с Дионисом: бог виноделия с кубком в руке, уютно привалясь к леопарду, следит распутным глазом за парой ускользающих нимф. Судя по всему, нимфы не собираются ускользать далеко – отбегут себе чуть-чуть, споткнутся как бы невзначай и упадут в бархатный мох. Думаю, в молодости профессор в полной мере оправдывал свое имя. У него и сейчас так блестят глаза!
Дверь не заперта. Вхожу и оглядываюсь. Красотища! На стенах, выкрашенных охрой и терракотой, висят эстампы с видами Помпеи. Кругом низкие столы с изогнутыми "львиными" ножками, кушетки с покрывалами и горами подушек, светильники, стилизованные под старинные масляные лампы.
Профессор Монк возлежал на римской кушетке, а его ушибленная нога покоилась на красной подушке. Прямо перед ним на тумбочке стоял совершенно неуместный телевизор. Как только я вошла, профессор выключил его и взъерошил свои редеющие седые волосы. Я заметила, что он не мог дотянуться до журнального столика, где лежат его книга и очки.
– Коринна! Милая нимфа! – с чувством произнес он. – А я тут изнываю от скуки. И как только люди часами смотрят телевизор?! Не представляю!
– Почему же вы изнываете от скуки? – спросила я.
Он снова взъерошил волосы – и они стали похожи на петушиный гребень. А глаза его погрустнели.
– Утром приходила наша милейшая медсестра и из лучших побуждений подкатила эту гадость ко мне поближе. Ну разве я мог воспротивиться, ведь она так старалась! И потом, чтобы нога быстрее прошла, надо воздерживаться от лишних движений. Знаете, я тут посмотрел абсурднейшую передачу. Женское ток-шоу. А ведущую звали… вроде бы Опра. Там говорили тако-о-е! Просто слушать неприлично.
"Ну, это еще цветочки!" – подумала я и дала себе слово не обсуждать с профессором ни Джерри Спрингера, ни Дженни Джоунс.