Одним словом, от безделья чудили, как могли, придумывали разные пытки, штучки и т. д. Все это происходило именно от безделья. Ведь в камере не было ни игр, ни телевизора, спортом заниматься не разрешалось. А когда сидишь в камере более полугода, в голову от безделья начинает лезть черт знает что. Да и вообще, чтобы выжить на малолетке, надо быть жестоким, злым - волком. За малейшее оскорбление надо бить в зубы, а если этого не сделаешь, то быстро сам можешь попасть в категорию чушков или еще хуже.
Чудили и так. Брали, например, и делали из хлеба половой член больших размеров. Красили его и отсылали в камеру к женщинам, а потом по решке материли их, а они, в свою очередь нас.
Не знаю, может, это и бесчеловечно, но так поступать заставляла сама жизнь в тюрьме, условия, в которых малолетки находятся. А покажешь слабину, тебя самого свои же и поломают.
Потом захотелось съездить на больничку, узнать людей, познакомиться.
Стал мастыриться. Намотал себе при помощи карандаша ногу до самого полового члена, потом туго обернул ее мокрой тряпкой, а потом раз десять мне по ней били со всей силы резиновой подошвой. Получилась огромная опухоль, вроде как перелом. Вызвали врача, сказали ему, что случайно упал со шконки. Меня на носилках отнесли в рентгенкабинет, так как самостоятельно идти я, вроде как, не мог (надо же было косить, обманывать, стонать). Сделали рентген, он, конечно же, ничего не показал. Врачи сказали, что все нормально, просто сильный ушиб. Моя мастырка не удалась.
Тут как раз пришел ответ из областного суда на кассационную жалобу: приговор оставить без изменений, жалобу - без удовлетворения. Теперь надо было ждать этап на зону. Под конец мы совсем обнаглели. Вниз, к малолеткам, которые сидели под нами с батьком, проделали кабур. Мы им говорили, чтобы они выламывали батька (взрослого), но они нам отвечали, что тогда у них заберут телевизор и что им с батьком лучше. Тогда мы стали делать им разные каверзы: капать им в хату горящим целлофаном, поджигать и бросать куски одеяла, тлеющую вату. Все это мы делали по ночам. Один раз умудрились вылить им 50 сорокалитровых бачков воды. Этого показалось мало. Начали туда мочиться и еще похуже. Конечно, за это администрация нас не раз била, но зато взросляки поддерживали морально. Ну что там говорить, мы хотели стать блатными.
Через некоторое время я попал на зону. В зоне меня уже знали по рассказам тех, кто пришел этапом раньше меня. Меня подтянула к себе блатная семейка. Я стал жить с ними. В зоне был актив (так себя называют они сами да администрация, все остальные нормальные зэки зовут их "козлами"). Это осужденные, которые, как говорит администрация, стали на путь исправления, что, правда, не мешает этим исправившимся садиться по десять раз, но каждый раз они "становятся"! Конечно, нас, пацанов, было мало, но мы держались все вместе, красные нас не трогали и к нам не лезли. Режим в зоне я нарушал постоянно. В школе приставал к учительницам, обзывал их, даже щупал за задницу, за что сидел в ДНЗО. На производстве учился в ПТУ. Отделение в ПТУ, на котором я учился, готовило штукатуров - плиточников - мозаичников. Один раз от мастера получил деревянной указкой по голове. В отместку я его всего обмазал известью и чуть не убил кирпичом. За это меня посадили в ДИЗО на 10 суток, где я получил от контролеров. Правда, после этого случая мастер стал меня уважать и не трогал, хотя другим от него по–прежнему перепадало. Так что на производстве я ничего не делал. Спал, варил чифир. В то время я был отъявленным чифиристом. В отряде тоже полы не мыл. строевой подготовкой не занимался, в общем, бьет отрицалой.
Узнал, что недалеко есть больничка, где лечатся зэки со взрослых режимов. Стал косить, мастыриться, чтоб уехать туда набраться опыта. Перепробовал почти все известные мне мастырки - дышал известь, цемент, дробленое стекло, хотел привить туберкулез - ни фига не помогало. В город на снимки меня возили, но ничего не вышло. "Разъело только гортань, а легкие как у новорожденного", - сказал врач. Потом загонял в ранку на ноге слюну. Она у меня вся разбухла, стала гнить. За это меня взяли и посадили в ДИЗО. На моем деле уже стояло "СС" - систематический симулянт. Когда сидел в ДИЗО, врачи почему–то не приходили, а нога между тем продолжала гнить. Боль была страшная. Наконец, в один из дней пришел начальник медчасти, осмотрел ногу и вызвал фельдшера с инструментами. Так как в ДИЗО курить малолеткам не разрешалось, то он дал мне две сигареты, чтобы я их сразу выкурил. Я закурил и поймал кайф, ведь долго не курил. А он в это время с силой воткнул ножницы в гнойную опухоль и внутри их раскрыл, одним словом, разорвал мне рану. Я чуть не умер от боли. Ведь все это было на живую, без всякой там анестезии. Гноя вытекло очень много. Врач с фельдшером обработали мне рану, забинтовали, дали еще две сигареты II ушли. Через три дня меня выпустили из ДИЗО в отряд. Так как ходил я кое–как, то был на больничном - сидел в отряде.
Шло время, я постоянно нарушал режим, бил активистов, издевался над опущенными. В один из дней ко мне пришли активисты и сказали, что если не прекращу их избивать, то они меня опустят. Я их соответственно послал куда подальше. В результате у нас получилась хорошая бойня. Нас, отрицал, было 5 человек, их - 8. Нам было по 13–15 лет, а им - по 20. Их администрация специально держит, чтоб они порядок в зоне наводили - "исправляли" малолеток. Конечно, они его и "наводили" - ломали пацанов через кулак. Заставляли обстирывать себя, убирать за собой и т. д. Одним словом, унижали малолеток, как могли. Короче, заварушка с этими активистами получилась хорошая. У нас были заточки. В потасовке меня подрезали, но и мы дали им очень хорошо. Разнимали нас воспитатели. Меня сразу же отвезли в города больницу. Там сделали небольшую операцию - зашили раны. В больнице я пробыл три дня, потом опять пришлось ехать в зону, долечиваться (лежал в санчасти). Приходил ко мне оперативник, спрашивал, кто меня подрезал, но я его послал, так как считал, что сдавать западло кого бы то ни было, пусть даже козла. Так я и жил на малолетке.
Как–то проводили у нас в отряде родительский день. Запускали родителей в зону. Они своим чадам понапривозили всего: жратву, одежду и т. д. Ко мне никто не приезжал да и к моим семейникам тоже. Когда родительский день кончился, мы стали у зэков - малолеток отбирать все, что можно. И так делалось из поколения в поколение. Так делается и сейчас (хоть я уже давно и не малолетка, но в курсе).
Был и такой случай. Администрация решила провести у нас в отряде дискотеку. Пригласили девчонок из одного из городских ПТУ. Приехало их где–то около сорока человек. Дискотека проходила, как я уже сказал, в нашем отряде. Мы со своими ребятами, как там администрация не старалась за нами следить, умудрились закрыться с тремя девчонками в каптерке и устроили там оргию. Было очень весело, но позже нас спалили активисты и сдали администрации: в результате - опять ДИЗО.
В мае месяце в производственной зоне нам делают переброс (анашу), но вышкари, а на вышках стояли активисты, позвонили на вахту и сдали нас ментам. Анашу мы, конечно, спрятали, но меня опять посадили в карцер. Там я стал кипишевать. Тогда пришли врачи и поставили мне укол галоперидола, а через час вывезли в город на КПЗ.
В КП 3 я промучился три дня. Сидел со взросляками, курил анашу, так как она сбивала действие галоперидола. Через три дня меня привезли в зону на суд.
Состоялся суд, и за злостные нарушения режима содержания меня перевели в крытую малолетку. Из зоны меня вывезли в тюрьму. Но так как я горел желанием попасть на больницу, то я, сидя на тюрьме и ожидая этапа в Нерчинск, наглотался иголок. Проглотил я два креста. Крест - это две иголки, скрепленные крест–накрест резинкой, которые складываются и обмазываются хлебом в виде колбаски. Затем их глотают. Я сделал и проглотил две такие колбаски. Когда хлеб под действием желудочного сока растворился, иголки раскрылись и приняли вид крестов. Чтобы их достать из желудка, надо делать операцию.
В результате меня увезли на больницу. Там я пробыл три месяца. Познакомился с Вором и авторитетными людьми. Поднабрался ума. Меня отругали за то, что издевался над своим организмом. В больнице я жил в одной палате с Вором. Сделали мне две операции, прошли они успешно. Вор предложил мне остаться на больнице до конца срока (мне оставалось 9 месяцев), а это он мог устроить запросто, но я отказался и сказал, что поеду на спецусиленный - крытую малолетку. Мне помогли собраться на этап, и я поехал.
Спецмалолетка - это вообще ад.
Бьют за все, за малейшую провинность. Изолятор - карцер - под землей. Даже летом по углам имеется лед. Бьют там, повторяю, за все. Руки заводят за спину, одевают наручники - и вперед! Прокурору жаловаться бесполезно: повязаны все между собой.
Так начиналась моя "преступная карьера…
- Слушай, - спросил я, растерянно, - если ты такой крутой был, то почему?..
- Почему не остался вором? Щипачем, например. Этот ты имеешь ввиду? Не интересно это. Менты меня опустили, короче, и мне, знаешь, понравилось. Видно я где–то потенциально был склонен к пассивному сексу. Впрочем, я и с девочками могу, особенно, когда они сверху. Но от мужиков я сильней тащусь… Физиология. С возрастом проявилось это во мне. Ты же видишь, что и мужских вторичных признаков у меня мало.
- Но сколько тебе все же? И почему бичуешь?
Сколько надо! - зло выкрикнул он. - Я, может, ссученный, но тебя не закладывал. За добро не привык злом платить. Кроме того, я в бичах больше зарабатываю, чем где–либо. Еще немного повкалываю, куплю квартиру на юге и завяжу. Буду трахаться только для кайфа собственного. Ты, надеюсь, в трущобы уже не вернешься, так что я с тобой откровенен. Люблю неожиданных людей…
И он, стервец, состроил кокетливую рожицу и подмигнул мне, как последняя шлюшка.
Вчера
…Идиотский сон снился мне. И так ясно снился, в красках. Будто привычно грюмкнули двери за моей спиной и я оказался в камере. Кондиционер в следственном изоляторе предусмотрен, естественно, не был - клубы спертого жаркого воздуха буквально ударили меня в лицо, как некий кулак, пахнущий потом и нечистотами.
Камера была большая, но казалась маленькой, так как была переполнена подследственными. Я сознательно не сказал на предварительном допросе, что был судим, надеясь поживиться у первоходочников. И они смотрели сейчас на меня жадными глазами, уверенные в том, что новичок даст им возможность повеселиться.
Рассортирована хата была обычно: за столом восседали сытые паразиты, их полуголые торсы были покрыты бездарными наколками, выше, в самой духоте нар, ютились изможденные бытовики, а справа у толчка сидело несколько забитых петушков.
Стандартная картина камеры общего режима, где шпана пытается вести себя по воровским законам, извращая саму суть воровской идеологии. Амбал с волосатой грудью пробасил:
- Кто это к нам пришел? И где же он будет спать? Ты кто такой, мужичок?
Я не удостоил его ответом, а просто прошел к туалету, расстегнулся и начал мочиться. Потом пошел к столу.
С верхних нар на цементный пол упало серое полотенце. Начинающие уголовники пытались меня тестировать. Эта детская проверка заключалась в изучении моей реакции. Интеллигент обычно поднимает полотенце чисто механически и ему уготована роль шестерки, мужик просто перешагивает через него, а вор (как считали эти пионеры) вытирает о рушник ноги.
Я отпихнул полотенце в сторону и подошел к столу. Подошел и уставился на амбала, задавшего мне провокационные вопросы. Я смотрел на него остекленелым, безжизненным взглядом, лицо мое было совершенно неподвижно, как маска. Не зря же в краслаге мне дали погоняло "Мертвый Зверь". Амбал некоторое время пытался выдержать мой взгляд. Я слышал, как в его тупой башке со скрипом ворочались шестерни, пытаясь совместить мое нестандартное поведение с привычными ему аксиомами. Наконец он отвел глаза и пробурчал:
- Чего надо то?
- Я долго буду ждать? - спросил я тихо.
- А чо надо то? - забеспокоился бугай.
- Ты что, сявка, не понял что ли? - прибавил я металла в голосе.
Создалось впечатление, что под этой грудой мяса разгорается небольшой костер. Он ерзал, подергивался. Не до конца понимая странное поведение новичка он, тем ни менее, шкурой ощущал опасность. К тому же - я на это и рассчитывал - ему хотелось уступить мне место. И это желание, противоречащее хулиганскому уставу хаты, смущало его больше всего.
- Да ты чё, мужик, я тебя чё - трогаю, что ли?
Ну вот, он уже оправдывался. Мне на миг стало его даже жалко. Куда уж этому безмозглому качку меряться с профессиональным зэком.
- Ты где, падла гнойная, мужика нашел? Мужики в деревне землю пашут, а мне что–либо тяжелей собственного члена врачи поднимать запрещают. Шлифуй базар, лярва жирная.
Амбал привстал. Он понимал, что должен как–то ответить на оскорбления, но в тюрьме он все же был впервые, про воровские законы знал понаслышке и боялся их нарушить. Примитивные люди больше всего боятся непонятного, а я был ему очень непонятен.
- Молодец, - сказал я с неожиданной после моей резкости теплотой, - соображаешь. Иди, сынок, посиди на шконке, папаша от ментов набегался, его ножкам покой нужен.
Теперь он начал понимать. Его лицо выразило облегчение, он уступил мне место и сказал:
- Чо ж ты сразу не сказал? Я же не лох, понимаю порядок.
- За что, батя? - подал голос молодой парнишка, сидящий во главе стола. Я вычислил его еще с порога и сознательно спустил полкана на амбала, понимая, что лидер никогда не станет доставать незнакомца сам, а поручит проверку кому–нибудь из своих подручных.
- Что, за что?
- Ну, повязали за что?
- Сто семнадцатая, - сказал я, иронически на него глядя.
117 статья - вещь неприятная. Тех, кто сидит за изнасилование, за мохнатый сейф, в тюрьме не любят. А, если выяснится, что жертвой была малолетка, насильник может сразу идти к параше, все равно его туда спровадят.
Лицо юноши дрогнуло. Он чувствовал подвох, но не мог понять в чем он заключается. Я не стал выдерживать слишком большую паузу. Люди по первой ходке не отличаются крепкими нервами, а драка в хате, как и любая разборка мне не была нужна.
- Изнасилование крупного рогатого скота, - продолжил я, улыбнувшись. И добавил тихонько: - Со смертельным исходом.
На секунду в камере наступила тишина. Потом грянул смех. Смеялись все, особенно заразительно смеялся сам спрашивающий. Он понимал, что я купил его, но купил беззлобно. К тому же ему было немного неловко - по воровским законам он не имел права задавать подобный вопрос.
Минут через пять смех утих, но тут амбал, который все это время недоуменно вертел головой, вдруг, переварил шутку и зареготал зычным басом. И камера вновь грохнула.
Я протянул парню руку:
- Мертвый Зверь. Хотя меня больше знают, как Адвоката. Чифирнуть организуй.
Знакомство с хатой состоялось и меня сейчас интересовали другие вопросы. Ведь я уже не был простым аферистом, я стал каким–то суперменом, по крайней мере - в глазах Седого, и он должен был отнестись ко мне серьезно. Я всей шкурой чувствовал, что не задержусь в тюряге. Единственное, чего мне стоило избегать - это кичманов: воры наверняка запустили ксиву о моей подставке во время побега. Так что на тюрьме меня могли кончить без суда и следствия. Будь я хотя бы в законе, тогда судили бы по правилам, на сходняке, но я же был волком–одиночкой.
Впрочем, в хате общего режима мне пока неприятности не грозили. Хоть я и не был в законе, но авторитет имел и никто, кроме самих воров, не имел права со мной расправиться. Поэтому я чифирнул с парнем и его корешами, забрал у очкарика с верхних нар книжку (оказался Л. Толстой) и завалился на почетное место на низу у окна, прикрывшись этой потрепанной классикой.
Я не пытался читать, горячка последнего дня еще не остыла в моей памяти. Я четко помнил, что мне предстоит встреча с заказчиком и что эта встреча может кончиться тем, что меня поставят на ножи. А тут еще зэк с соседней шконки начал лаять басом.
Я открыл глаза. Из телевизора заливалась какая–то киношная псина.
Видно Витина исповедь обратила память к моим тюремным эпизодам. Опять ясно и четко вспомнилась зона, втиснувшаяся на территорию бывшего немецкого монастыря: серое влажное пространство без единой травинки, деревца - бетон, асфальт, железо, крашенное серой краской. Удивительно мерзкое место.
Еще удивительней был мой барак. Туда обычно селили инвалидов, поэтому вечером он представлял колоритное зрелище: зэки отстегивали руки, ноги, пристраивали к тумбочкам костыли, вынимали челюсти. Ночью эти инвалиды издавали кошмарные звуки, похожие одновременно и на скрежет металла по стеклу, и на рожковые вопли автомобильных сигналов. Меня сунули в этот барак, чтоб быстрей окочурился, (одна из форм пресса). И такая возможность могла представиться мне быстро: большая часть инвалидов болела туберкулезом, частично залеченным в тюремной больничке.
Бараком назывался полуподвал монастыря. Раньше это был настоящий глубочайший подвал, где монастырские обитатели хранили припасы. Потом его перекрыли досками, приподняв таким образом метра на три, и устроили там лежбище для осужденных калек.
Старая канализация не справлялась с нагрузкой, под полом постоянно плескалась вода, по стенам ползали мокрицы, все вещи мгновенно покрывались плесенью. Иногда канализация отказывала окончательно и вода поднималась над полом. Просыпаешься, а у самого лица пенится и о чем–то бормочет тухлая жидкость, по которой весело плавают ботинки, отчаянные крысы и нечистоты.
В дни наводнений здоровая часть отряда передвигалась по бараку на манер кенгуру по расставленным во всю длину коридора табуреткам. Зэкам с ограниченным числом конечностей приходилось трудней. Отряд состоял из 104 осужденных, две трети которых имели вторую или первую группу инвалидности, одноногих и одноруких было больше половины…
Да, помотало меня по местам удивительным. Я еще в зоне попытался выразить свои чувства аллегорически:
"…И был день, и было утро. И была поляна, поросшая изумрудной травой и прекрасными, как в сказке, цветами.
И с гулом и треском выполз на поляну ужасный механизм - чумазый, воняющий соляркой, ржавчиной и смертью. И, заунывно ворча, ползла машина по сказочной поляне, вминая и перемалывая траву и цветы. И оставалась за машиной искалеченная земля, в которой виднелись лепестки красных роз, как капельки крови.
И выползла вторая машина, такая же тупая и мерзкая, и, дребезжа металлическими суставами, начала вываливать на убитую землю серый пласт бетона. И так ходили машины друг за другом, а потом уползали в другое место, и вместо поляны с цветами вызревала на боку планеты Земля плоская серая лепешка шершавого бетона.
И вышла стая людей в защитного цвета форме, на плечах их краснели увядшие лепестки, как зловещее предупреждение, как долгий намек. Стая окружила бетонный круг, выползли другие люди - в бесформенных комбинезонах - и каждый нес щит, который устанавливал в определенном месте. На щитах были надписи, "Столовая", "Больница", "ПКТ", "ШИЗО", "Рабочая зона", "Жилая зона"…