- А существительное "обезьяна" определяется конечным количеством слов? - хмурился Марк Кац.
- Прошу прощения, - разваливался за столом Леон Хвистек, - уродство я могу определять только как отсутствие красоты. А красоту я вижу в искусстве, которое сбросило с себя невыносимый балласт подражания природе. Так что изображения обезьяны и Венеры Милосской одинаково отвратительны, поскольку и та и другая являются элементами природы, а вот красоты в отображениях, представлениях природы нет.
Через три недели Попельский прервал эту свою диету, он решил покинуть "Шотландскую" и больше никогда уже в нее не возвращаться. Из знаменитого кафе не вело никаких следов. То, что он запланировал на последующие дни, было еще менее увлекательным. Он должен был принимать участие в нескольких ближайших заседаниях Львовского отделения Польского математического общества и разыскивать Минотавра именно там. Собраний этих было немного6 одно в марте, одно в апреле, пара в мае и одно в июне. И как тут прикажете выслеживать чудовище? В голове была чудовищная пустота, которую на следующее же утро он почувствует после прихода в свой кабинет в полицейско-следственном управлении. Попельскому хотелось как можно дальше отодвинуть от себя мысль о взбешенных сотрудниках, которые ходят по Львову, расспрашивают про "уродов", выставляя себя на дурацкие шутки. Он не мог вынести мысли о Мариане Зубике, который завтра же спросит его о продвижении в следствии. Все это он решил заглушить спиртным. Хватит уже сидеть на диете, сказал он в мыслях. Выпив несколько рюмок водки, он расставил шахматы и - в приступе отваги - решил пригласить поиграть кого-нибудь из занятых дискуссией математиков. Он подошел к их столику, но те на комиссара и не глянули. Их увлекла проблема существования автоматов, которые могли сами о себе дать ответ, если бы в их окружении имелось определенное количество инертного материала.
Попельский махнул рукой, и уселся сам за шахматные загадки из журнала "Deutsche Schachzeitung", который в "Шотландском" выписывали, и заказал еще одну рюмку водки. Ему не хватало Мока. Вот с ним бы он сыграл охотно. Только Эберхарда не было.
Катовице, среда 17 февраля 1937 года, шесть часов вечера
Эберхард Мок, обнаружив тело Клементины Новоземской, остался в Катовицах по трем причинам. Во-первых, он не верил во львовский след, столь сильно форсируемый Попельским; во-вторых, из Катовиц было недалеко до Бреслау и Карен, тоска к которой выросла прямо пропорционально угрызениям совести, что мучили его после эротических упражнений. В-третьих, и это было наиболее главным, убийство владелицы конторы "Матримониум" требовало объяснений, обстоятельства же его указывали на Минотавра, которого Мок начинал ненавидеть так же сильно, как и Попельский. Конечно, в лице Новоземской, Минотавр убил не девственницу, но разорванная и рваная зубами щека жертвы была его отличительным знаком. Правда, сейчас мог проявиться какой-то его сумасшедший подражатель, либо девственность предыдущих жертв было делом случайным. Следствие предвещалось чрезвычайно кропотливым, поскольку из брачной конторы исчезли все папки. У полиции на выбор имелось два пути: дополнительно следить за преступным сообществом в поисках возможных контактов убитой или же искать темные делишки в ее прошлом. Ни один из этих путей не выглядел достаточно серьезным, поскольку пани Клементина Новоземская была особой уважаемой и пользовалась безукоризненной репутацией. Тем не менее, одна мысль не давала Моку покоя, а именно, намек Попельского, что владелица конторы когда-то должна была быть бордель-мамой. Проработав много лет в отделе полиции нравов, вроцлавский криминаль-директор прекрасно знал мирок закамуфлированных проституток, которыми частенько были бедные женщины из народа. Втайне, они предоставляли телесные услуги, но при том занимались совершенно иными профессиями - например, были работницами или служанками. Скрытая проституция была занятием прибыльным. С одной стороны, девицы не рисковали столкнуться с полицией нравов, чтобы их вписали в соответствующий перечень, что уничтожило бы их репутацию, за что их выгнали бы с работы; а с другой, такие дамочки могли откладывать приличные деньги на возможное приданое. Поскольку они никогда не стояли на панели, им приходилось использовать самых различных посредников. Вообще-то Мок никогда ранее не слыхал, чтобы подобное бюро было таким вот посредником, но сравнение Новоземской с бордель-мамой никак не давало ему покоя, и след этот казался ему чрезвычайно привлекательным. Он был практически уверен, что "уродливый граф" не является никаким не львовским математиком, а самым банальным силезским промышленником, который втихаря пользуется посредничеством Новоземской, тратя свои деньги на скрытых проституток. Хотя это было всего лишь интуицией, этот возможный след тоже следовало проверить - Мок никогда не презирал собственную интуицию следователя.
Так что, у него было, что делать, и - самое главное - действовать он мог смело. Расставание с Попельским опять же ничего не затрудняло - знание немецкого языка в Катовицах было всеобщим, даже среди простых людей. Помимо того, Попельский выбил для него соответствующие полномочия, благодаря которым, Мок мог самостоятельно действовать на силезской территории в качестве представителя полицейского управления во Львове. Мок неохотно распрощался с Попельским, зато охотно бросился в городскую стихию столицы Силезии. Он прекрасно чувствовал себя в городе, который так напоминал ему Бреслау.
Только уже с самого начала комиссар Зигфрид Холева вылил на Мока ведро воды. Катовицкий полицейский, оказавшийся чудовищным холериком, во всех мелочах соответствующим представлениям Попельского, сразу же сообщил, где он видел полномочия Мока и категорически запретил ему вести следствие по делу Марии Шинок. Начальник из Катовиц прекрасно понимал, что немец никак не сможет жаловаться польским полицейским властям и возобновить расследование. А чтобы немец и не пытался вести его самостоятельно, Холева дал ему помощника в виде пржодовника Францишека Выбраньца, который должен был незамедлительно сообщать своему начальству о каких-либо случаях несубординации и непослушания Мока.
Выбранец - в качестве шпика Холевы - за самостоятельными начинаниями Мока следил весьма внимательно, зато не обращал ни малейшего внимания на совместные действия, считая, будто бы Мок не осмелится начать приватное следствие, имея его под боком. И, когда за вечерним пивом немец сообщил ему, что утром они идут к некоему Михалу Борецкому, который был курьером Новоземской, поляк только согласно кивнул, даже не спрашивая, откуда Моку это стало известно. Тот, ясное дело, умолчал, что еще перед введением ограничений, наложенных Холевой, он допрашивал Гертруду Возигнуй, у которой Мария Шинок снимала койку, и именно от хозяйки узнал о некоем Михале Борецком, женихе девушки. Понятно, что должность курьера была плодом фантазии Эберхарда Мока.
Допрос Борецкого был последним заданием, которое они назначили себе на этот день. После визита к ревизору бухгалтерских книг фирмы "Матримониум", пану Яну Славиньскому, который, впрочем, ничего интересного сообщить не мог, они вдвоем стояли под комиссариатом на Млынской, откуда должны были отправиться в район Богчице. Экипажа поблизости не было, все служебные "шевроле" находились в расходе. Тогда-то их и заметил проходящий Славиньский и предложил одолжить пару велосипедов. Погода была морозной и сухой, снег с тротуаров уже давно сдуло, так что наша пара могла смело воспользоваться подобными средствами передвижения.
На велосипедах они вкатили в мощеную улочку. Криминаль-директор, человек приличного веса, давно уже не ездил на велосипеде и поначалу очень даже следил за тем, чтобы сохранять равновесие. Но он быстро удостоверился в том, что велосипед "Эбоко" местного производства обладает солидной конструкцией, а шины "Данлоп" делали его еще более надежным. Так что Мое перестал обращать внимание на транспортное средство, зато разглядывался по сторонам во время езды.
Полицейские доехали до бедного шахтерского района, который, правда, выглядел совершенно иначе по сравнению с нищенскими кварталами Львова, с которыми Моку уже удалось познакомиться. Здесь улицы были плотно обставлены трех- или четырехэтажными неоштукатуренными домами из красного кирпича, а окна, в основном выкрашенные в зеленый цвет, размещались в нишах. Конечно, и там, и здесь целые семьи занимали однокомнатные, как правило, квартиры, с общими туалетами во дворах, но в польской Силезии жилища были существенно крупнее, улицы были мощеными и более широкими, хотя - в отличии от Львова - в городе росло немного деревьев.
Наша пара проехала мимо крупного костела и больницы, после чего свернула в узенькую улочку и остановилась перед первым домом, адрес которого Мок выписал из рапорта про обнаружение Марии Шинок в качестве адреса Борецкого. Улица Петра, номер 1. По головной аллее шли группы людей, разговаривавших друг с другом на языке, который немцы презрительно называли "Wasserpolnisch". Мужчины носили длинные черные халаты или кафтаны и шляпы; женщины - обширные цветастые юбки и чепчики с кружевами. Все они направлялись куда-то целыми кучами, с любопытством оглядываясь на обоих мужчин на велосипедах. Выбранец быстро чего-то подсчитал, после чего стукнул себя по лбу.
- Попелец, - сказал он Моку. - Сегодня же Пепельная Среда, мы можем его сейчас, черт его подери, и не застать!
- Тогда, можно подождать в какой-нибудь пивной, пока не вернется, - ответил на это Мок. - Не хотите ли выпить рюмочку шнапса? А то сегодня холодновато!
- Вы здешних обычаев не знаете, - без особой уверенности начал упираться Выбранец. - У нас в Пепельную Среду ни одна пивная не работает.
Мок с недоверием покачал головой и поглядел в темные окна. И правда, походило на то, что ни на первом этаже, ни выше, никого в доме не было. Он вошел в подворотню, чистенько убранную и даже пахнущую порошком. Немец подошел к двери со знаком "1" и приложил к ней ухо. После этого усмехнулся сам себе, вышел на улицу и кивнул Выбранецу. Тот вошел в подворотню и остановился рядом с дверью возле Мока. Послушал, после чего на его широком лице тоже появилась улыбка.
- Та баба, что стонет там, сегодня, похоже, в церковь уже не успеет, - шепнул Мок.
- Так как: стучим и заходим? - спросил Выбранец.
- Да погоди, пускай уже кончат. - Мок снова приложил ухо к двери. - Тебе в такой момент кто-нибудь перебивал?
Катовице, среда 17 февраля 1937 года, без четверти семь вечера
Михал Борецкий сидел в комнате в штанах на подтяжках и в майке. На кафельной кухонной печи, от которой било жаром, стояла кастрюля. На полу валялись детские игрушки. На стене висела свадебная фотография, на которой Борецкий хвастался обильными усами. Сейчас усы превратились в усики, а их владелец напоминал Моку Гитлера. Несмотря на эту неприятную ассоциацию, Мок широко усмехался. Аспирант Выбранец ежесекундно выглядывал в окно на велосипеды, которые выставил на дворе так, чтобы не терять их из виду.
- Что, Борецкий, неплохо потрахался? - Мок сунул указательный палец одной руки в кольцо из пальцев другой руки и несколько раз подвигал его туда-сюда. - Только вот вопрос, это же какую телку ты так трахал? Лично я в кухне никого не вижу. - Криминаль-директор заглянул под стол.
- По-немецки не понимаю, - ответил на это по-польски Борецкий.
Мок поднялся с места и направился к двери, ведущей в единственную комнату. Борецкий оказался быстрее, он заслонил двери собственным телом. Парень был неплохо сложен. Могучие мышцы предплечий напрягались под покрытой татуировками кожей. Мок отошел от мужчины, подошел к окну и пригляделся к раме. Та была заклеена бумагой, изнутри набита тряпками - как и на квартире Попельского. Если бы кто-нибудь пожелал сбежать из комнаты во двор, без шума бы этого сделать не мог. Мок подошел к кухонной плите, поднес крышку кастрюли, понюхал.
- О, а похлебка даже ничего, замечательно чесночком пахнет, - прищелкнул он языком. - А я проголодался…
И к полнейшему изумлению Борецкого и Выбранеца, он налил себе суп в металлическую миску, поставил на столе и начал есть. На половине тарелки он прервался и глянул на Борецкого.
- Если в той комнате, Борецкий, сейчас лежит твоя жена, - сказал он, не спеша, ожидая, пока Выбранец не переведет, - то сейчас она оденется, выйдет оттуда и поприветствует нас. А если там твоей жены нет, то мы ее тут подождем, правда, Выбранец? Подождем, пока она не вернется с детьми из церкви.
- Чего ты хочешь? - спросил поляк.
- Хочу знать все про Марию Шинок.
- Но, пан криминальный директор, - начал протестовать Выбранец, не переведя предыдущего предложения Мока, - вы же не имеете права вести следствия по тому делу!
- Иди, посторожи велосипеды! - крикнул на него со злостью немец. - Я твой начальник, и я отдаю тебе приказы!
- Ну и пойду, - скорчил оскорбленную мину Выбранец. - А вы и так ничего не узнаете, потому что этот по-немецки не говорит!
- Научится. - Мок отхлебнул ароматной чесночной похлебки, в которой плавали кусочки хлеба. - Это ты его настолько беспокоишь, что он язык проглотил.
Выбранец вышел, побагровев, словно индюк. Мок съел суп и подлил себе добавку, затем положил на столе два злотых.
- Не хочу вырывать у твоих детей изо рта, - сказал он, продолжая энергично работать ложкой.
За стенкой что-то пошевелилось. Часы пробили половину седьмого. Мок вытащил коробку польских папирос, "Египетские", которые ему чрезвычайно нравились, и продвинул ее по столу в сторону Борецкого. За стеной раздался шорох, заскрипела открываемая дверь.
- Добро пожаловать! - произнес Мок. - Присаживайтесь к нам, фрау Борецкая!
- Чего вы хотите? - по-немецки спросил мужчина в майке.
- Ну, вот видите! - еще веселее воскликнул Мок. - А тот придурок беспокоился! По-немецки говоришь словно куколка1
- Так чего!? - рявкнул Борецкий.
- Мне стало известно, что ты был женихом Марии Шинок. Любопытный такой, женатый жених. Или, может, по-польски "жених" это "любовник"?
Борецкий молчал, а Мок, не дождавшись ответа, продолжил:
- Ладно, не столь важно, то ли ты был ее женихом, то ли она - твоей любовницей. Важно, что ты ее трахал, так?
- Так.
- Ну вот, наконец-то ты хоть чего-то сказал! - Мок даже захлопал в ладоши. - Тогда скажи-ка мне, как сильно хотела она выйти замуж, как разыскивала мужа, заходила ли в какую-нибудь брачную контору, или она встретила какого-то мужчину, который желал бы на ней жениться? Знаешь хоть что-нибудь о таком?
- Она не осмелилась бы мне сказать, - улыбнулся Борецкий сам себе. - Она знала, что за такое я бы ее отпиздил. Она была либо моя, либо ничья!
- Когда ты ее имел в первый раз, она была девственницей?
- Вы чего! - мрачно загоготал Борецкий, и его смех отразился от стенок кухни. - Она уже несколько раз делала аборт!
- В больнице?
- Нет, только не в больнице. В Польше за такое тут же в тюрягу садят.
Тут в голове у Мока что-то щелкнуло. Вернулась его интуитивная догадка о скрытой проституции, которой предавалась Шинок, и каком-то посредничестве в данной процедуре. Он почувствовал, как ускоренно бьется сердце. Никогда еще он не слышал, чтобы уважаемые брачные конторы посредничали на рынке телесных услуг. Вот то, что такими были бабки, занимающиеся подпольными абортами - о таком слышал весьма часто, и несколько раз даже сам с ними сталкивался. Они умели с легкостью переубедить своих отчаявшихся и, как правило, небогатых клиенток, что одна ночка с состоятельным клиентом никакого стыда не представляет.
- Где же тогда она от плода избавилась? - Мок заметил, что Борецкий не понял его вопроса, так что с отвращением воспользовался предыдущим выражением. - Где она делала аборт? У кого?
- А я знаю? То было еще до меня!
Мок снял пальто и шляпу. Он махнул стоявшему возле велосипедов Выбранецу, чтобы тот вошел в дом. Когда тот появился, Мок разложил руки в знак того, что ничего не узнал, затем холодно и спокойно глянул на Борецкого. Уже без улыбки на лице.
- Скажи мне имя женщины, которая делает аборты в этом голоде, в этом районе. Я не буду садить ее в тюрьму. Мне нужно с ней только переговорить.
- Не знаю я! Понятия не имею, какие тут бабки аборты делают!
- Время у нас имеется. Времени у нас просто куча.
Львов, воскресенье 21 февраля 1937 года, несколько минут после полудня