Шеф гестапо в Бреслау, человек непьющий и вегетарианец, криминальдиректор Эрих Краус, и не знал, что в Моке произошла такая перемена. Назначая встречу на семь утра, не консультируясь относительно срока с фон Харденбургом, он желал унизить Мока, которого откровенно, и с полной взаимностью, ненавидел. Но, вместо похмельного типа с глазами в кровавых прожилках, толстеющего денди, еще пахнущего дымом сигар и духами бесчисленных любовниц, он видел перед собой здорового мужчину с приличным, хотя и не преувеличено большим весом, пахнущего морозом, ветром и дорогим одеколоном.
- Только попрошу не сбивать пепел с папиросы в горшок с пальмой, - дискант Крауса сделался еще тоньше.
- Прошу прощения герр штурмбанфюрер, - издевательски усмехнулся Мок, зная, что одним камнем убивает двух птичек. - Но у вас ведь нет пепельницы.
Краус не позволил себя спровоцировать применением со стороны Мока его звания в СС вместо официального полицейского "герр криминальдиректор". Он прекрасно понимал, что никогда не привьет этого обычая у старого, упрямого полицейском, для которого чем-то непонятным и позорящим было то, чтобы политическая полиция использовала титулы полиции уголовной. Другой удар - курение папиросы вопреки четкому запрету, висящему на стене кабинета - был направлен метко.
- Тогда попрошу вас погасить этот вонючий окурок! - взвизгнул Краус.
- Слушаюсь, - ответил Мок и сунул папиросу в землю, заполняющую горшок большой пальмы.
Краус заложил руки за спину и, уже явно успокоившись, прошелся по кабинету. Неожиданно он развернулся на месте и, чуть расставив ноги, остановился перед Моком.
- Как там сотрудничество с криминаль-обер-секретарем Сойффертом?
- Вы меня вызвали только лишь для того, чтобы спросить про вашего Сойфферта?
- А как пошло сотрудничество с полицай-президиумом в Лемберге? - от уха до уха расплылся в усмешке Краус.
- Вы же знаете, герр штурмбанфюрер. В сотрудничестве мне отказали.
- Поскольку вы грубо отнеслись к их комиссару. - Краус продолжал улыбаться. - Впрочем, оно и хорошо, капитан Мок. К славянскому скоту и следует относиться свысока! Вы поступаете как образцовый член НСДАП, которым вы на самом деле пока не являетесь, но, похоже, вскоре… Что, Мок?
- Вы любите недомолвки, герр штурмбанфюрер. - Мок почувствовал, что Краус уже начинает выводить его из равновесия, и решил сыграть на барских и интеллектуальных комплексах плебея из Франкенштейна. - Недомолвки или же словесные эллипсы. Ваше высказывание "как там сотрудничество" должно было прозвучать: "как складывается сотрудничество", а это, последнее "похоже, вскоре", что, собственно, означает? "Похоже, вскоре вы им станете", домысливая: "членом НСДАП"? Можем ли мы использовать не эллипсы, но предложения с нормальным подлежащим и сказуемым?
Краус отвернулся от Мока и подошел к столу. Не спеша, он уселся за широкой, блестящей столешницей. Держался он спокойно, но его истинное настроение выдавала толстая жила на лбу, появившаяся после слов Мока.
- Вам только кажется, Мок, будто бы вы подчиняетесь только полковнику фон Харденбургу, - тихо шипел Краус. - На самом же деле никто не способен защитить вас от меня. Я вызвал вас на семь утра, и что мы видим? Мок прибегает, в соответствии с указаниями. Вежливо, пунктуально, хотя вчера и за воротник себе залил, и потрахался… Да вы полностью у меня в распоряжении…
- Правильно необходимо сказать: "в моем распоряжении", геррштурмбанфюрер.
- Ну и ладно, ладненько… - Краус стиснул пальцы в кулак. - Что это с самого утра вас на споры тянет… Похмелье, а, Мок? Похмелье замучило? Ладно, к делу. На самом деле вы принадлежите мне и никогда от меня не освободитесь. Например… Ну вот, пожалуйста. - Краус надел очки и начал просматривать лежащую на столе папку. - Так, так, у меня тут задание, в самый раз для вас… Ну просто идеально для вас подходит…
- Вот сейчас вы уже пересолили, герр Краус. - Мок не назвал служебного титула гестаповца и, нанося удар вслепую, к сожалению, выявил собственное беспокойство. - Вы не имеете права давать мне заданий и отдавать приказов. Одно дело - пригласить на совещание, пускай даже и в семь утра, и уже совершенно другое…
- И что? - Краус захлопнул папку и подсунул ее Моку под нос. - Начинаем нервничать, что, Мок? А вот поглядите-ка вот это, - указал он головой на папку. - Там лежит приказ вам, подписанный полковником Райнером фон Харденбургом.
Мок даже не поглядел на папку. Он не собирался дарить Краусу этого удовлетворения.
- Так, так, Мок. - Краус снова поднялся и подошел к окну. - На несколько недель, если не месяцев, так что конец с пьянством, конец с девочками, конец с уютной пятикомнатной квартирой на Цвингерплатц… Да, да… Конец с цивилизацией, с культурой… конец с препирательствами… Ага… Так вот, если бы вы заглянули в эту папку, то увидели бы письмо полицай-президента Шмельта начальнику полиции в Лемберге. И в письме этом излагается предложение о сотрудничестве. В этой же папке имеется и ответ. Наше предложение сотрудничества было принято…
Мок продолжал молчать; папку он не раскрывал. Это довело Крауса до бешенства.
- Вы едете, - жила на его лбу пульсировала, - в Лемберг, чтобы найти цыгана-педераста, который, из ненависти к женщинам, из ненависти к германской семье, к германскому народу, убил дев недели назад в "Варшавском Дворе" молодую немецкую девушку, Анну Шмидт.
На сей раз Краусу удалось. Это был нокаут. Мок каждым нервом чувствовал собственное бессилие. И не то было самым паршивым, что каналья фон Франкенштейн, как называл он Крауса, распоряжается его личностью, а трус и карьерист фон Харденбург бросает его к ногам политической полиции. Самым худшим было то, что изнасилован был разум Мока. Что ему было отказано в праве на самостоятельное мышление. Что он сделался тупым орудием в руках политических манипуляторов, которые вдруг заявили ему, что земля плоская, а полька - это немка. Что он станет участвовать в пропагандистской авантюре. Что сделается герольдом, распевающим песнь Ad maiorem Hitleri gloriam.
- Эта убитая девушка была полькой, - выдавил из себя Мок.
- И здесь же имеется приказ лично для вас, Мок, - Краус стукнул по папке ногтем. - Подписанный вашим начальником. На этой неделе вы отправляетесь, неизвестно, на как долго, - показал он в усмешке здоровые, белые зубы, - в дикую, заевреенную страну унтерменшей, где на улицах собаки таскают упряжки. В страну варваров, Мок. И это местечко в самый раз для вас. Поедете туда, найдете цыганского педераста и привезете сюда. Полякам вы обязаны представляться своим полицейским, а не военным званием. Нечего им знать, что вы работаете в разведке. Это все, Мок. Все подробности по отъезду определите с фон Харденбургом.
Мое поднялся со своего стула, закурил и оперся кулаками о стол Крауса. Не вытаскивая папиросы изо рта, он растянул над столешницей сизое облако.
- Нечего устраивать эти жалкие демонстрации, Мок. - Краус отодвинулся от стола. - Выполняйте!
- Как вы смеете, - голос Мока был немного искажен стискиваемой в зубах папиросой, - называть меня на "вы", да еще отдавать приказ "выполняйте"! Для вас я "капитан Мок", понятно? И убийцу этой польской девушки я найду не потому, что это вы мне так приказали, а потому что такая у меня профессия!
С папиросы на блестящую поверхность стола упал столбик пепла. Капитан отошел на шаг и бросил окурок на начищенный паркет.
- И знаете, что еще? - раздавил он его подошвой. - Лемберг, это вовсе не варварское место. Комиссар Попельский по-немецки говорит намного лучше вас.
Львов, вторник 19 января 1937 года, пять часов пополудни
Ядзя Вайхендлерувна, будучи впервые в жизни в читальном зале Оссолиниума, сидела над первым томом "Истории философии" Владислава Татаркевича и выписывала в тетрадку наиболее важные данные, касающиеся стоиков. В библиотеке, куда имели доступ только студенты, преподаватели гимназий и академических учебных заведений, она очутилась только лишь благодаря протекции профессора Седлачека. Поначалу она испытывала гордость и робость, но впоследствии все сделалось безразличным. Девушка не могла сконцентрироваться на очень точных и кратких характеристиках Хризиппа и Хенона, поскольку эти данные были для нее смертельно скучными. Ежесекундно взгляд ее пробегал по зеленым столам, по заставленным книгами шкафам, по силуэту библиотекаря в фиолетовом халате, по заснеженным деревьям на видимой за окнами горе Вроновских. Все чаще взгляд ее задерживался на фигуре худощавого студента, который сидел напротив нее, за столом, на котором были навалены тома с "Дневником Постановлений", и который читал столь же невнимательно, как и она, с той лишь разницей, что читал он совершенно иные вещи. Перед ним лежал раскрытый Уголовно-производственный кодекс Бучмы-Чаплиньского. В глубине души панна Ядзя злилась на чудаковатого преподавателя латыни, профессора Седлачека, который, похоже, в качестве наказания заставил ее сделать сообщение о стоиках, и с умилением вспоминала пристойного и молодого заместителя преподавателя, который вел уроки латыни в начале учебного года.
Сгорбленный библиотекарь помахал звонком, что означало перерыв. Девушка облегченно вздохнула. Краем глаза она отметила, что студент приглядывается к ней из-под козырька фуражки с черным околышем. Выходя в коридор, Ядзя придумала способ, как еще сильнее заинтересовать студента собственной особой. Но тут перед ней вырос мужчина, по причине которого все ее планы пошли насмарку. Крепкий, лысый, одетый в черный костюм, с котелком в руке. Девушка сразу же узнала в нем комиссара Эдварда Попельского, отца ее самой близкой подружки, Риты, которого Ядзя видала всего лишь раз в жизни, но забыть не могла. Уже тогда, когда его, вместе с ее отцом, вызвали к директору гимназии, он вызывал в девушке испуг. Она представляла, что такой, как он, человек каждый день на работе встречает людей, охваченных дыбуками, которыми в детстве пугала ее бабушка.
- Добрый вечер панне Ядвиге, - заговорил комиссар низким голосом, исходящим будто бы из колодца.
- Добрый вечер. - Ядзя присела в книксене и опустила глаза. Голос Попельского дошел до самой ее диафрагмы.
- Не мог бы я переговорить с панной Ядвигой? - всматривался тот в нее расширенными зрачками. - Ага, вот здесь, у этого вот столика с библиотечными контрольными листками.
- Конечно же, пан комиссар, - ответила та и глянула в указанном направлении. - Но ведь там уже сидит какой-то пан…
- Тот пан - это мой коллега по работе. - Попельский легонько взял Ядвигу под худенький локоток. - Он будет присутствовать при нашей беседе. Обещаю, что все это не займет у вас много времени.
Девушка кивнула и подошла к столику, на котором лежали чистые библиотечные контрольные листки. Коллега по работе комиссара поднялся, приподнял шляпу и пододвинул девушке стул. Девушка приняла этот жест с благодарностью, ноги под ней подгибались от страха. Комиссар Попельский уселся на другом стуле, который ему пододвинул, как показалось Ядвиге, подчиненный. То был полный мужчина с седыми, торчащими усами и широким, улыбчивым лицом. Девушке он показался симпатичным. В этот момент все мужчины казались ей более симпатичными, чем пан комиссар, который вглядывался в нее словно человек, в которого вселилась неприкаянная душа.
- Я все знаю, - почувствовала Ядзя запах табака и пряного одеколона, когда тот склонился над ней и заговорил шепотом. - О том, что ты была вместе с моей дочкой в том грязном борделе на Замарстыновской, в компании бандитов, хулиганов и проституток. Мне это известно не от Риты, но от одного из тех гадов, что там были. А вот твой отец, как мне кажется, ничего ведь о том не знает, правда?
Попельский прервал свою речь, когда к столику подошла студентка и взяла карточку, чтобы ее заполнить. У Ядзи Вайхендлерувны в глазах стояли слезы.
- Твой отец ничего об этом не знает, - продолжил Попельский. - И ничего не узнает, если, - тут он подсунул девице под нос свою визитку, - если ты станешь мне сообщать обо всех ваших планах и начинаниях.
Ученица расплакалась. Ее рыдания раздались в пустом пространстве коридора. Обеспокоенный студент-правовед внимательно приглядывался ко всей сцене. Он направился в сторону Попельского. Заремба перешел ему дорогу и вытащил характерный значок с орлом и лавровыми венками. Парень отскочил, словно ошпаренный.
Комиссар со своим помощником вышли из здания. Когда Попельский подкуривал папиросу, руки его тряслись.
- Эдек, да как ты мог? Ведь эта гимназисточка там сейчас от страха уделается! - произнес озабоченный Заремба. - Знаешь, что ты только что утворил? Из этой девочки сделал шпика, понимаешь? И еще отобрал подружку у своей дочки! Вот!
Попельский схватил Зарембу за плечи и притянул к себе.
- Не понимаешь ты, Вилек, - его ломающийся голос не вызвал бы сейчас страха у панны Ядзи, - что эта бестия снова ударила, и что, похоже, чудище здесь? Оно загрызло девицу во Вроцлаве и снова приехало сюда. Оно угрожает всем девушкам… И этой евреечке, и моей Рите! Моей Рите! Этот монстр шляется где-то среди нас. - Попельский обернулся и окинул взглядом прохожих, галерею Любомирских и узкую, темную улочку, карабкающуюся на склон Цитадели. - Быть может, уже сейчас он разрывает клыками девичью щеку! Я не могу допустить этого!
Он оставил Зарембу и отошел на несколько шагов. Хорошенько замахнулся и врезал себе кулаком в бедро. Вся улица Оссолиньских услышала нечто такое, что даже Заремба, приятель Попельского по гимназии, слышал из его уст всего пару раз в жизни:
- Маттть его курррва!!!
Вырвав это из себя, Попельский вновь вбежал в Оссолинеум. Он приблизился к пустому столику, возле которого пару минут назад сидела Ядзя Вайхендлерувна. Визитка все так же лежала на столешнице. Попельский разорвал ее, наплевал на клочки и выбросил в урну с пустыми контрольными карточками.
Прежде чем усесться в "шевроле", за рулем которого сидел Заремба, комиссар снял котелок и подошел к низенькой стенке, окружавшей научное заведение. Перчаткой он захватил горсть снега и приложил к голове и к шее. Потом опер голову на железные прутья, законченные остроконечными шпилями. Когда он сел в машину, Заремба глянул на приятеля и запустил двигатель.