Что-то в этой картине было не так, что-то не совпадало с картиной из ее сна. Впрочем, в этом не было ничего странного, наоборот, странно было то, что картины из сна и яви совпадали, пусть не до последней детали.
Однако это несоответствие отчего-то мешало Ларисе, смущало ее, и девушка стала еще внимательнее разглядывать картину, пытаясь найти различия.
Она вспомнила, как в детстве играла в такую игру – найди десять отличий. Тогда нужно было сравнить две с виду одинаковые картинки и найти в одной из них десять деталей, которые отсутствуют в другой. Или отличаются. Только сейчас игра была куда сложнее – ведь одна из двух картинок, которые нужно было сравнить… то есть из двух картин, не существовала. Лариса видела ее только во сне, и теперь ей приходилось полагаться исключительно на свою память, на то, как точно она сохранила детали картины.
Она снова и снова разглядывала холст… и вдруг рассмеялась, поняв, что решение лежало на поверхности и она не сразу нашла его только по причине излишней очевидности.
– Что такого смешного вы нашли в этой картине? – с ревнивой обидой проговорила Вилена. – Что – вам, как и Василию Дмитриевичу, она кажется вульгарной?
– Нет, вовсе нет, не обижайтесь! – смущенно возразила Лариса. – Мне эта картина очень нравится, только одно смущает… вот эти часы. Разве были часы в то время, которое изобразил художник?
– Часы? – удивленно переспросила Вилена. – Какие часы? Здесь нет никаких часов!
– Да вот, посмотрите же!
Вилена подошла ближе к картине, поправила свои очки… и громко ахнула.
Зеленый плащ лучника был перехвачен узким кожаным поясом, отделанным серебром. А на этом поясе действительно висели серебряные карманные часы.
Часы были большие, тщательно выписанные, так что можно было разглядеть обе стрелки и все цифры на циферблате.
– Действительно, часы… – удивленно проговорила Вилена. – Но это невозможно…
– Вот видите, – смущенно отозвалась Лариса. – Мне кажется, такие часы носили в XIX или в начале XX века, но уж никак не в то время, которое изобразил Масальский.
В голове всплыли отрывочные сведения, которые она получила от реставратора Владимира Михайловича. Друиды – это что-то очень древнее, а на картине, судя по костюму стрелка, – век XV. Да, читала она в детстве книжку о Робин Гуде, на картинке в той книге костюм его был очень похож на этот, с картины…
Как ни плохо она знает историю, но твердо уверена, что в XV веке ни карманных, ни наручных часов не было, время узнавали по солнцу. Вообще, отличная, верно, была жизнь. Точного времени нет – так никуда и не опоздаешь. Солнце взойдет – общий подъем, солнце зайдет – все спать ложатся. Если какое-то важное мероприятие назначают, к примеру сражение на рассвете, то и подождут опоздавших, спешить-то некуда.
И никакой суеты и толкотни в общественном транспорте. Впрочем, и самого общественного транспорта не было. И начальство не ругается, если на пять минут позже десяти на работу придешь. Эх, просто мечта, а не жизнь!
От таких приятных мыслей Ларису отвлек резкий голос ее собеседницы.
– Да этих часов раньше не было на картине! – возмущенно выпалила Вилена. – Орест Александрович никогда не допустил бы подобный анахронизм! Их кто-то пририсовал позднее! Это безобразие! Это хулиганство!
– Пририсовал? – удивленно переспросила Лариса. – Но кто и зачем мог это сделать?
– Вот уж не знаю! – проворчала Вилена таким тоном, как будто Лариса несла персональную ответственность за появившийся на картине анахронизм.
– Если кто-то в самом деле пририсовал эти часы – значит, он был хорошим художником, потому что они нарисованы очень умело и тщательно… – сказала Лариса, рассматривая картину вблизи, – я бы ни за что не догадалась, что это не сам художник рисовал…
– Уж не знаю! – поморщилась Вилена. – В любом случае, это безобразие… разве можно нарушать замысел художника, разве можно грубой рукой… или кистью прикасаться к его бесценному творческому наследию? Нет, я должна немедленно сообщить об этом Василию Дмитриевичу! – Она схватилась за карман кофты, ища телефон, но его не оказалось.
Тогда Вилена бросилась назад, чтобы срочно найти телефон, так ее распирала ужасная новость.
Лариса подумала, что неизвестный ей Василий Дмитриевич вовсе не обрадуется звонку Вилены. Отдыхает небось у себя на даче в субботу, а тут звонит заполошная тетка и несет какую-то чушь.
А ведь ей еще придется признаться, что она показывала картину постороннему человеку. И ведь соврать небось не догадается, что случайно картину увидела. Ох, попадет ей!
Ну и ладно, Ларисе сейчас о другом нужно думать, пока Вилена не спохватилась и не выгнала ее из комнаты.
Лариса достала мобильный телефон и несколько раз сфотографировала картину с разных сторон. Света здесь, конечно, маловато, но ничего, получилось.
Как она и думала, Вилене по телефону досталось от начальства. Лицо ее шло пятнами, она лепетала что-то в трубку.
"Это называется – искать приключений на свою голову! – усмехнулась Лариса. – Сидела бы себе да молчала, так еще бы лет десять на эту картину никто не посмотрел. А ей все неймется. Теперь ее же саму и виноватой сделают".
Ей даже стало немножко жалко бестолковую тетю.
Она прихватила свой пакет и ушла из музея по-английски, не прощаясь.
И что теперь делать? Кому рассказать о ее изысканиях? Не Лаптю же. И не Машке, она точно только пальцем у виска покрутит, скажет, что Лиса совсем сбрендила. Машка – человек сугубо практичный, тебе, скажет, жить негде, квартира пустая стоит, денег на самое необходимое нет, а ты такой ерундой занимаешься! Да еще и людям покоя не даешь. Нет, Машке о своих снах Лариса рассказывать не собирается, Машка вообще ни в какую мистику не верит. Не тот человек.
И Лаптю лучше не звонить. Он, конечно, приедет, несмотря на то, что человек занятой, все равно прискачет и будет слушать Ларису внимательно, только ничего не поймет. Хороший, конечно, человек Лешка, но все же хочется с кем-то покультурнее поговорить.
С отцом в последнюю встречу вроде бы нашли они общий язык, да только ему сейчас тоже не до того, у него Витька в таком ужасном состоянии…
Ой, она же обещала спросить насчет толкового психиатра у Владимира Михайловича! Вот как раз и случай подходящий, заодно и о картине можно поговорить…
Она рассчитала правильно: реставратор был в своей мастерской и без слова согласился ее принять. Вежливый человек, другой бы послал подальше, дескать, из-за тебя сам пострадал и друга убили. Но Владимир Михайлович очень хотел распутать эту странную историю, потому и оторвался от работы.
Насчет психиатра обнадежил – найдем, мол, в большом городе да не найти нужного специалиста.
Явился кот Ерофей, очень обрадовался Ларисе, вскочил к ней на колени и громко замурлыкал. Владимир Михайлович взглянул на них с легкой ревностью и пошел заваривать чай.
– Какой у вас удивительный чай! – проговорила Лариса, поставив чашку на стол. – Никогда не пила такого вкусного чая!
Чай и правда был хороший, но ей еще хотелось польстить гостеприимному хозяину.
– Что вы, Лариса, – реставратор улыбнулся, – чай самый обыкновенный, из соседнего магазина.
– Значит, у вас есть какой-то секрет, вы его как-то по-особенному завариваете.
– Секрет у меня один, и очень простой – не жалеть заварки. Хотя, пожалуй, я знаю, почему этот чай показался вам таким вкусным: все дело в чашках.
– В чашках? – Лариса удивленно посмотрела на Владимира Михайловича. – Вы не шутите?
– Ничуть. Вкус чая наверняка зависит от того, из какой посуды его пьешь. Какая бы ни была заварка, как умело ни заваришь его, но чай не будет по-настоящему вкусным, если пить его из помятой алюминиевой кружки. Или из эмалированной, с отбитой эмалью. Вы согласны?
– Да, у такого чая будет привкус металла.
– Не только. Если вы нальете хороший чай в кружку из грубого фаянса, он тоже не будет по-настоящему вкусным. Больше того – вы не получите настоящего удовольствия, если будете пить чай из чашки просто некрасивой, грубой расцветки, с вульгарным рисунком. А вот если хорошо заварить чай и разлить его по красивым старинным чашкам тонкого саксонского фарфора, – Владимир Михайлович поднял свою чашку и залюбовался ею, – вот тогда чай полностью раскроет вам свою душу… кстати, мне почему-то кажется, что больше всего подходят для чая именно такие чашки, синие с золотым рисунком… вообще, для полноценной жизни человек должен быть окружен красивыми вещами – красивой мебелью, красивой посудой…
Лариса посмотрела на своего визави из-под ресниц и заметила, что он немного рисуется. И одет сегодня хоть и просто, но все же джинсы не такие вылинявшие, и рубашка, конечно, неглаженая, но зато чистая. И выбрит аккуратно. Чудеса! Уж не для нее ли он старается? Неужели она дала повод? А что, торчит здесь столько времени, все время у него на глазах. Ладно, нужно это использовать.
– Ну да, в человеке все должно быть прекрасно… как там говорил Чехов… – поддакнула она.
– Не только в человеке, но и вокруг него! Человек, окруженный красивыми, подлинными вещами, и сам становится лучше…
Лариса поняла, что он оседлал своего любимого конька и может говорить долго. Тем более когда его слушает симпатичная молодая женщина. Чтобы сменить тему, она проговорила:
– Кстати, я узнала, где работала моя покойная тетушка. Та самая, в чьей квартире я буду жить.
– И где же? – переспросил Владимир Михайлович без особого интереса.
– В музее. В музее-квартире художника Масальского. Я случайно узнала о существовании этого музея, я и о художнике-то этом никогда не слышала.
– Как же, Орест Масальский, интересный и своеобразный художник начала XX века, один из видных представителей стиля модерн…
"Все-то он знает", – с неудовольствием подумала Лариса.
– И вот что интересно, – продолжила она, – в этом музее я увидела одну картину, которую до того видела во сне.
– Действительно интересно. И что за картина?
Ясно было, что спросил это Владимир Михайлович чисто из вежливости. Как бы в ответ на ее мысли кот Ерофей, что сидел у Ларисы на коленях, напрягся и выпустил когти. Она успокаивающе почесала его за ухом и продолжала:
– Картина Масальского, называется то ли "Стрелок рассвета", то ли "Рассветный стрелок"… Я ее даже сфотографировала на телефон.
Лариса достала из сумочки свой телефон, нашла фотографию и показала ее Владимиру Михайловичу:
– Здесь ведь изображен тот самый ритуал друидов, о котором вы рассказывали?
– Да. – Реставратор внимательно разглядывал фотографию и вдруг удивленно произнес: – А это что такое?
– Вы насчет часов? – усмехнулась Лариса.
– Разумеется. Какие часы могли быть в Средние века? Разве что солнечные. А Масальский был художник серьезный, он не позволил бы себе такой анахронизм!
– Само собой. – Лариса следила, чтобы не выдать себя слишком заинтересованными вопросами. – Вилена, тамошняя сотрудница, она ужасно рассердилась, когда увидела эти часы. Сказала, что их раньше не было, что их кто-то пририсовал позднее из чистого хулиганства.
– И пририсовал очень тщательно, насколько я могу судить по фотографии. Вы понимаете, как это увеличить? Я не очень хорошо разбираюсь в этих современных игрушках.
Лариса взяла у него телефон и увеличила фрагмент фотографии, на котором были видны часы.
– Интересно, очень интересно, – бормотал Владимир Михайлович, разглядывая снимок. – Взгляните-ка сюда.
На циферблате часов было написано латинскими буквами какое-то слово.
– Название фирмы, наверное… – предположила Лариса. – Кажется, "Омега"…
– Действительно, есть такая старинная швейцарская часовая фирма… А можно еще немного увеличить?
Лариса увеличила изображение. Реставратор пригляделся к нему – и присвистнул:
– А вот и нет! Здесь написано не "Омега", а "Омела"!
– И правда… – Лариса взглянула на экран через его плечо. На снимке четко читались латинские буквы – "Omela".
– Может быть, это просто ошибка?
– Не похоже… буква "L" выписана очень тщательно. Человек, который нарисовал эти часы, был очень внимателен к деталям, он не мог так ошибиться… Омела… это ведь название той фирмы, за которой мы следили. Фирмы, в офисе которой собираются те люди, которые охотятся за нашими… то есть вашими наконечниками. Это не может быть случайным! Он… тот человек, который нарисовал часы, он этим хотел что-то нам сообщить!
Владимир Михайлович необычайно оживился, глаза его блестели. И Лариса поняла, что в данный момент она интересует его только в связи с расследованием сложной истории с наконечниками.
– Нам? – Она подняла брови.
– Пускай не именно нам с вами, но тому, кто будет заниматься этим делом. Для начала сами часы, которые должны привлечь к себе внимание. Потом слово "Омела", которое должно четко показать направление поисков, а дальше…
– Дальше? – повторила за ним Лариса, которая почувствовала, что Владимир Михайлович прав.
Следовало отнестись к данному факту серьезно.
– Дальше… нужно очень внимательно разглядеть эти часы.
Реставратор еще какое-то время смотрел на экран телефона, затем проговорил:
– Мне сразу показалось, что с ними что-то не так…
– Само собой! Их просто не могло быть в то время.
– Нет, я не об этом. То, что часы здесь не на месте, мы уже учли. Но само их изображение неправильно.
– Чем же оно неправильно?
– А вы посмотрите, как расположены стрелки. Часовая – на двенадцати, а минутная – на трех, то есть на четверти часа.
– Ну да, – кивнула Лариса, взглянув на фотографию. – И что вас в этом смущает?
– А вы взгляните на свои часы! Сколько на них сейчас?
– Четверть третьего… – машинально ответила Лариса.
– И где стоит часовая стрелка?
– На двух… ой, нет, не совсем на двух!
– Вот именно! Она сдвинулась на четверть деления между двумя и тремя. Так и эта стрелка – если нарисованные часы показывают четверть первого, то часовая стрелка должна быть на четверти расстояния от двенадцати до часу. А она показывает ровно на двенадцать…
– Может, тот, кто нарисовал эти часы, просто немного ошибся? Это не такая уж значительная ошибка.
– Нет, он был очень внимателен и точен. Он изменил одну букву в слове "Омега", чтобы привлечь наше внимание. И здесь явно нет случайности – направление стрелок наверняка что-то значит…
– Только вот что?
Владимир Михайлович задумался.
Взяв листок бумаги, он нарисовал на нем таинственный циферблат, потом спросил Ларису:
– А больше на картине не было каких-то изменений? Тот, кто пририсовал часы, больше ничем не отметился?
– Не знаю, – честно ответила Лариса, – я нашла только эти часы и на этом остановилась. Очень сложно искать различия двух картин, если одну из них видел только во сне.
– Можно снова уменьшить фотографию, чтобы осмотреть всю картину целиком?
– Без проблем.
Лариса вывела на экран общий вид картины. Владимир Михайлович вооружился лупой и принялся осматривать изображение сантиметр за сантиметром.
Лариса следила за ним с любопытством, но без большой надежды – вряд ли он сможет так вот запросто найти "то, не знаю что".
Наконец, разглядывая стоячий камень – дольмен в правом нижнем углу, реставратор заинтересованно проговорил:
– А что вот это такое?
На сером, поросшем мхом валуне, на самом его краю виднелся крошечный, едва заметный значок. Это могла быть просто выбоина в камне, оставленная случайным ударом, однако, в отличие от прочих выбоин и царапин, этот значок был геометрически точен, в нем чувствовалась человеческая рука.
Лариса снова увеличила нужный фрагмент фотографии – и они с реставратором смогли разглядеть таинственный значок.
Это было что-то вроде восьмиконечной звезды с неравными лучами – четыре луча чуть более отчетливых, четыре – более бледных.
– Что это такое? – спросила Лариса.
– Это роза румбов, – ответил Владимир Михайлович.
– Что? – переспросила Лариса. – Какая роза?
– Румбы, – терпеливо ответил реставратор, – Это направления на стороны света, позволяющие ориентироваться в море и на суше. Общий их рисунок и называется розой румбов. Такой рисунок наносится на картушку компаса. Четыре более ярких луча этой розы – основные направления: север, юг, запад и восток. Точнее, норд, зюйд, ост и вест. Четыре более бледных луча, расположенные между основными, – производные, или дополнительные. Это зюйд-вест, норд-ост, зюйд-ост и норд-вест. По-русски – северо-восток, юго-запад и так далее.
– Это я слышала, – кивнула Лариса, – есть даже такие непромокаемые куртки – зюйдвестки. По крайней мере, были когда-то.
– Совершенно верно.
– Только вот для чего здесь изображена эта роза румбов? И кто ее нарисовал – Масальский или тот неизвестный шутник, который пририсовал часы?
– Думаю, это сделал наш неизвестный "шутник". Если только он действительно был шутником, а не человеком, который хотел передать важную информацию.
Владимир Михайлович взял в руки листок, на котором нарисовал циферблат, и поднес его к экрану телефона с выведенной на него розой румбов.
– Вот в чем дело! – проговорил он наконец радостно. – Я понял, что он хотел нам сказать!
– Говорите же!
– Роза румбов – это ключ к циферблату, подсказка, как его следует понимать. Стрелки часов – это вовсе не то, чем они кажутся на первый взгляд. Это – географические направления, указывающие стороны света. Часовая стрелка, стоящая ровно на двенадцати, указывает нам на север, а минутная, которая стоит на трех, – на восток. Вместе они задают направление на северо-восток…
– Это очень интересная мысль, – с долей сарказма проговорила Лариса, – только как ее понимать? Северо-восток от чего? Куда и на что указывают нам эти злополучные часы?
– Да, это, конечно, вопрос… – смущенно протянул Владимир Михайлович. – А нельзя ли мне рассмотреть саму эту картину? Может быть, при ближайшем рассмотрении я пойму, в чем здесь дело?
Лариса подумала, что провести Владимира Михайловича в музей ей не составит труда – Вилена, музейная сотрудница, в память Ларисиной тетки сделает для нее все что угодно…
– Прямо сейчас и пойдем, а то еще музей закроется! – сказала она, вставая.
Кот Ерофей зашипел, когда она аккуратно ссадила его с колен, и дал понять, что меняет свое мнение о ней в худшую сторону. Мало того, что сама не сидит спокойно, так еще норовит и хозяина из дома увести. А это уж совсем никуда не годится.
– Извини уж, дела! – сказала Лариса.
Кот ее извинений не принял.
Однако на этот раз в музее было настоящее столпотворение. В фойе толпились в основном особы женского пола, самого разного возраста и облика. Были здесь унылые дамы не первой молодости со следами былой красоты, чем-то похожие на увядшие цветы, высохшие и поблекшие между листами старой книги, были восторженные интеллигентные старушки, попадались и хорошенькие молодые девушки, непонятным ветром занесенные в этот паноптикум. Среди всего этого женского царства Лариса заметила двух-трех молодых людей, чем-то неуловимо похожих друг на друга. Впрочем, сходство было не только внутреннее, но и внешнее – этих молодых людей отличала сутулость, унылые взгляды и сальные, редеющие волосы.