– Ну, может, не пятнадцать, чуть поменьше. Послушайте, а что если мы договоримся по-хорошему? Я ведь вижу, вы у себя в фирме лицо значительное, – залебезил Терентий. – Помогите мне получить эти пятнадцать тысяч, на которые я уже рукой махнул, и вам будут комиссионные.
– Большие?
– Как положено – десять процентов.
Сперва я страшно обрадовалась – полторы тысячи баксов очень бы нам с Лягусиком в хозяйстве пригодились. А потом вдруг вспомнила, что блефую…
– Да, десять – это нормально, только я все же не уверена, что ваша супруга их не получила… Вы понимаете, женщина она была интересная, светская женщина, может быть, она эти деньги и получила и давно на себя потратила, а вам не докладывала… Вы расскажите про ее друзей и подруг, я постараюсь у них выведать правду…
Я очень ловко, как мне показалось, свернула на интересующую меня тему. И тут оказалось, что я плохо знаю мужчин.
А в самом деле – откуда мне их знать? Жильцы в нашем дворе для меня не мужчины, а агрегаты по производству мусора!
– Ну, конечно же, я познакомлю вас с нашими друзьями, – заворковал Терентий. – Но прежде нам с вами не мешало бы самим, так сказать, подружиться, познакомиться поближе, чтобы я ввел вас в наш круг, так сказать, на законных основаниях…
Терентий – что-то вроде художника, а не цирковой фокусник, и все же коньяк на жутнальном столике, блюдце с нарезанным лимоном, рюмки и шоколад возникли буквально из воздуха.
Тут я немного того… растаяла…
Если бы на моем месте была милая Лягусик! Она с замиранием сердца читала в дамских романах все эти сцены – как красавец-герой наливает в бокал красавице-героине шампанского, или бургундского, или анжуйского, или лубянского… Лягусик бы уж знала, как протянуть руку за бокалом и что сказать, потупив глазки. А я вот не знала. И от растерянности так прямо и опрокинула в себя рюмку коньяка.
Это был первый в моей жизни коньяк, и потому мне сразу стало жарко и как-то безмозгло…
– Лимончика, шоколадку! – предложил Терентий и совершенно естественно обнял меня за плечи. То ли коньяк, то ли затянувшийся одинокий образ жизни – что-то сработало, и его прикосновение оказалось весьма приятным. Я съела квадратик шоколада и поняла, что жизнь прекрасна.
– Наш узкий круг, круг настоящих художников, будет рад такому новому лицу, – сообщил прямо мне в ухо Терентий. Я ничего не имела против жаркого шепота, я даже ничего не имела против художников, которые малюют разноцветные линии и пятна.
– Как хорошо получилось, что именно вас прислали улаживать это дело, – ворковал Терентий. – Я впервые после смерти Катеньки ощутил жажду жизни и творчества, вы даже не представляете, как много для меня значит эта встреча!..
Еще бы, подумала я, она для тебя пятнадцать тысяч баксов значит. И мне стало стыдно – вот Лягусик в такую минуту ни за что бы не подумала о баксах. А Яша Квасильева?..
Яша Квасильева думала бы только о том, как спасти Лягусика!
– Для меня тоже! – искренне сказала я.
И тут мужская рука сползла туда, где ей делать было решительно нечего. По крайней мере, пока.
Я задергалась, пытаясь выскользнуть из-под этой нахальной руки.
– Не бойся, душенька, все будет просто великолепно, – забормотал Терентий. – Ты войдешь в наш узкий круг, потом мы поедем в круиз, я куплю тебе норковую шубку…
Это он делит пятнадцать тысяч баксов – догадалась я, это он, сволочь, за баксы старается.
– Тетеря, солнышко, я хочу тебе рассказать старый-старый анекдот… – тут я задумалась, пытаясь не только восстановить в памяти порядок слов, но и добавить свои собственные. – Вот, значит, раньше женщины делились… делились и размножались… нет, не то! Были! Они были трех категорий!
– Вот и замечательно, – согласился Терентий, и его рука принялась наглеть.
– Они размножались… Нет, они делились на дам, не-дам и дам-но-не-вам! – я так обрадовалась, что вспомнила анекдот, что упустила момент перехода к окончательной и беспардонной наглости. А когда я эту наглость осознала – то резким рывком высвободилась и отпихнула Терентия. Тут же внезапно наступила трезвость.
– Душенька! – взвизгнул, падая на зеленый мешок, Терентий.
– А есть еще четвертая категория! Она называется – ща как дам!
Тут мне под руку подвернулась открытая бутылка коньяка. Я запустила этой бутылкой в Терентия и выскочила из квартиры.
Стоило мне оказаться на лестнице, как трезвость пропала, а ступеньки встали дыбом. Я буквально съехала по перилам и опомнилась уже под вывеской "Гидропроект".
Как долго я мечтала о той минуте, когда меня напоят и соблазнят! И как не вовремя начала сбываться эта трогательная девичья мечта…
Я хлопнула себя по лбу.
Вместо того, чтобы расспросить о художниках и определить круг знакомств, который, сдается, у покойниц был общим, я стала корчить из себя оскорбленную невинность!
– Мать-перемать… – пробормотала я. И тут же вспомнила про картофельные очистки.
Десятисантиметровый слой образовался у покойниц в квартирах в одно и то же время!
Каким образом картошка может быть связана с двумя убийствами и двумя похищениями?
Возможно, ответ на этот вопрос могла дать третья подружка-реставраторша, Екатерина Мамай.
Я добрела до телефона-автомата и набрала номер, который мне продиктовали в салоне "Мебелюкс".
– Салон "Мебелюкс" слушает, – раздалось в ухе.
Я выронила трубку.
Неужели коньяк так действует на извилины?!.
Я очень старательно, скверяя каждую цифру, повторно набрала номер.
– Салон "Мебелюкс" слушает! – на сей раз голос уже изъявил недовольство.
Тут я перестала понимать, на каком я свете.
Оставалось одно – ехать домой и с горя лечь спать. Пусть мне поставлен для отыскания денег жесткий срок, десять дней, но в таком состоянии я ни на что не пригодна.
Придя домой, я поняла, в чем дело. Вся тройка моих гостей пропала. Заодно пропали чайник, осенние туфли Лягусика и баллон с отравляющим веществом. Все три предмета торчали на видном месте, потому я и заметила их отсутствие сразу. Может, бомжи еще чего сперли – это могло выясниться и неделю спустя. Но то, что они слиняли, было очень плохо.
Яша Квасильева, если бы у нее вдруг до окончания следствия разъехались все гости, тоже, наверно, была бы беспомощна, как новорожденный младенец…
Утешившись этим соображением, я отправилась на поиски беглых бомжей и обнаружила их в песочнице. Мужики дрыхли, баба ковыряла пальцем песочек, а рядом стоял фуфырь из-под кваса. Надо полагать, еще полчаса назад в нем булькало пойло.
– Ну, что, сука? – обратилась я к бабе. – Вставай, падла! Нечего тут муслякаться! Бери это чмо за копыта, волоки, куда скажу! Не удалось по кишене покуропчить, зараза? Пофиздипи мне тут – вмажу по сусалам!
Тетка вскочила, и я увидела, что на ней Лягусиковы туфли. Значит, сволочи еще не все пропили.
– Ладно, я сегодня добрая… Волоки своего хахаля обратно в подвал.
Мы доставили мертвецки пьяных бомжей туда, откуда они слиняли. Прямо на глазах у тетки я собрала в мешок имущество, взвалила ей на плечи и погнала ее метлой к квартире Агнессы Софокловны. Оставлять ее в подвале без присмотра было совершенно незачем.
Агнесса Софокловна ахнула, Дюшка в ужасе забилась под шкаф, но старушка согласилась приютить наше с Лягусиком имущество.
– Но, детка, вы уверены, что вам необходимы эти постояльцы?
– Уверена, – мрачно ответила я. – Они стимулируют мой мыслительный процесс. Это как у Яши Квасильевой – чем больше в дом набьется кретинов, тем выше процент раскрываемости преступлений.
– Тогда возьмите, детка… – старушка вынесла аптечного вида флакон. – Это настой чемерицы, против блох. Я всегда им Дюшессу обрабатываю.
– Спасибо, Агнесса Софокловна, что бы я без вас делала…
– Се ля ви, – молвила старушка. – Сегодня я вам помогу, завтра вы мне. Сэ тре бьен.
– Шерше ля фам! – вдруг выкрикнула бомжиха, и выкрикнула совсем разборчиво.
– Смотри ты, по-французски заговорила! – обрадовалась я, но, я бы сказала, злобной радостью.
– Же абит Моску, се ма вилль наталь! – со слезами на глазах сообщила бомжиха.
– Она живет в Москве, это ее родной город, – перевела Агнесса Софокловна.
– А чего же тогда по-русски не ботает… Ой, не говорит?
Агнесса Софокловна обратилась к бомжихе с длинной фразой, исполненной сочувствия, и та заладила в ответ "уи, мадам, уи, мадам", а потом сделала попытку поцеловать старушке ручку.
– Прелюбопытный случай, детка, – сообщила Агнесса Софокловна. – Эта дама несколько не в своем уме, но, мне кажется, от нее можно добиться толку.
В прихожей стояла банкетка на кривых ногах, с облезлой позолотой.
– Кесь ке се? – спросила Агнесса Софокловна, устремив перст на банкетку.
– Луи каторз! – тут же воскликнула бомжиха.
– Детка, но ведь она права – это действительно "Луи каторз", стиль Людовика Четырнадцатого, – старушка даже несколько растерялась. – Похоже, дама разбирается в антиквариате!
Я подумала, что если бы эта дама была еще и в своем уме, ее можно было бы отмыть и заслать в салон эксклюзивного антиквариата на разведку. Но в водопроводе для этого не хватило бы воды.
А вслух я сказала:
– Агнесса Софокловна, ей тут у вас делать нечего. Глядите, как бы вшей не натрясла.
– А мы выйдем и побеседуем на лавочке! – старушка даже обрадовалась такой возможности. – Потом я приму ванну и, надеюсь, все обойдется.
– Можно даже так. Вы с ней посидите на лавочке, а я у вас тем временем окно помою, – предложила я. – Давно ведь обещала!
И более того – за мытье окна я уже получила аванс, но мы с Лягусиком как-то незаметно его проели.
– Шарман! – одобрила старушка, а бомжиха помахала мне рукой и внятно сказала:
– Бон шанс!
– Удачи желает, – перевела Агнесса Софокловна.
И тут я поняла, что удача будет.
Ведь когда у Яши Квасильевой намечается перелом к лучшему? Когда развязываются все узелки?
Именно тогда, когда гости впадают в безумие!
А у нас как раз этот процесс и наметился.
Оставшись в квартире, я приготовила таз с водой, тряпки, старые газеты, а сама села к телефону.
Я опять позвонила Екатерине Мамай и опять услышала про салон "Мебелюкс".
– Катю Мамай позовите, пожалуйста! – потребовала я.
– А она уже домой ушла. Кто говорит? – поинтересовался молодой голосок.
– Племянница ее говорит. Я из Костромы приехала, звоню-звоню, дозвониться не могу!
Почему мне пришла в голову Кострома – понятия не имею. Но ведь Яше Квасильевой тоже часто приходят в голову вещи, о которых она понятия не имеет.
– А вы ей домой позвоните, – посоветовала незримая женщина.
– Звоню, а там какая-то дура трубку берет, – пожаловалась я. – я телефоны с батиной книжки списала, наверно, ошиблась. Вы ее все-таки, девушка, поищите!
– А чего искать, она домой уехала. Она тут только консультирует четыре раза в неделю, – сообщила незнакомка. – А работает она дома.
Я усмехнулась – политика другого консультанта, давшего мне именно телефон "Мебелюкса", была шита белыми нитками. Они там все, наверно, друг за другом следят – как бы кому втихаря выгодный заказ не перепал…
– Так вы продиктуйте телефончик! – попросила я и через полминуты он у меня был.
Недолго думая, я позвонила.
– Мне Катю Мамай, – попросила я.
– Мамай у телефона, а кто говорит? – поинтересовался басок, который я ни за что не признала бы женским.
– Так мне бы Катю.
– А я и есть Катя.
– Мне ваш телефон Наталья Петровско-Разумовская дала. Я ее домработница. Ей нужно кресло в салон сдать, такое все кожаное…
– Ну и что?
– А она не может…
– А что с ней стряслось?
– Ой, прямо не знаю, как сказать. Стреляли в нее!
– Кто стрелял? – Катя Мамай явно испугалась.
– Да откуда я знаю? Прихожу – а она на полу лежит, и кровища кругом!
– Так она жива?! – завопила Катя Мамай.
– Так я же говорю – застрелили!
– Ага. Застрелили, – согласился внезапно ставший суровым бас. – А потом она вам с того света мой телефон продиктовала?!
– Да нет же! Она еще живая велела вам позвонить, и ее в больницу увезли! – завопила я. – Я же вам по делу звоню! У меня в подвале стоит кресло! Знаете, которое она реставрировала? Такое все кожаное! И она сказала, что вы знаете, что с ним дальше делать!
Если бы Екатерина Мамай так не разволновалась от известия, ей бы показался странным длинный монолог умирающей однокурсницы. А может, и нет. Вот у Лягусика в дамских романах люди на смертных одрах еще и не такие речи толкают.
– То есть как – кресло в подвале? Почему в подвале?!
– Откуда я знаю? Она – хозяйка, я – домработница! Она велела вынести в подвал – я вынесла! Теперь вот вам звоню!
– Где этот подвал? Я сейчас же еду к вам за креслом! – выкрикнула Катя Мамай.
Неужели в нем были-таки запрятаны полмиллиона долларов?!
– Алло! Алло! – завопила я. – Я плохо вас слышу! Я сейчас перезвоню!
И, бросив трубку, я кинулась в подвал.
Но время для вскрытия кресла я выбрала неудачное. Бомжи, пока я была у Агнессы Софокловны, проспались и стали шарить по подвалу с намерением еще что-то стянуть.
Надо сказать, что мебель у нас с Лягусиком совсем никакая. Я вообще сплю на топчанчике, сколоченном из досок. Бомжи сообразили, что за эту рухлядь им ни грамма не нальют. А кресло все же было обито чем-то вроде кожи…
Вот они его и утащили!
Я схватила метлу и помчалась в погоню.
Метла для меня – вроде царского скипетра. Без нее я простая смертная. Но стоит мне надеть серый халат, подпоясаться старыми колготками, сунуть за этот надежный пояс брезентовые рукавицы и взять в руки метлу – я уже ого-го! Я могу гонять и материть всех, кто попадется на пути. Здоровенные мужчины шарахаются от меня. Они откуда-то знают, что я имею право треснуть метлой кого угодно и за что угодно.
У нас есть места, где можно обменять на выпивку что угодно – французского бульдога, унитаз, таблицу Менделеева, зубной протез, подшивку газеты "Правда" за 1957 год. Я пролетела по ним, попутно изучая все закоулки, где два человека могут предаться пьянству, непривлекая лишнего внимания. Два – потому что бомжиха в похищении кресла не участвовала, она сидела на лавочке с Агнессой Софокловной и, надо думать, любезничала по-французски.
Но эти сволочи как сквозь землю провалились.
Я в полной прострации брела назад, ругая все на свете – в первую очередь, конечно, вороватых бомжей, ну а потом, в конце списка, и себя. Надо же – кому-то за фуфырь выпивки достанется уродское кресло с полумиллионной начинкой!
На подступах к своему дому я увидела такую картину.
Серебристая машина, взвизгнув на вираже, влетела во двор, а следом за нет – другая, в стиле "черный монолит". И монолит, не успев затормозить, тюкнул серебристую машину в зад.
Я понеслась к месту аварии с метлой наперевес. Нетрудно было догадаться, что сейчас произойдет. Шофер серебристой машины будет убивать водителя монолита. Пусть убивает, мужик заслужил, но только не на моей территории!
Но все получилось с точностью до наоборот.
Во-первых, из серебристой машины выскочила женщина. Крупная такая женщина, агрессивного вида, вороная и скуластая, настоящее татаро-монгольское иго.
Во-вторых, мужчина, что вывалился из монолита, сам на нее напал, а она, не обращая внимания на аварию, а просто отмахиваясь и отругиваясь, поспешила к тому самому подъезду, где жила покойная Наталья.
Когда я оказалась рядом, разговор у них шел такой.
– Нет, ты скажи, где мои деньги? – приставал мордастый парень в длинном кожаном плаще. – Где милые, славные, заработанные кровью бабки?
– Будут тебе твои бабки, будут, только подожди немного!
– Нет, ты мне выдашь мои бабки прямо сейчас! Зря я, что ли, за тобой через всю Москву гнался?!
– Отвяжись, алкаш проклятый! Я сейчас милицию вызову!
– Никого ты не вызовешь! Прикарманила мои бабулечки, тварь!
– Если ты налакался, то сиди дома! – рявкнула женщина. – Людей бы постыдился – на ногах не стоишь!
– Ой, ой, ой! – заржал мордастый алкаш. – А ты очень стесняешься, когда людям липу вручаешь? Почем у нас нынче Рембрандт с Веласкесом? Давай, вызывай ментов, тогда и я рот раскрою! Поделись секретом – кто Наталью убрал! Я все знаю, она мне про тебя говорила, и Катька Абрикосова тоже кое-что сказала!
Тут я окончательно убедилась, что татаро-монгольское иго – Катя Мамай, и она примчалась за креслом.
Вот сейчас она начнет опрос соседей – что за домработница трудилась у Натальи Петровско-Разумовской? А домработница у нас во дворе одна – это я. Я же за всякую работу берусь, чтобы прокормить себя и Лягусика. Значит, нужно удирать.
В такой ситуации сама Яша Квасильева не постыдилась бы спасаться бегством.
– Кончай ля-ля! – приказала Мамай пьяному мордовороту. – Никто тебе ничего не говорил!
– А если не говорил – зачем ты к Наталье приперлась? Я знаю – у тебя ключ от квартиры есть! Ты потому от нее и избавилась…
Мамай оказалась на редкость деловой женщиной.
Она сунула руку в сумочку, достала и мордастый алкаш отлетел от нее с воплем, закрыв лицо руками.
Я осторожно принюхалась – ну точно, перцовый слезоточивый газ. Им бродячих собак пользуют, а она вот пасть свидетелю заткнула.
Рыдая и матерясь, мордоворот топтался на месте, а Мамай ворвалась в подъезд с явным намерением обзвонить соседские квартиры и выйти на след домработницы.
– Яшенька… – прошептала я. – Вразуми…
Наверно там, в Вилкине, в шестиэтажном особняке Яша Квасильева услышала мою мольбу. И послала мне импульс – действуй, Люстра, делай, как я!
А что бы сделала сейчас Яша Квасильева?
Да заграбастала свидетеля и уволокла его, взяла бы его тепленького и разговорчивого!
Я поспешила к мордовороту и взяла его за локоть.
– Уйди, Катька, убью! – протирая глаза, прошипел он.
– Да не Катька я.
– А кто?
– Ты что, не узнал?
– Надька, что ли?
– Ну!
– Ты видела? Нет, ты видела, что эта сука творит?!
– Да видела, видела, только я опоздала. Тебе нужно прежде всего промыть глаза.
– Слышь, Надюха! Садись за руль и вези меня домой, – приказал мордоворот. – Дверца открыта, доведи меня…
Я под локоток добащила его до черного монолита и засунула внутрь, на заднее сиденье.
– Будь другом, довези, – бормотал, рыдая и размазывая по роже сопли, алкаш. – Жжется, сил нет… Знаешь что? Хоть до ларька довези, минералки возьмем, ты мне глаза промоешь…
Я задумалась.
Водить машину я, понятное дело, не умею. Откуда? Но все дворовое хулиганье я знаю так, как его родная мамочка не знает.
– Игорек! – окликнула я пробегавшего мальчишку. – Вон там, за киоском Руслан с Вохой стоят, позови их! Скажи – Люстра больше не сердится.
Конфликт вышел из-за Лягусика. Эти поросята повадились подсовывать ей порнографические журнальчики, а когда она, красней и бледнея, вслух выражала возмущение, ржали во всю глотку.