Единственным напоминанием о временах боевой юности оставалась любовно сохраняемая в бумажнике справка о шизофрении средней степени тяжести, полученная Садистом у знакомого "лепилы" и избавлявшая от ответственности, когда его в очередной раз ловили со стволом. Такое случалось часто, но Олег не унывал – когда есть умелые руки и хорошая лопата, перебоев в пополнении арсенала не бывает.
Вторым был здоровенный бугай, облаченный в камуфляжную куртку и внешностью напоминавший лидера ЛДПР в молодости. За это сходство и страсть к маскхалатам Гоша Собинов получил кличку "Комбижирик". Третий, не менее капитально сложенный товарищ прославился тем, что на пикнике по ошибке выкушал стакан авиационного керосина заместо спирта и стал, естественно, Горынычем. Последний участник "антибарыжных мероприятий", Миша-Ортопед, отсутствовал. То ли водку жрал, то ли совершал обход подведомственной территории.
Оставив Горыныча у стойки, где тот сразу стал требовать соответствия спиртного в коктейлях вкусам новоприбывших и грозно смотреть на бармена, Садист и Комбижирик бухнулись за столик Дениса. Стулья скрипнули, но устояли.
– Здорово, блин, – буркнул Садист и сразу принялся выгружать на стол кучу предметов из карманов своего роскошного малинового "адидаса". Сигареты, ключи, разномастные бумажки и скомканные деньги веером разлетелись по белому пластику.
– Гутен морген, майне камераден! – с хорошим венским прононсом сообщил Денис.
Комбижирик кивнул в знак приветствия и уставился на Садиста, который, словно пораженный болезнью Паркинсона, отряхивал с бумажек табачные крошки.
Кучка предметов на столе росла.
– Ты что-то потерял? – вежливо поинтересовался Денис.
– Да, блин, вот засунул… Мне Антон дал психический портрет барыги… Куда дел?.. Ага, вот он! Держи…
Листок перекочевал к Денису.
Подошел Горыныч, шумно поручковался с Рыбаковым, указал бармену, куда ставить поднос с напитками, и объявил, что не откажется выпить в такую жару, благо за рулем сегодня не он.
– А где Мишель? – спросил Денис, по диагонали просматривая записи психолога.
– В Волосянце Мишка, – вдруг зло выдал Садист, – в камере. Нажрался и по деревне голый с оглоблей бегал. Менты дождались, когда заснул, и в околоток пристроили…
– Давно?
– Вчера днем, – Садист гулко припал к стакану. – А все ты! Надоумил его, идиота… На Руси, мол, оглоблями дрались, не чета занюханным самураям… Вот он себе и вообразил. Последнюю неделю кажинный день к мамане ездил, по деревне рыскал, все оглоблю себе потяжелее выбирал…
– Никого не зашиб?
– Не… Пасечникатолько местного напугал. Подкараулил его и давай верещать, что, типа, фуражку тому с тыквы собьет, а до башки и не дотронется… Мент от него по улице чесанул, ну Мишка оглоблю и метнул…
– И что, попал?
– Как обещал, блин… Фуражка в одну сторону, мент – в другую… Хорошо, по спине влетела. Если б в дыню – кранты, прихлопнул бы мусорка…
– Да, – протянул Денис, – прям Вильгельм Тель наоборот. Выручать-то когда будем?
– Ты это, прочел? – Судьба Ортопеда, пострадавшего за тягу к старинным русским способам решения вопросов, мало интересовала Садиста. – Чо делать с барыгой будем?
– Пока не знаю. Ты мне сообщил конечную цель мероприятия, тогда и решим…
– Припугнуть надо.
– Это я понял. Что барыга сделать должен?
– Процент отстегнуть… Сам выплату назначил, а ребята проверили – химичит, левак гонит, вообще туфту закрутил не по теме, бакинские наваривает, как бульдозер, а платит… – Садист махнул рукой.
На лицах Горыныча и Комбижирика выразилось явное неодобрение действий барыги и тревога за дальнейшее экономическое процветание страны.
– Засверлить, как Ихтиандра… – бормотнул Горыныч.
– Кто это? – заинтересовался Денис.
– Да ладно, было дело, – похоже, воспоминания о некоем Ихтиандре не грели душу Садиста. – Щас этот вот завис…
– Ладно. Что на сегодняшний день с барыгой? Есть какие подвижки? – Денис прикурил от поданной заботливым Комбижириком зажигалки.
– Наши, Паниковский с братвой, поднаехали на него, типа делиться надо, стрелу забили, мы разводить поедем… – Комбижирик мыслил тактическими категориями, размах стратегии был ему чужд. Братан он был правильный, но, как бы это поточнее выразить, не всегда в полной мере использовал данный ему природой интеллектуальный потенциал.
– Цель разводки?
– Бабки за левак, и пусть работает, – заявил Садист.
– Как Ихтиандра… – вдруг очнулся Горыныч.
– Да замолчи ты со своим ученым! – цыкнул Садист.
– Почему ученый? – изумился Денис. – По книге, Ихтиандр сам был объектом эксперимента…
– Да наш в институте работал, – пояснил Горыныч, – океаном занимался, рыбой…
– Тогда, братец, не Ихтиандр, а ихтиолог, – успокоился Рыбаков. – А за что его?
– Карту Толяну продал…
– Какую еще карту? С кладом?
– Почти… – Садист насупился. – У них в архиве карта месторождения нефти со сталинских времен, вроде Кувейта… Ну, Толян и прикупил, за участок пляжа бился, двойную цену отдал…
– Какой пляж?
– Ну, где нефть… Недалеко…
– Где именно недалеко?
– В Солнечном… Теперь Толяна Нефтяником зовут, он же месяц по городу с картой этой носился, всем хвастал, придурок… Буровую вышку сюда привез из Тюмени… – Толян был корешом Садиста и неудачу друга переживал, как свою собственную. – Рабочих нанял…
Денис сжал зубы, чтобы несвоевременным весельем не нарушить грустный пафос повествования. Садист воспринял это как выражение возмущения поведением неизвестного ихтиолога и глубоко вздохнул.
– Ничего, разобрались, – успокоил он Рыбакова, – только теперь Толик со свидетелями схлестнулся…
– Что, вы ихтиолога на людях глушили?
– Да нет… Свидетели эти, ну, религиозные, секта… Они на этой площадке центр строить собираются, а Толян не дает, , мой пляж, орет, хочу гостиницу строить…
– Ну и пусть строит. Он же купил участок…
– Купить-то купил. Но как! – Садист грустно посмотрел на Дениса. – Так торопился, что ни черта нигде не зарегистрировал, теперь эти свидетели вопят, что это, типа, им было обещано… Ну, в мэрии подмазали кого-то…
– А, понятно. Ну, пусть Толян бабки вернет – и все, пляж-то ему ни к чему теперь.
– Не скажи. Он на принцип пошел…
– Ладно, Толян сам разберется, вернемся к барыге, – Денис любил узнавать подробности из жизни замечательных людей, к коим относил и пресловутого Толяна, но текущие дела оставлять было нельзя. – Когда стрела?
– Завтра…
– Ну вы даете! Хоть бы заранее, дня за два-три…
– Сегодня забивали, резко вышло… Барыга совсем от рук отбился, – теперь Садист напоминал оскорбленного мизерным размером взятки налогового инспектора. – И на будущее полезно, а то как лавэ хавать, так он с черпаком, а братва и не врубилась, под что подставляется…
Денис не всегда понимал ход мыслей "братков", но переспрашивать не стал.
– Надо, чтоб кровищи было море, – мечтательно прогудел Комбижирик.
– А кого там валить? Барыгу нельзя, братанов тоже для натурализма не будешь, не пойдет… – в речи Горыныча послышались нотки сожаления.
– Почему бы и нет? – Денис протянул руку. – Дай трубу!
Освобождать томящегося в неволе Ортопеда было решено ближе к вечеру. Днем, в связи с заказом, у Дениса образовалась масса дел – было необходимо посетить киностудию и договориться со знакомым пиротехником о поставке необходимых "примочек". Возбужденные приобщением к высокому искусству Горыныч и Комбижирик накупили раз в пять больше того, что было нужно для успешной операции. Договорившись на утро с пиротехником об окончательной доработке на месте, они пообещали доставить его обратно на работу "с ветерком".
Солнце клонилось к закату. Широченные "лыжные" шины трехсотого "лексуса" мягко шуршали на стыках бетонки. Страсть к навороченным тачкам полностью определяла состав машин в бригаде, поэтому ежегодная смена автопарка воспринималась так же естественно, как смена времен года. Постоянные расходы братвы сразу отражались на жадюгах-бизнесменах, не понимавших острой необходимости презентовать, после мировых автосалонов, понравившиеся по картинкам в журналах сверкающие лимузины и джипы. За это и братки не особо вникали в непрекращающиеся "сложности" коммерсантов, справедливо полагая, что передвижение на новых хороших машинах благотворно сказывается на экономической ситуации. Люди их видят, настроение у них улучшается, а значит, все будут хорошо работать и все в стране стабилизируется. Эту прогрессивную мысль они усиленно вбивали в головы непонятливых торгашей.
Утопая в мягкой коже огромного переднего кресла, подобно объевшемуся купальщиками нильскому крокодилу в спокойных водах Великой Реки, Денис вполуха слушал эпическое повествование Садиста о глобальных экономических событиях и их влиянии на отечественную коммерцию. Этот обзор сделал бы честь любому профессору, если бы не методы решения возникающих проблем, предлагаемые радикальным Олегом.
Комбижирик с Горынычем резались в нарды на заднем сиденье.
Игра шла с переменным успехом, Горыныч злился и в разговор не вступал.
– …Блин, ну привезли никель, нормально, две тыщи тонн, как с куста. И заплатить обещали по полной, даже лот, типа, на бирже выставили. Ну, день сидим, другой, третий – чего-то не то. Братва в непонятке, мандражирует… А то! Три дня, считай, бабок ждем, пустые… Кабаныч на рынке ихнем пошуршал – нет стволов, местная братва – одни негативы да арабы, лопочут по-своему, не разберешь… Ну ладно, барыга тот наконец пригласил, говорит, типа, лицензию на бирже попросили и квоты какие-то… Ну, братва вообще офигела, сразу никто ж не въехал, что бумаги нужны, пригнали никель, сколько надо, и все… А тут, оказывается, бумажек не хватает… Глюк барыге в грызло, тот верещит, не он, типа, а мужик основной на бирже хочет, распорядитель торгов. Решили и с ним поговорить… Приехали, по залам пошарили – нашли. Он как раз удачно в двойной ноль порулил, мы – за ним… Ну, влетаем, только его к стенке прижали – менты ихние примчались. Там же видеокамеры повсюду, высоко, гады, повесили… Гоблин прыгал, прыгал, все сорвать хотел, себе на дачу, не достал… И менты помешали. Хорошо, не как у нас – пушек нет, ведра на дынях, все на кулачках пытались, ну, и получили… Потом хай в газетах, у нас один пацан по-английски соображал, перевел – там двоим каски вообще ножовкой спиливали, так не снять было. А то! Глюк ведь так раздухарился, а рука у него тяжелая, все ментов об стенку кидал, башкой вперед, как копье… Хотел в конце себе одну каску на сувенир, да куда там… Так натянул, что с головой бы и оторвал, еле успокоили…
– А что менты?
– Да ничего.. Искали, наверное. Да они странные, эти англичане. Побухтели в газетах чуток про нас, а потом на каких-то зомби переключились, на лаборатории военные… Видно, скандал у них какой-то. В статьях, что пацан переводил, про биржу – ну, сначала строк пять, а потом все про зомби, сразу на другую тему…
– Может, они Глюка имели в виду?
– Не, Глюк не похож… – серьезно сказал Садист. Денис знал Глюка лично и мог не согласиться с этим мнением – при взгляде на Аркадия Клюгенштейна создавалось впечатление, что всю свою сознательную жизнь он провел на исправительных работах, а бессознательную – в цепких руках сотрудников медвытрезвителей. – Я ваще не понимаю, как в одну статью можно две темы задвигать. Странные они, эти островитяне. – Садист бибикнул встречной колонне джипов без номеров, те в ответ заморгали фарами. – Со стрелки едут… Ну вот, сидим с пацанами в отеле, делать нечего, никель в порту, думаем, может, придушить надо было биржевика этого…
– Не надо, не поняли бы, – Денис был против насильственных действий в отношении лондонской биржи.
– Точно, не поняли бы, – согласился Садист. Но по другой причине, – нас пока там не знают, подумали бы, что кто другой, по другим разводкам…
– В этом случае, конечно, не тот воспитательный эффект, – задумчиво произнес Денис. – А если жмурику табличку на грудь – так, мол, и так, не хотел никель, получай свинец, а?
Судя по выражению лица, эта мысль Садисту понравилась.
Ответить, однако, он не успел. Впереди, метрах в пятидесяти, из-за кустов внезапно выскочила фигура в белых ремнях и стала яростно махать полосатым жезлом, словно пытаясь прихлопнуть надоедливую муху.
– Может, заутюжим? – обрадовался сзади Горыныч. Игра не ладилась, а ментозавров он не любил.
– Не, у них там гнездо… – Садист нажал на тормоз.
Гаишник с важным видом обошел автомобиль и приблизился к водительской дверце. Росточку в нем было от силы метра полтора, форма болталась.
– Нарушаем, товарищ водитель… – привычно заныл гаишник. Судя по ширине лба, сразу после школы для детей с задержкой умственного развития он был из жалости принят в милицию.
– Представляться надо, – наставительно сказал Садист.
– Лейтенант Великанов… Ваши права и документы на машину, – загундосил "страж дорог и переездов, всех тропинок командир". За кустами виднелись "Жигули", но рядом никого не было. Гаишник постучал по крыше "лексуса", поторапливая Садиста. – Приготовьтесь к досмотру…
– А где твой жетон, милай? – неожиданно прервал его Садист.
– Я на службе, – невпопад ляпнул гаишник и снова постучал жезлом. – Ваши права…
– Слышь, чудик, – насупился Садист, – если тебе на флакон не хватает, то ты не по адресу. Ты чо, думаешь, – я дорожника от околоточного не отличу? Совсем в своем лесу одичал, а? Еще раз стукнешь, я тебе твою палку в задницу забью! Будет, блин, леденец – "мент на палочке"…
Гаишник растерялся.
Он и вправду был участковым из соседней деревни, а на нехитрый промысел его толкнул острый дефицит средств на обольщение местной красавицы Зинки, втайне звавшей его "мусорным Квазимодой" и признававшей только дорогие по деревенским меркам подарки. Зарплаты участкового явно не хватало.
Садист гордо глянул на Великанова и молча втопил педаль газа. В зеркале заднего вида в последний раз мелькнула нелепая фигурка.
Участковый плюнул в дорожную пыль и грустно посмотрел на пустое шоссе. "Дежурство" подходило к концу, машин не было. Видимо, и сегодня придется коротать летний вечер без женской ласки и листать на сеновале затертый до дыр польский каталог нижнего белья, предаваясь эротическим мечтам.
Таких вечеров за год у Великанова обычно набегало где-то чуть больше трехсот шестидесяти.
Главной достопримечательностью поселка Волосянец являлось местное КПЗ, которое для жителей было неким синтезом масонской ложи, в лице участкового, паспортистки и заведующей магазином, и деревенского Гайд-парка, по недоразумению забранного решеткою. Из малюсенького оконца, прорезанного под самым коньком крытой поносного цвета шифером крыши, круглосуточно неслись комментарии важнейших политических событий в стране и в мире, обильно уснащаемые неизвестными ранее широкой публике подробностями национальной и сексопатологической принадлежности лидеров мирового сообщества. Эти открытия, по мнению "узников совести", должны были вызвать взрыв народного негодования и привести к немедленному штурму "тюрьмы".
Последним животрепещущим вопросом было обсуждение темы – а не еврей ли Нельсон Мандела?
Некоторые узники высказывали мнение, что негр вряд ли может быть иудеем, однако наиболее прогрессивная часть коллектива, возглавляемая киномехаником с труднопроизносимой фамилией Недоперепогоняйло и поддержанная антисемитом Ортопедом, склонялась к мысли, что иудей – это не национальность, а состояние "тонкого астрального тела". После того как Ортопед дал в "человеческий фактор" парочке наиболее ярых оппонентов, дискуссия плавно перешла уже на процентное содержание "сионизьма" в товарище Манделе.
Единственным непримиримым оставался местный "оскал коммунизма" – спившийся парторг совхоза. По его суждениям, выходило, что "рабочий человек" Мандела, которого он упорно именовал Нильсом, евреем быть не может, так как является "скрытым интернационалистом" и "агностиком". Умные слова Ортопед уважал и демократично парторга не трогал. Тем более что в любом приличном обществе должна быть своя ручная оппозиция. Парторг, по сути своей, был человеком безобидным, этаким местным ссыльным Ильичом, задвинутым в совхоз во времена антиалкогольной кампании за безобразную пьяную драку с секретарем райкома комсомола на конференции по обсуждению решений очередного съезда. Если бы не единственный "не принявший" в зале по причине "зашитости" проверяющий из Москвы, дело бы не получило огласки – всего-то свернули трибуну и надели на голову начальника райотдела милиции бюст Дзержинского из папье-маше!
Милиционер и не обиделся вовсе, а наоборот, поддержал коллектив и, выхватив табельный "Макаров", пару раз пальнул в потолок и улетел в оркестровую яму. Однако душу москвича не согрело зрелище катающегося по сцене клубка тел, завернутого в красный кумач портьеры, и он, сволочь, доложил на горкоме. Происки москвича дружно осудили, справедливо полагая, что тот настучал по гнусному природному порыву любого обделенного возможностью на предмет выпить – сам не ам и другим не дам.