– Большой. – Она вонзила зубцы вилки в бледную мякоть пирога. – Я побывала в шести приемных семьях. Не потому, что проблема была во мне, – добавила она. – Просто дурацкие обстоятельства.
Тим кивнул. Он понимал ее.
– В последней семье было лучше всего. Там была удивительная женщина с маленькими детьми, она была по-настоящему добра ко мне. Впрочем, как только я окончила школу, стала жить самостоятельно.
– Тебе многое пришлось пережить, – сказал он, отпивая глоток воды.
– Все было не так плохо, – сказала она. – Я познакомилась с разными людьми. Всегда можно научиться чему-нибудь у того, кого встречаешь на своем пути.
– Очень мудрое утверждение.
– Привет, Глисон! – раздался голос за спиной.
Кики обернулась и увидела одного из спортсменов, который подходил к их столику. Он был чернокожим, опрятным и красивым парнем, ростом, вероятно, футов семь. Она видела его в городе время от времени, обычно с баскетбольным мячом в руках. Иногда она слышала, как он стучит мячом, еще до того, как замечала его.
– Эй, Уолли, что случилось? – Тим отставил стакан и протянул руку Уолли, приветствуя его.
Уолли брезгливо покачал головой.
– Эта цыпочка, с которой ты видел меня недавно… Черт, она продинамила меня, – сказал он.
Тим рассмеялся.
– Расскажи что-нибудь поновее.
– Ты сегодня вечером зависаешь в "Подвале"?
– Не сегодня. – Тим кивнул в ее сторону. – Это Кики, – сказал он.
Кики подняла ладонь и помахала ему.
– Привет, – сказала она.
– Тяжело тебе ужинать с такой шевелюрой, девушка, – сказал Уолли, и она поняла, что это комплимент.
– Спасибо.
– Все в порядке, босс, – сказал Уолли Тиму. – Увидимся позже.
Они смотрели вслед уходящему Уолли, тот взмахнул рукой, словно подбрасывая невидимый баскетбольный мяч.
– Ты всех знаешь в Чапел-Хилле?
Тим засмеялся.
– Я давно живу здесь. – Он взял сэндвич с тарелки. – Тебе придется немного поболтать, пока я расправлюсь с этой штукой, – сказал он. – Расскажи о своей матери. Ты была близка с ней?
Он был настоящим социальным работником. Он не стыдился задавать такие вопросы.
– Хорошо. – Она поковыряла вилкой с другой стороны пирога и восхитилась шахматной доской, которая у нее получилась. – Моя мать была удивительной женщиной, – сказала она. – Она знала, что умрет, и изо всех сил старалась подготовить меня к этому, хотя на самом деле к этому никогда нельзя подготовиться. Полагаю, тебе все об этом известно.
Продолжая жевать, он кивнул, и его лицо помрачнело.
– Сначала мама ужасно злилась, – сказала Кики, вспоминая, как мать кричала на нее за малейший проступок. – Потом она погрузилась в состояние… знаешь, что-то между злостью и депрессией. А потом стала очень спокойной.
– ОГТДП, – сказал Тим.
– ОГТДП?
– Пять стадий печали. Отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие.
– Круто, да, так оно и было, – сказала она. – Хотя как понимать торг? – уточнила Кики.
– Это вроде соглашения с Богом. – Он вытер губы салфеткой. – Господи, если ты смилуешься и мне станет лучше, я больше никогда не сделаю ничего плохого.
– Не знаю, просила ли она об этом, – сказала Кики. Ей было больно представить свою мать пытающейся выторговать себе спасение от неизбежного. – Я просила. – Она рассмеялась, вспомнив об этом. – Я всегда обещала Богу быть послушной девочкой, если мама выздоровеет.
– Думаю, ты, вероятно, и была послушной девочкой. – Голос Тима звучал нежно.
Она посмотрела на свой несъеденный пирог.
– Я до самого конца ждала, что ее спасет чудо. Знаешь, что она делала? – Она не могла поверить, что сейчас расскажет ему об этом. – Перед смертью она писала мне письма, – произнесла Кики. – Их около шестидесяти. Каждое из них она запечатала в отдельный конверт, написав на нем, когда я должна его открыть. Первое я должна была открыть в день ее похорон, а потом по одному в каждый свой день рождения, было несколько писем, приходившихся на случайные даты, думаю, на те годы, когда, как ей казалось, мне может понадобиться ее совет. Например, когда мне исполнилось шестнадцать лет, там был конверт с надписью "Шестнадцатилетие", потом было еще одно письмо "Шестнадцать лет и пять дней", и еще "Шестнадцать лет и два месяца", и так далее.
Тим проглотил последний кусок своего сэндвича и с удивлением покачал головой.
– Необыкновенная женщина, – проговорил он. – Сколько ей было лет?
– Двадцать девять.
– Черт! Не знаю, хватило ли бы мне сил, окажись я на ее месте.
Кики было приятно услышать его слова.
– Значит, у тебя остались еще десятки неоткрытых писем от матери? – спросил он.
– На самом деле нет. – Она засмеялась. – Я открыла все до последнего в день ее похорон. – Она сидела в одиночестве в гостевой спальне у старой двоюродной бабушки и читала строки, написанные ее матерью, многие из которых она не могла понять, будучи еще слишком маленькой. Читая их, она плакала и тряслась, крепко обхватив себя руками, чтобы успокоиться, до глубины души ощущая свою потерю. Она многое не понимала в этих письмах. Кики пропустила советы о сексе, будучи слишком юной для того, чтобы они возбудили ее. Советы по воспитанию детей были для нее бессмысленны. Неважно, что она не понимала их, ей была дорога каждая строчка, написанная рукой матери. – Впрочем, они до сих пор со мной. – Письма лежали в коробке под кроватью, которая кочевала вместе с ней из одной приемной семьи в другую. Это было все, что осталось ей от матери. – Она говорила мне, что я всегда могу решить сама, радоваться мне или печалиться, – сказала Кики. – Когда она перешла на… как ты назвал эту стадию? Принятие?
– Правильно.
– Думаю, именно тогда она сказала мне, что понимает, что может провести свои последние дни как последняя сука – это ее слова, не мои – или же провести их, будучи благодарной за то время, которое мы пробудем вместе. Она сочинила песню о том, как она благодарна утру, деревьям и воздуху. Мама сказала, что я каждое утро могу петь себе эту песню и… – Смутившись, она внезапно умолкла. Она слишком много наговорила, почти в эйфории, чувствуя облегчение оттого, что ее внимательно слушали.
– Почему ты остановилась? – спросил Тим.
– Я слишком много болтаю.
– Ты поешь эту песню?
Она кивнула.
– Пою, про себя.
– И она помогает тебе? – спросил Тим.
– Очень. Я чувствую себя так, будто она все еще со мной. Поэтому я стараюсь быть благодарной за все, в том числе за все, что произошло со мной. – Она опустила глаза на пирог. Он превратился в месиво. – Вот так так! – сказала Кики. – Я никогда так много не говорила. О своей жизни, я имею в виду. Прости.
– Не извиняйся, – ответил Тим. – Мне приятно узнать тебя поближе. И я думаю, тебе повезло, что у тебя была такая мать.
– Я совсем не дала возможности поговорить тебе, – сказала она.
– У нас будет время для этого, Кики. – Тим минуту смотрел на нее, а потом улыбнулся. – Ты мне очень нравишься, – сказал он. – Никогда не думал, что встречу такого позитивного человека, как ты.
Этот комплимент значил для нее гораздо больше, чем все, что он мог бы сказать. Если ты позитивна, ты всего добьешься.
После того как они вышли из закусочной, Тим предложил подвезти ее домой. Кики прыгнула в его белый минивэн "Форд", а когда включился верхний свет и она заметила матрас в задней части салона, у нее чуть было не подкосились колени. Ей хотелось намекнуть ему, что им лучше забраться в эту темную пещеру сзади. Ей хотелось, чтобы он стал ее первым любовником. Но, остановившись перед пансионом в викторианском стиле, Тим вышел из фургона и, обойдя его, открыл Кики дверь.
– Мне хотелось бы пригласить тебя к себе, – сказала она, когда они поднимались по ступенькам крыльца, – но нам не разрешается приводить в комнаты гостей мужского пола.
– Все нормально, – сказал Тим. Наклонившись, он поцеловал ее. Он едва прикоснулся к ней губами, и ей пришлось отшатнуться, чтобы не потребовать большего.
– Увидимся завтра утром, – сказал он. Свет от лампочки на крыльце отражался в его глазах, и он нежно погладил ее по волосам, как та чернокожая женщина на автобусной остановке.
Улыбнувшись в ответ, она помахала ему рукой, потом открыла дверь и взбежала по ступенькам. Ей хотелось рассказать Ронни об этом восхитительном вечере, хотя ее соседка по комнате никогда не поняла бы, почему она была так взбудоражена оттого, что ей удалось поговорить с мужчиной так, как она поговорила с Тимом. Чего только Кики не наговорила ему! Тим даже узнал, что она девственница. Она могла бы рассказать ему все о себе, и он с сочувствием и пониманием выслушал бы ее.
В следующий раз она даст ему возможность рассказать ей все о своей жизни, и она будет слушать его так же внимательно, как он слушал ее.
Впрочем, она была очень искренней девушкой, ей никогда не пришло бы в голову, что он повел бы себя иначе.
4
Я совсем не представляю, какая ты теперь, поэтому я не знаю, что сказать, чтобы помочь тебе, и я ненавижу себя за то, что не могу быть рядом с тобой. Иногда я так злюсь оттого, что не смогу увидеть тебя взрослой.
Есть кое-что, о чем ты должна знать. Во-первых, не занимайся сексом! Но если так случится, принимай противозачаточные пилюли или пользуйся презервативами. Их можно получить в центре планирования семьи. Во-вторых, секс – не такая замечательная штука, как о нем говорят. Земля не перевернется, особенно в первый раз, и любая женщина скажет тебе, что это ложь. В-третьих, не верь парням! Чтобы уговорить тебя лечь с ними в постель, они повторяют одну и ту же ложь:
1. Прежде я никогда ни к кому не испытывал подобных чувств.
2. Разумеется, утром я не потеряю к тебе уважения.
3. Мои шары (яички) посинеют и разорвутся, если я не займусь любовью.
4. Обещаю тебе, что не буду кончать в тебя.
Не могу поверить, что пишу тебе такие вещи, моя маленькая двенадцатилетняя девочка! Мне так тяжело представить, что ты когда-нибудь повзрослеешь и тебе понадобится мой совет, но на всякий случай я даю его тебе.
Комната, которую она делила с Ронни, была не больше кладовки. Их односпальные кровати стояли перпендикулярно друг к другу, а два узких комода вдоль стены почти не оставляли в комнате свободного места. Через два дня после свидания с Тимом Кики вернулась домой, отработав две смены.
– Никто не звонил? – спросила она, кивая на телефон. Утром она видела Тима за завтраком, но в кафе было полно народа и совсем не было времени поговорить.
– Уф, извини. – Ронни посмотрела на нее с кровати, где она красила ногти на ногах. – Но тебе принесли посылку. – Она кивком показала на кровать Кики, где на подушке лежала обернутая коричневой бумагой квадратная коробка.
– Странно, – сказала Кики. Ей редко приносили почту. Она взяла посылку за веревку, которой та была завязана. Легкая как воздух. Ее фамилия и адрес были напечатаны черной краской.
– Я потрясла ее, и мне показалось, что там ничего нет, – сказала Ронни. – Как прошел вечер? Я полагаю, Тим не заглядывал.
– Нет. – Усевшись на свою кровать, Кики сбросила кеды. Ноги болели, и она, не снимая гольфов, стала массировать пальцы. – Неужели он больше никогда не пригласит меня на свидание?
– Надеюсь, что пригласит, – произнесла Ронни с искренним сочувствием.
– Почему я сама не могу пригласить его? – Кики потянула за один конец веревки, но узел был туго завязан. – Почему мы всегда вынуждены ждать, когда нас пригласят? Можно мне позаимствовать твои маникюрные ножницы?
Ронни бросила ей ножницы.
– Если он снова не пригласит тебя, значит, он кретин. Наплюй на него.
"Да, я так и сделаю". Она все время мечтала о том, как Тим заедет за ней после смены, отвезет в парк, в какое-нибудь спокойное, укромное местечко и займется с ней любовью на матрасе, который лежит в его фургоне.
– Зря я сказала ему, что девственница, – сказала она.
– Да, это глупо, – согласилась Ронни. Она так громко кричала после того, как Кики рассказала ей о своей реплике "У меня никогда не было секса", что в комнату ворвалась хозяйка, испугавшись, что их убивают.
Разрезав веревку и сорвав бумагу с посылки, Кики увидела коробку из тонкого белого картона. Она подняла крышку и открыла рот от удивления.
– Там деньги, – сказала Кики.
– Что? – Положив пилку для ногтей на подоконник, Ронни прыгнула к Кики на кровать. – С ума сойти! – сказала она, роясь в коробке. – Сколько здесь?
Вывалив на кровать пачку банкнотов, Кики принялась считать.
– Все по пятьдесят долларов, – сказала Ронни.
– Шестьсот, шестьсот пятьдесят, – считала Кики и, словно не веря своим глазам, качала головой. – Семьсот, семьсот пятьдесят.
– О господи, – проговорила Ронни, услышав, что денег еще больше. Она схватила коричневую бумагу, которой была обернута коробка. – Нет ли где-нибудь здесь фамилии?
– Ш-ш-ш, – прошептала Кики. Она насчитала двенадцать сотен, и у нее задрожали руки.
Ронни молча смотрела до тех пор, пока Кики не насчитала сотню купюр по пятьдесят долларов. Пять тысяч долларов. Они переглянулись.
– Я не понимаю, – проговорила Кики.
– Может быть, тебе послала их твоя последняя приемная мать? – подсказала Ронни. – Ты говорила, что она была очень доброй.
– Очень доброй и очень бедной, – ответила Кики.
Взяв в руки одну пятидесятидолларовую банкноту, Ронни поднесла ее к свету и стала внимательно рассматривать.
– На таких банкнотах бывают какие-нибудь водяные знаки или нет? – поинтересовалась Ронни.
Кики перетасовала банкноты и отрицательно покачала головой.
– Не думаю.
– Ну, – сказала Ронни, – когда в тот вечер ты изливала душу Тиму, не говорила ли ты ему о том, что у тебя ни гроша за душой? – Она как будто читала мысли Кики.
– Но зачем ему это? – прошептала Кики.
– Это… – Ронни прикусила губу, – это самый стремный вопрос.
На следующее утро она наливала Тиму кофе.
– Вчера я получила посылку по почте, – сказала она.
– Посылку? – Он выглядел простодушным. – Что там было?
– Деньги. – Она поставила кофейник на стол и быстро достала блокнот для заказов. – Тим, скажи мне правду. Это ты отправил ее?
– Я не понимаю, о чем ты говоришь. – Со своими освещенными солнцем светлыми волосами он был похож на ангела.
– Там было пять тысяч долларов.
Тим кивнул, словно его впечатлила эта цифра.
– Этого, видимо, хватит на пару лет обучения в колледже и чуть больше, разве не так?
Она хлопнула блокнотом по столу.
– Это от тебя? – спросила она.
– Сядь, Кики. – Тим рассмеялся. – Если бы это было от меня, я бы не сказал тебе, потому что не хотел бы, чтобы ты чувствовала себя обязанной. Я не сказал бы тебе потому, что не хочу этого, не хочу, чтобы нас связывали какие-то узы. Если мы с тобой завтра расстанемся, я все равно хотел бы, чтобы ты взяла их. Если бы я был тем, кто подарил тебе их, так-то.
Если они расстанутся? Он что, считал их парой? Она едва сдержалась, чтобы он не заметил восторга на ее лице.
– Я сержусь, – вместо этого сказала она. – Скажи мне.
– Послушай, Кики, – он похлопал ее по руке, – кто бы ни послал тебе деньги, разве он сделал бы это, если бы не мог себе этого позволить, правда? Ведь ты нуждаешься в них. Просто порадуйся. Если хочешь потратить их, пригласи меня на ужин сегодня вечером. А остальное при первой же возможности положи в банк.
Они ужинали в марокканском ресторане, сидя на втором этаже в маленьком зале, где, кроме них, никого не было. Тим заказал бутылку вина, и она, так, чтобы не заметил официант, отпила из его стакана. Вскоре Кики забыла о деньгах, расслабилась и слегка опьянела. Они рассказывали друг другу старые анекдоты, какие только могли вспомнить, и пели песни из "Белого альбома" группы "Beatles", которую она знала, потому что ее мать любила "Beatles". Кики рассказывала ему о том, что однажды, когда ей было пять лет, она видела "Beatles" в Атлантик-Сити, потому что у маминых друзей была куча билетов на концерт и они не могли найти для нее приходящей няни. Это было одно из самых травматичных событий ее детства. Из-за вопящих фанатов она не могла слышать музыку, все вставали на кресла, а она сидела на полу, закрыв уши руками. Тем не менее на Тима это произвело впечатление. Он вообще никогда их не видел.
Она попыталась заплатить за ужин, ведь они договаривались об этом, но Тим отмел ее предложение. Ей хотелось сказать ему "Больше никаких чаевых, никогда" и что она будет платить за все, когда они будут выходить в свет, но поскольку он не признался, что послал деньги, то она не смогла этого сделать.
После ужина Тим отвез ее в дом, где жил вместе со своим братом, и она уверилась в том, что именно он послал ей деньги. Дом – высокий величественный особняк из кирпича, окруженный ухоженными лужайками и живой изгородью из самшита, – располагался в богатом историческом центре Чапел-Хилла. Когда Кики вошла внутрь, чуть не обомлела от удивления. Очевидно, у Тима был кто-то, кто ухаживал за участком, но если у него также была и домработница, то она не утруждала себя работой. Слева от нее, в столовой, на старинных столиках и креслах была разбросана одежда, валялись грязные тарелки и коробки, а справа, в гостиной, пол был усеян осколками разбитой вазы. Над изогнутой лестницей витал запах марихуаны, слышалась песня группы "Eagles", исполнявшей песню "Hotel California".
– Сегодня горничная выходная, – усмехнулся Тим. – Надеюсь, ты не станешь обращать внимание на небольшой беспорядок.
В холл из гостиной вошел взлохмаченный и босой мужчина с сигаретой и пивом в руках. Увидев их, он резко остановился.
– В чем дело, брат? – спросил Тим.
Мужчина посмотрел на Кики, и она непроизвольно отступила назад к двери. Его глаза были налиты кровью, щеки заросли щетиной, словно он не брился несколько дней. Мужчина был похож на бездомных, которые иногда болтаются на Франклин-стрит.
– Кто это? – Он кивнул в ее сторону.
– Это Кики – Тим обнял ее. – А это мой брат Марти.
Марти лаконично кивнул.
– Сколько тебе лет? – спросил он. – Двенадцать? Тринадцать?
– Оставь ее в покое, – сказал Тим.
– Мне шестнадцать лет, – сказала Кики.
Марти развернулся и пошел обратно в гостиную.
– Тим, оторви свою задницу и подойди сюда, – бросил он через плечо.
Тим с извиняющимся видом посмотрел на нее.
– Кухня там, – он показал на одну из сводчатых дверей в холле. – Не стесняйся, приготовь что-нибудь выпить, я вернусь через секунду.