Черед заорал и, отбив кошмарное острие, попытался встать, но зловещая тварь не унималась, оглушительно стрекоча крыльями. Шип колол в голову, спину, под колени и, точно электрокнут, гнал прочь от лестницы. Черед уперся спиной в стену синагоги и, свернувшись калачиком, прикрыл руками голову.
Внезапно атака оборвалась. Только тихий стрекот нарушал ночную тишину. Череда трясло. Исколотый лоб сочился кровью, она струилась по щеке и затекала в рот.
Черед выглянул из-под руки.
Жук разглядывал его, раскорячившись на мостовой.
В бешенстве Черед вскочил.
Занес ногу, чтобы раздавить тварь.
Со всей силы топнул.
Промазал.
Жук отскочил чуть в сторону и спокойно ждал.
Черед вновь топнул, потом еще и еще, и так они на пару исполнили странный злобный танец: Черед подскакивал и притоптывал, гнусная тварь издевательски кружила.
Наконец Черед очухался. Он тут гоняется за букашкой, а девка, видевшая его лицо, уже бог знает где и бог знает что рассказывает бог знает кому.
Надо сваливать. Немедля. Плевать на вещи. Поймать такси, рвануть в аэропорт и убраться восвояси. Чтоб никогда сюда не возвращаться.
Черед кинулся к лестнице и врезался в стену.
Прежде ее не было.
Глиняная стена.
Широченная, выше синагоги, она свихнувшейся раковой опухолью разрасталась вширь и ввысь, источая вонь стоялой воды, тухлой рыбы, плесени и липких водорослей.
Черед бросился назад и снова врезался в стену.
Шина, глиняные стены были повсюду, он словно очутился в глиняном городе, мегаполисе, огромном, глухом, безликом. Он взглянул вверх и увидел равнодушное беззвездное небо из глины. Всхлипнув, опустил взгляд и увидел черную, как запекшаяся кровь, землю, в которую медленно погружались его ступни. Черед закричал. Хотел выдернуть ноги, но те будто приросли к земле, хотел сбросить ботинки, но земля, поглотив лодыжки, уже добралась до голеней и взбиралась выше. Злобная горячая пустота, тесная и бесцветная, однако источавшая едкую вонь, пожирала его живьем.
Он истошно вопил, но крик булькал и умирал взаперти.
Чернота поднялась к коленям и, хрустнув чашечками, тесными чулками охватила бедра. Сам собой опростался кишечник, член с мошонкой как бы нехотя втянулись в живот, который будто сдавила подпруга, лопнули ребра и гортань, вся требуха скопилась у горла, не давая вдохнуть. Он уже не кричал.
Перед глазами в глиняной стене разверзлись две темно-красные дыры.
Они изучали его. Как некогда он – свою жертву.
Черед не мог говорить, но губы еще слушались.
"Нет", – проартикулировал он.
Ответом был тяжелый вздох.
Глиняные пальцы сомкнулись на его горле.
Когда голова его под треск шейных позвонков отделилась от туловища и миллионы нейронов дали свой прощальный залп, Черед пережил несколько чувств разом.
Конечно, боль, а вместе с ней и муку страшного озарения. Он не умер в счастливом неведении – он понял, что ничего не понимал, что все грехи ему зачтутся и по ту сторону его ждет нечто невыразимое.
Голова с раззявленным ртом взмыла в воздух, и сознание, клокоча и угасая, еще успело запечатлеть ускользавшие образы: ночное небо в барашках облаков; шафрановый свет фонарей вдоль реки; открытую дверь синагогального чердака, что покачивалась на ветру
Глава вторая
Лос-Анджелес
Весна, 2012 год
Шатенка. Джейкоб озадачился.
Во-первых, в памяти – мало что, впрочем, сохранившей о минувшем вечере – значилась блондинка. Однако девушка в его кухоньке, залитой утренним светом, была неоспоримо темноволосой.
Во-вторых, помнилась сумбурная возня в тесной виниловой будке, но домой-то он отправился один. Но если не один и даже такие подробности стерлись, то это серьезный знак – пора завязывать.
В-третьих, гостья была умопомрачительно хороша. Его же контингент – середнячок. Ну, чуть выше среднего. Неустроенные и ранимые одаривали теплом, и близость с ними возвышалась над заурядной случкой. Просто двое сговорились сделать мир добрее.
Но такая ему не по чину. Хотя, пожалуй, можно сделать исключение.
В-четвертых, она куталась в его талес.
В-пятых, на ней больше ничего не было.
Джейкоб учуял запах кофе.
– Извините, я не помню, как вас зовут, – сказал он.
– Обидно. – Она театрально схватилась за сердце.
– Вы уж простите. Я вообще мало чего помню.
– Помнить-то особо нечего. Вы были абсолютно в норме, а потом вдруг уронили голову и вырубились.
– Похоже.
Джейкоб проскользнул к полке, взял две кружки ручной работы и закрытую банку.
– Кружки миленькие, – похвалила шатенка.
– Благодарю. Вам молоко, сахар?
– Спасибо, ничего не надо. А вы не стесняйтесь.
Джейкоб поставил на место банку и одну чашку, себе налил полкружки черного кофе.
– Ну, давайте по новой. – Он сделал глоток. – Меня зовут Джейкоб.
– Я знаю. – Чуть сползший с плеча шерстяной талес явил гладкое плечо, хрупкую ключицу и краешек груди, но девушка шаль не поправила. – Зовите меня Мая. Без "и" краткого.
– С добрым утречком, Мая.
– Взаимно, Джейкоб Лев.
Джейкоб покосился на молитвенную шаль. Сто лет не доставал ее из ящика, не говоря уж о том, чтобы надеть. Талес на голое тело – некогда счел бы кощунством. А сейчас – пончо как пончо.
И все-таки весьма странный выбор наряда. В нижнем ящике комода талес хранился вместе с забытыми тфилин и кипой ненадеванных джемперов, купленных в Бостоне и получивших отставку в Лос-Анджелесе. Раз гостье приспичило нарядиться в одежду хозяина, ей пришлось сперва покопаться в комоде, где было полно вариантов получше.
– Не напомните, как мы сюда добрались? – спросил Джейкоб.
– В вашей машине. – Девушка кивнула на бумажник и ключи на столешнице. – Вела я.
– Разумно. – Джейкоб допил кофе и снова налил полкружки. – Вы коп?
– Я? Нет. С чего вдруг?
– В "187" два сорта посетителей. Копы и мочалки копов.
– Невежливо. – Карие с прозеленью глаза полыхнули. – Я просто милая девушка, спорхнула поразвлечься.
– Откуда спорхнула?
– Сверху. Откуда обычно спархивают.
Джейкоб сел напротив, однако не слишком близко. А то кто его знает.
– Как же вы затащили меня в машину? – спросил он.
– Вы, что интересно, передвигались самостоятельно и слушались моих указаний. Удивительно. Будто у меня завелся личный робот или автомат. Вы всегда такой?
– Какой?
– Послушный.
– Я бы не сказал.
– Так я и думала. Но мне глянулось командовать. В кои-то веки. Вообще-то, у меня был свой интерес. Я лопухнулась. Подруга – вот она-то коповская мочалка – свалила с каким-то придурком. В своей машине. Три часа я вас убалтывала, а теперь подвезти меня некому, заведение закрывается, и приключения мне ни к чему. На такси жалко денег. – Она лучезарно улыбнулась. – Абракадабра, и вот я здесь.
Она его убалтывала?
– И вот мы здесь.
Длинные пальцы ее тихонько оглаживали мягкий белый талес.
– Вы извините, я ночью озябла, – сказала она.
– Так надели бы что-нибудь, – ответил он и тотчас подумал: "Дубина! Не дай бог оденется".
Она потерлась щекой о плетеную бахрому:
– Похоже, очень старый.
– Дедушкин. А ему достался от его деда, если верить семейным преданиям.
– Я верю. Конечно. Что у нас есть, кроме преданий?
Она встала и скинула талес, явив божественное гибкое тело, сияющее, точно атлас.
Джейкоб машинально отвел взгляд. Черт, вспомнить бы, что было. Хоть фрагмент. Вот уж пища для фантазий на месяцы вперед. В детской непринужденности, с какой девушка оголилась, не было ни капли обольщения. Она ничуть не стыдилась своей наготы. А чего он-то засмущался? Любуйся, коль выпал случай.
Девушка аккуратно втрое сложила талес и, перекинув его через спинку стула, поцеловала кончики пальцев – привычка еврейской школьницы.
– Вы еврейка, – сказал Джейкоб.
Глаза ее позеленели.
– Всего лишь шикса .
– Шиксы так себя не называют, – возразил он.
Девушка насмешливо разглядывала бугор, выросший под его трусами.
– Вы зубы почистили?
– Первым делом, как проснусь.
– А вторым?
– Помочиться.
– А третьим?
– Наверное, это зависит от вас, – сказал он.
– Вы мылись?
– Лицо.
– А руки?
Вопрос ошарашил.
– Вымою, если хотите.
Она лениво потянулась всем роскошным телом. Безудержное совершенство.
– Вы симпатичный, Джейкоб Лев. Примите душ.
Не дожидаясь горячей воды, он встал под струи и яростно тер гусиную кожу. Вышел розовый, в боевой готовности.
В спальне ее не было.
В кухне тоже.
Двухкомнатная квартира – поисковый отряд не требуется.
И талес исчез.
Клептоманка с пунктиком на религиозных атрибутах?
Мог бы сообразить. Такая девушка – значит, где-то убудет. Законы вселенской справедливости требуют баланса.
Стучало в висках. Джейкоб плеснул себе кофе, уже потянулся в шкаф за бурбоном, но решил: все, завязываю, допился. Опорожнил бутылку в раковину и пошел в спальню проверить комод.
Талес уютно примостился между синим вязаным свитером и потертым бархатным мешком с тфилин. Знак любезности либо укоризны.
Поразмыслив, Джейкоб выбрал второе. Она ведь проголосовала ногами.
Милости просим в наш клуб.
Глава третья
Голый и растерянный, на корточках он сидел перед комодом, и тут звякнул дверной звонок.
Передумала?
Кто бы возражал.
Джейкоб кинулся к двери, на ходу сочиняя остроумную реплику, и потому был совсем не готов увидеть двух бугаев в просторных темных костюмах.
Один – светлый шатен с щеточкой ухоженных черных усов.
Другой – румяный крепыш, печальные коровьи глаза в обрамлении длинных девичьих ресниц.
Точно отставные полузащитники. Их пиджаки сошли бы за автомобильные чехлы.
Оба ухмылялись.
Здоровяки расплылись в дружелюбных улыбках, глядя на съежившийся Джейкобов член.
– Хорошо висит, детектив Лев, – сказал шатен.
– Секунду, – ответил Джейкоб.
Захлопнул дверь. Обмотался полотенцем. Вернулся.
Оба не шевельнулись. Еще бы. При таких габаритах любое движение требует уймы сил. Нужен веский повод. Никак иначе. Стоп машина. Суши весла.
– Пол Шотт, – представился шатен.
– Мел Субач, – сказал румяный. – Особый отдел.
– Не слыхал, – ответил Джейкоб.
– Показать удостоверение? – спросил Субач.
Джейкоб кивнул.
– Придется расстегнуть пиджак, – вздохнул Субач. – И вы увидите наши пушки. Переживете?
– По очереди, – сказал Джейкоб.
Субач, а за ним Шотт показали золотистые бляхи, прицепленные к внутренним карманам. В кобурах были обычные "глок 17".
– Порядок? – спросил Субач.
Вроде бы. Копы? Да. Бляхи настоящие.
И все же порядок ли? Вспомнился ответ Сэмюэла Беккета на реплику приятеля, мол, в такой славный денек хочется жить: слишком сильно сказано.
– Чем могу служить? – спросил Джейкоб.
– Не откажите в любезности проехать с нами, – сказал Шотт.
– У меня выходной.
– Дело важное.
– Нельзя ли конкретнее?
– К сожалению, нет, – сказал Субач. – Вы позавтракали? Может, закинете пару плюшек?
– Я не голоден.
– Наша машина за углом, – сказал Шотт.
– Черная "краун-вика", – уведомил Субач. – Садитесь в свою машину и езжайте за нами.
– Только наденьте штаны, – добавил Шотт.
"Краун-вика" держала умеренную скорость и аккуратно включала поворотники, дабы "хонда" Джейкоба не отстала. Джейкоб решил, что их путь лежит в голливудский отдел, где он работал до недавнего времени. Однако поворот с Вайн-стрит на север опроверг гипотезу. Они ехали к Лос-Фелису, и Джейкоб нервно ерзал.
Через семь лет службы Джейкоб был еще зелен для убойного отдела, но ему дважды повезло: во-первых, вышла директива благоволить к выпускникам колледжей, а во-вторых, ветеран, который тридцать лет высаживал по три пачки в день, как раз дал дуба, освободив теплое местечко.
С работой Джейкоб справлялся блестяще – раскрываемость у него была чуть ли не выше всех в отделе, – но два вышеозначенных обстоятельства не давали покоя капитану Тедди Мендосе. По непонятным причинам он имел на Джейкоба преогромный зуб. Несколько месяцев назад капитан вызвал его в свой кабинет и помахал манильской папкой:
– Я ознакомился с вашим отчетом, Лев. "Хлипкий" – это что еще за хрень?
– То есть хрупкий, сэр.
– Значение слова мне известно. У меня степень магистра. Вы-то этим не можете похвастать.
– Так точно, сэр.
– А каких наук магистр? На стенку не смотреть!
– Коммуникаций, сэр.
– Очень хорошо. Знаете, чему обучают на факультете коммуникаций?
– Коммуницировать, сэр.
– Совершенно, в жопу, верно! Пишите "хрупкий", если хотите сказать "хрупкий".
– Есть, сэр.
– В Гарварде этому не учили?
– Видимо, я пропустил занятие, сэр.
– Наверное, это проходят только на втором курсе.
– Не могу знать, сэр.
– Освежите мою память, умник: почему вы не закончили Гарвард?
– Не хватило силы воли, сэр.
– Хитрожопый ответ, чтоб не лезли с вопросами. Вы этого хотите? Чтоб я заткнулся?
– Никак нет, сэр.
– Да нет, хотите. Я говорил, что мой кузен прошел в Гарвард?
– Как-то обмолвились, сэр.
– Разве?
– Разок-другой.
– Значит, я сказал, что он не стал учиться.
– Так точно, сэр.
– А сказал – почему?
– Непосильная плата, сэр.
– Гарвард – дорогое удовольствие.
– Так точно, сэр.
– Вы, кажется, получали стипендию.
– Так точно, сэр.
– Глянем… Спортивная стипендия. Наверное, победили в пинг-понге.
– Нет, сэр.
– Университетский конкурс мудозвонов? Нет? За что же вам дали стипендию, детектив?
– За успехи в учебе, сэр.
– Эва!
– Так точно, сэр.
– Успехи… Хм. Видимо, кузен не достиг ваших высот.
– Не мне судить, сэр.
– Но почему вы получили, а он нет?
– Лучше спросить стипендиальный комитет, сэр.
– Успехи в учебе… Знаете, это еще паршивей, чем не получить стипендию. По мне, так хуже нет, если тебе что-то дали, а ты профукал. Это непростительно. Даже отсутствие силы воли – не оправдание.
Джейкоб смолчал.
– Доучились бы заочно. Типа общеобразовательной подготовки. В Гарварде дают такие сертификаты? Вы разузнайте.
– Разузнаю. Спасибо за подсказку.
– А пока что у нас с вами одинаковые дипломы. Университет штата Калифорния в Нортридже.
– Верно, сэр.
– Нет, не верно. В моем сказано: магистр . – Мендоса откинулся в кресле. – Ну что, переутомились, да?
Джейкоб напрягся:
– Не понимаю, с чего вы взяли, сэр?
– Потому что именно это я слышал.
– Можно узнать, от кого?
– Нельзя. Еще говорят, вы подумываете об отпуске.
Джейкоб не ответил.
– Даю шанс излить душу, – сказал Мендоса.
– Я воздержусь, сэр.
– Вымотались, что ли?
Джейкоб пожал плечами:
– Работа нервная.
– Спору нет, детектив. У меня целая свора притомившихся копов. Однако никто не помышляет об отпуске. А вы у нас как будто особенный.
– Я так не думаю, сэр.
– Черта с два, думаете.
– Как вам угодно, сэр.
– Ну вот, извольте. Вот об этой вашей манере я и говорю.
– Боюсь, я не понимаю, сэр.
– Вот опять. "Боюсь, я ля-ля-ля-ля-ля". Сколько вам лет, детектив?
– Тридцать один, сэр.
– Знаете, на кого вы похожи? На моего сына. Ему шестнадцать. А что такое шестнадцатилетний пацан? По сути, засранец. Высокомерный, упертый, сопливый засранец.
– Тонко подмечено, сэр.
– Вы хотели отпуск – вы его получили. – Мендоса потянулся к телефону. – Вас переводят.
– Куда?
– Я еще не решил. Куда-нибудь с офисными кабинками. Станете возражать?
Джейкоб не возразил. Кабинки – просто замечательно.
Вообще-то слово "переутомление" не годилось. Вернее было сказать – глубокая депрессия. Он исхудал. В изнеможении слонялся по квартире, ибо не мог уснуть, и все время путанно бормотал что-то слащавое и невразумительное.
Он хорошо знал внешние признаки недуга и умел их скрыть, прячась за штору отчужденности. Ни с кем не разговаривал, опасаясь, что в любую секунду его замкнет. Позволил зачахнуть немногим приятельствам. И постепенно стал вполне соответствовать характеристике Мендосы – выглядел снобом.
Труднее было скрыть незримую глухую тоску, что будила затемно, подсаживалась за обедом, превращая рамэн в несъедобное и мерзкое червивое месиво, а вечером поправляла одеяло, усмешливо желая спокойной ночи. Она обнажала жестокую несправедливость жизни и нелепость его работы. Где уж ему справиться с мировым дисбалансом, если он в разладе с собственной душой? Своей тоской он был гадок себе и окружающим. Она была точно наследный орден Хвори с засаленной черной лентой, который надлежало раз в несколько лет доставать из шкатулки, отрясать от пыли и втайне носить, приколов на голое тело.
Сквозь заднее стекло "краун-вики" маячили два контура.
Гориллы. Тяжелая артиллерия для тяжелых случаев.
Джейкоб сдерживался, чтобы не повернуть домой. Особый отдел – изящное обозначение того, с чем лучше не связываться.
Вот что бывает, если мнишь себя особенным.
Толком-то их не проверил.
Может, послать кому-нибудь эсэмэску? Чтоб знали, куда он делся. На всякий пожарный.
Кому?
Рене?
Стейси?
Заполошное послание непременно скрасит день бывших жен.
Мистер Лучик.
Этим титулом, пропитанным ядерной насмешкой, его наградила Рене. А Стейси подхватила, когда он по дурости рассказал жене номер два о занудстве жены номер один и та прониклась сочувствием к предшественнице, "угодившей в такое дерьмо".
В конечном счете все исходит на дерьмо.
Значит, едем по адресу. Ничего нового.
Решив вопреки всему насладиться поездкой, Джейкоб откинулся на сиденье и представил Маю. Одетую. Потом не торопясь ее раздел, открывая сногсшибательно соразмерные формы. Джейкоб уже готовился сорвать талес, когда "краун-вика" резко свернула, и он повторил маневр, подскочив на ухабе.