Плавно опустился на пятки, гибкий язык пламени танцевал перед глазами. Максим прикрыл глаза, сквозь узенькие щелки смотря на пламя. Дождавшись когда огонек наиграется и замрет в обманчивой неподвижности, раскрыл глаза и впился взглядом в прямоугольник прошлого. Он скользил вниманием по лицу девочки впитывая в себя черты юного лица - ямочки на щеках, легкие улыбчивые морщинки в уголках глаз, складочку на верхней губе, тонкую переносицу, искорки в глазах. Лицо надвинулось на него, нет это он пройдя сквозь пламя впитал его в себя и стал с ним единым целым. Не мертвым прямоугольником цветного картона, а юным, порывистым и... живым. В голове заметался девичий смех с легкой хрипотцой, смех достойный не юности но опытной зрелости. Вдохнул горький запах полыни и луговых трав. Почувствовал тяжесть русой косы на шее, легкость ног и ни чем не замутненную радость жизни. И рывком нырнул во тьму. Он впустил в себя ее мир, не просто окунулся в него (став свидетелем чужой жизни), он стал ею - тонкой девочкой Инной, гордой и нежной, смешливой и романтичной, порывистой и скрытной. Живой. Выплескивающей в стихах свою боль и еще что-то. Но что - он не знал, ведь кроме боли, ни чего чувствовать не умел.
Перед глазами заскользили строчки стихов:
Озёра белые мертвы;
В них жизни нет.
Пластинки резвые листвы
Упали в снег.Здесь всё на грани,
Всё молчит.
Не затянувшаяся рана
Кровоточит.Сквозь кроны
Пробиваются лучи.
Во мне от боли
Каждый член кричит.От этой белой тишины.
Схожу с ума.
От этой чёрной белизны
Вопит душа.Я, словно луч,
Хочу пробить броню,
Но стаи туч
Меня скрывают на ходу.Озёра белые мертвы;
В них жизни нет.
Пластинки резвые листвы
Упали в снег.
Взметнулся и опал нож, до середины пришпилив карту к столешнице. Рука, сжимающая нож, обмякла и безжизненно упала. Максим очнулся от жуткой боли буквально сверлившей затылок и отдающийся болезненными уколами в левой глазнице. Из носа, пятная хлопок футболки, капали теплые капли, в призрачном свете догорающей свечи казавшиеся темными, почти черными. Своим маслянистым блеском вызывая тошноту.
Он с трудом разогнулся, в суставы словно насыпали песку. Морского, черного и крупного, что бы больней было. На дрожащих ногах он добрался до холодильника, тяжело оперся на него и отправил в рот ледяную водку. Стянул с плеч испорченную майку, умылся. В голове слабо тюкали отзвуки боли - то ли еще будет, завтра придется расплачиваться за вторжение в чужую жизнь, а сейчас... Он высунулся в окно, на скамейке нервно курил Крюков. Максим попытался свистнуть, не вышло. Махнул рукой, тот едва не бегом кинулся к подъезду.
Сил хватило только на то что бы открыть дверь. Опер ввалился в квартиру - Ну как удалось?
Максим махнул рукой в сторону карты, выдохнул - Подробности, потом, - и свалился, прямо под ноги Ивану.
Проснутся от того что болит голова, это еще то удовольствие. И все это удовольствие Максим испытал на следующее утро. Он сел на своем матрасе и обхватил голову руками, казалось она сейчас разлетится на куски, как спелая тыква под метким ударом камня. Живот крутило, к горлу подкатила тошнота. Он сглотнул. Тут же перед его лицом появился стакан, пузырьки весело поднимались со дна, слабо шипя при этом.
- Выпей, полегчает.
Он ухватился за толстое запястье и выпил прохладную жидкость до дна.
Проскрипел, - Полотенце.
В руку ему ткнулась мягкая ткань. Он стянул ее на своей голове. Стало легче, ощущение что голова вот-вот раскроется как диковинный цветок прошло. Осталась лишь тупая боль, маслянистой пленкой растекшаяся по своду черепа и мешающая думать.
Крюков помог ему добраться до наполненной ванны и он с облегчение опустился в горячую воду. Когда вода остыла, Максим спустил ее и встал под душ, как был с замотанной головой. Лед сменял пламя и обратно, и так до тех пор пока боль не сдалась и не отступила куда-то на самый край сознания. Только после этого он растерся до красноты и вышел к Крюкову.
Тот снова протянул ему стакан с чем-то холодным и пузырчатым, Максим снова выпил и стало совсем нормально.
- Что, это?
- Обычный растворимый аспирин, а что тебе нельзя? - встревожено спросил тот.
Все нормально, жестом ответил Максим.
- Можно рассказывать?
- Нужно - серьезно кивнул, Крюков.
Девочка жива, находится... - Максим кивнул на пришпиленную к столу карту - там.
- Дом номер 3 по улице Ленина, я уже посмотрел, пока ты спал.
- Я выполнил, все, что вы от меня хотели? - Максиму очень хотелось остаться одному.
Крюков кивнул.
- Надеюсь, ты то же выполнишь свое обещание и больше я тебя не увижу.
На кануне Максим поставил жесткое условие - он делает свое дело и больше ни при каких условиях контора не обращается к нему, ни каких больше дел. Крюков пообещал, что больше ни каких "поисков", уж на это его полномочий хватит. На том и порешили.
- Что даже на огонек заглянуть нельзя? Просто так, на рюмочку чая.
- Просто так - можно.
- Ну, то добре, хлопче, - Крюков широко улыбнулся и протянул ему руку.
Их глаза встретились и Максим крепко пожал ему руку.
- Как все закончится загляни ко мне, посидим... чаю выпьем.
Максим глядел в широкую спину гостя, неторопливо уходящего по дорожке, и чудилось ему в его упругой, по военному четкой походке какая-то обреченность, и нехорошо так кольнуло под сердцем, и подобрался, как в предчувствие опасности, живот. Зазвенели натянувшиеся нервы и... наваждение сгинуло, а в голову тюкнула вернувшаяся боль. Максим отошел от окна и лег спать