Там, где раньше была теплица, прямо на глазах рос двухэтажный объект, частично деревянный, частично из сипорекса, а частично из чего попало. Внешние стены первого этажа уже стояли, внутренние перегородки и прочие элементы кран подавал сверху, оставлял в намеченных местах, и потому никто не бегал туда-сюда, не толкался, не протискивался через двери и окна со всяким грузом. Две бригады монтировали, что надо, внутри, ещё одна, состоявшая из двух человек, цепляла, а крановщик умудрялся при этом еще и помогать сантехникам. Удивительно, как только успевал.
Подхлёстнутый странными происшествиями вообще-то на ещё не начатой стройке: то таинственной стрелой в заднице постороннего пацана, то складом нестандартного вооружения в невинной тепличной земле, то жутким стрессом секретарши на колючей проволоке, которой там просто не должно было быть, начальник строительства напрягся и проявил воистину чудеса организаторских способностей. Имелись реальные перспективы уже на пятый день работ водрузить флаг на крыше законченного здания.
Понятно, что никакого флага водружать он не собирался, поскольку формально объект давным-давно существовал и числился запущенной хозяйственной постройкой. А проводить ремонтные работы никому не запрещается. Вот только простаивать было категорически нельзя.
Впрочем, бригада цеплявших и не простаивала.
- А как бы на этого Шимека посмотреть, - робко поделился с приятелем заветной мечтой Казик. - В смысле познакомиться. Раз говоришь, лучше познакомиться, то познакомиться.
- Валяй! - заорал Мундя и быстро убрался с пути элегантно запакованного унитаза - Замётано, он за показ денег не берёт. Вот только когда, не скажу, а то мы здесь, а они незнамо где.
- А в воскресенье?
- В воскресенье тоже снимают.
- Весь день?
- Когда как.
- Так может, того… Гжеся спросить?
- Я с ним не общаюсь, с паразитом… Цепляй, давай, балку, что стал! Спятить можно, прям не знаю, куда податься. Была бы здесь крыша, здесь бы поселился, а чё - вода есть, свет есть, а хуже той раскладушки ничего нет. С охранником и его двинутой Кисей я уже в контакте.
- Перебирайся ко мне, - предложил Казик. - Не будут же они всю жизнь то кино снимать. Ко мне близко, автобус ходит, старик опять зашился, Люська к бойфренду умотала, а мелкого матери подкинула, потому мать готовит. Не жизнь, а малина! Кушетку перетащим…
Предложение звучало заманчиво, и Мундя согласился. Приятели чуть было не бросили свой честный труд, чтобы немедленно отправиться переселять Мундю, но вовремя опомнились. Прораб был мужик жёсткий и авторитетный, нескольких его крепких слов оказалось вполне достаточно, чтобы владельцы пропащего клада взялись за ум.
- Пару шмоток я бы захватил… - принялся размышлять Мундя. - Кроссовки там…
Казик был на всё согласен:
- Давай, прям сегодня к тебе и заскочим, ближе к вечеру, я помогу. А вдруг и Шимека застанем?
- Если вернутся, почему нет?
* * *
Режиссёр многосерийного кошмара с неизвестным названием очень дорожил двумя отлично подобранными статистами с подходящими жуткими физиономиями. Оба в герои-любовники не лезли, торчали на площадке, когда надо и не надо, и без малейших протестов получали гонорары меньше некуда. О таких дешёвых и беспроблемных статистах можно было только мечтать.
Поэтому режиссёр терпеливо сносил малочленораздельные вопросы Шимека, которые тот время от времени задавал - о его коллеге, ну, том самом, что года два назад аккурат в тех местах, где сейчас снимали, искал места под натурные съёмки. Звали его как-то… Овражек вроде бы…
Никакого Овражка режиссёр знать не знал, а вот о местах под натуру вспомнил, поскольку ими очень даже воспользовались. Материал был в наличии, продюсер, учитывая уже понесённые расходы, потребовал экономить, снимать именно там и больше ничего не искать. Время года и погода вполне подходили. Овражек, правда, звался Окопчиком, и его мнения никто не спрашивал, поскольку нанят он был на натуру в качестве фотографа, оператора, ассистента сценариста или чего-то в этом роде, а свои авторские права запродал телестудии на всю оставшуюся жизнь.
Реквизиторша нашла Шимеку его адрес и номер мобильника, признавшись сослуживцам, что готова найти тому Янтарную комнату и Святой Грааль в придачу, лишь бы он перестал совать свою морду в самый неожиданный момент туда, где она находится. Вроде и привыкла уже, не взвизгивает и в обморок не падает, а всё одно неприятно. Пусть получит и отцепится.
Несмотря на столь доброжелательное отношение в трудовом коллективе, Шимек счастливым не казался.
Зато мечтавшему увидеть его Казику повезло. Они как раз упаковывали скромный скарб Мунди, когда обе восходящие телезвезды вернулись со съёмок. Уже с лестничной клетки донеслось мнение Шимека. Правда, даже в самых жёстких публикациях его высказывание пришлось бы заменять многоточием или вообще изымать:
- Падла грёбаная. Не понравилось ему, дураку. Педераст… (скажем: негативно воспринимаемый мужской частью общества; с женской возникли бы проблемы).
Казик и Мундя с интересом повернулись к входящим.
- И чё? - полюбопытствовал Мундя.
Казик молчал, только смотрел во все глаза. И не разочаровался.
- А вам какого тут надо? - нелюбезно ответил Гжесь.
- А чё? - ощетинился Мундя. - Живу я здесь, нет?
- Многовато тебя…
Казик по натуре был оптимистом, опять же именно в этот день в нём нежданно-негаданно прорезались дипломатические способности, совершенно непонятно откуда взявшиеся. Он пришёл с большой сумкой, ещё нетронутой, и повёл себя на удивление по-светски.
- К себе на хазу его забираю, пока у нас пусто, - вежливо объявил он и потянулся за сумкой. - Я тут подумал, чтоб того…
Неторопливо и даже торжественно Казик принялся извлекать из сумки вспомогательные продукты. Прямо сказать, изысканные. Пиво, паштет развесной, такую же ветчину, шматок сыра и всего-навсего пол-литра. А в придачу копчёного лосося в сеточке. Лосось окончательно всех добил, одно слово - Версаль.
- Это как понимать? С какой радости?
- Да ни с какой. Просто так, за знакомство.
- За знакомство - это когда въезжают, а не съезжают, - произнёс с подозрением Шимек, оторванный от своих впечатлений.
После секундного колебания Казик достал другую пол-литру:
- А оно так и получится: два в одном.
Честно говоря, звёзды малого экрана и без того уже возвращались после "двух в одном" - позднего обеда, перешедшего в ранний ужин, но выставленная на стол снедь выглядела очень соблазнительно. Гжесь перестал наезжать, общество брата он в гробу видал и, собственно, рад был, что тот временно выметается. А Казик правильно подлизывался, с понятием пацан, не абы с кем дело имеет, а потому можно и принять угощение.
Что и было сделано. В процессе же стали понятны причины дурного настроения Шимека.
- Дерьмо притырошное, - сердито бухтел он. - В Краков его понесло, мобилу у него увели, да любой козёл мобилу устережёт, а этот тормоз не может, бортанула его, а что ещё с таким говнюком должна была сделать, плевать на него ментам, невиновный он, вишь ли, невиновный, щас, лох он сраный, только я его, где хошь достану и с живого не слезу…
Прерываемое застольем высказывание показалось участникам не слишком понятным. Шимека прижали, и за второй пол-литрой выяснилось, что "дерьмом притырошным" является тот самый оператор-фотограф Окопчик, который искал натуру для телевидения и карьеру решил продолжать тоже на телевидении, только краковском, где оказался абсолютно недоступен. Посеяв мобильник, приобрёл, разумеется, новый, но варшавскому телевидению он вместе с новым номером был до лампочки. Как и полиции, поскольку полиция занимается виновными, а не наоборот, и таковых, как это ни странно, в стране большинство. А Шимек из-за всей этой байды потерял единственную в мире, но уж он её отыщет или разнесёт всё к чертям.
"Единственная в мире" аудиторию заинтересовала.
Побуждаемый адреналином и сотрапезниками, гость из провинции описал даму, ничуть не смягчившись. Наоборот, только свирепел, особенно в отношении Окопчика, а во вторую очередь на сонную полицию. А уж под конец на себя - за то, что не стребовал с вожделенной красотки ни имени, ни адреса - правда, себя оправдывал свалившим его тогда зловреднейшим гриппом, пришлось чуть не месяц проваляться. Опять же уверен был, что такое чудо каждая собака на телевидении знает. А оказалось - нет, вот уж облом так облом.
Красочность высказывания и богатый словарный запас, по сей день игнорируемый всеми приличными словарями, привели к тому, что Казик - потомственный обитатель самого криминогенного района польской столицы и, мягко говоря, не понаслышке знакомый с такого рода лексикой, внимал с упоением и неожиданно для себя самого вдруг нащупал связь.
- Погодь! - не утерпел он. - Что-то я краем уха… Было в этой нашей… Ну, где работа у нас… Это когда тебя того, - повернулся он к Мунде, - той стрелой… Мелькнула там одна…
Мундя чуть было не подавился, но тоже блеснул небывалой сообразительностью.
- Мелькнула, точно, - подчеркнул он с особой интонацией. - Только, что ты гонишь, лошара, с какой стрелой - с арматурой! Когда у них посыпалось…
- А, ну да… - опомнился Казик. - Факт, прибежала такая, с бумажками - по фигуре вроде похожа. И волосы гривкой. Тебе позарез ту надо, а то, может, и наша бы сгодилась? - До парня вдруг дошло, что его несёт и как опасно он приблизился в своих мемуарах к теплице с запрятанной там добычей, стибренной у Гжеся. Казик похолодел, и временное просветление в мозгах моментально его покинуло. - Только она не с телевидения, а с той фирмы, в смысле проектного бюро.
У Мунди голова ещё работала:
- Факт. Пока я Казя пас, она всё там моталась с какой-то макулатурой. И собака тоже моталась, так я больше на собаку того… потому как чужой ещё был…
- Что за фирма? - как-то странно спросил Шимек.
- Большая, - уважительно ответил Казик. - Здоровенная.
- Переклинило тебя, что ли? - взбеленился Гжесь. - Какая конкретно?
В уточнении, что за фирма, Шимек активного участия не принимал, старался в основном Гжесь, задавая массу наводящих вопросов. Зачем оно ему надо, ни за что бы не признался, хотя вёл себя весьма предусмотрительно. Брат впрягся в работу, да и хрен бы с ним, а вот он, Гжесь, другое дело, раз прибился к телевидению, надо за него держаться, голубой экран - это сила…
Прощальное знакомство завершилось в тёплой дружественной атмосфере, каждый получил что хотел.
* * *
Майка вернулась вечером с опозданием на два дня. По телефону она предупредила семью, что задержится на три - так поначалу выходило, - поэтому её никто не ждал. Сама она была этому страшно рада, поскольку получила чуток свободного времени, могла отдохнуть, распаковать вещи, хотя бы частично, и проверить, что творится дома.
Домашняя ситуация выглядела утешительно. Следы пребывания Доминика бросались в глаза: его ноутбук, его домашние тапочки, его вещи в ванной - всё в полнейшем порядке. Донесения Анюты подтверждались: очевидно, растеряха с бумажником вернулся из Канады, и Доминик лишился своего убежища.
И, что крайне интересно, нового не нашёл…
Навалившаяся было с дороги жуткая усталость вдруг отступила. Сразу полегчало. Возвращалась Майка через Германию - из Стокгольма в Берлин самолётом, а дальше уже по земле. В Берлине она приобрела машину "фольксваген" и даже могла бы добраться до Варшавы одним махом, если бы не прелести милой родины. Зная, что такое польские дорожные работы и паранойя насчёт превышения скорости - поездила в своё время с Домиником по родному краю, - она сделала остановку на границе и в итоге оказалась дома очень ранним вечером.
Окончательных результатов своей работы она ещё не знала. Однако уже само начало рекламной кампании супермаркета сулило так много, что Майка могла прямо сейчас тряхнуть мошной и позволить себе купить машину. Вот и позволила. Новую, не какую-нибудь бывшую в употреблении развалюху. С гарантией и всякими прибамбасами.
Новое приобретение стояло теперь перед домом, до конца даже не распакованное, а Майка восстанавливала силы, растраченные за пять дней каторжного труда (причём не только умственного, но и физического), в том числе и на то, чтобы держать в железных рукавицах Харальда. Последний с удовольствием бы и отдохнул, но с такой жестокой надсмотрщицей шансов у несчастного невольника не было никаких. Конечно, он возмущался, но, в конце концов, вынужден был честно признать гениальность как надсмотрщицы, так и свою собственную.
Признательность заказчика выразилась в конвертируемой валюте.
Теперь же Майка отдыхала, готовясь сама и подготавливая дом к приходу близких. Дети вернутся самостоятельно, или же их приведёт кто из родных, в зависимости от расписания. Интересно, когда придёт Доминик…
Доминик был в ярости.
Из его надежд абсолютно ничего не вышло. Ну просто ничегошеньки. Он закрыл глаза, уши, мозги и все прочие части организма от этого гадкого мира, чтобы добиться желанной цели: стать единоличным обладателем, без всяких преград и ограничений, обожаемой Верти… тьфу, холера, Дульси… Провались оно всё пропадом! Эмильки! Драгоценной Эмильки, которая могла одарить совершенно фантастическими ласками, потрясающими, незабываемыми, единственными в своём роде! Понятно, что любил он её безгранично и больше всего на свете, а потому и хотел обладать!
И что, спрашивается, получил? Капризы, гримасы и претензии. Очень может быть, что дражайшая Эмилька тоже чего-то хотела, но ведь это вещь второстепенная, он бы, конечно, этим потом занялся, а сейчас важнее всего было сокровище, что ждало в апартаментах так некстати возвращавшегося кретина…
Да. Ждало. Сокровище ждало. Чего, чёрт возьми, это бесценное сокровище дожидалось?!
И, как всегда, в своей излюбленной манере Доминик ни за что не желал примириться с фактом, что сокровище ждало его развода. Даже осознать этот простой факт не хотел, вот только сокровище не позволяло забыть о своих требованиях, отворачивало надутое личико, морщилось, ворчало и каменело. А, может, обмякало. Но, как бы там ни было, делалось чужим и недоступным.
В таком вот умственном раздрае Доминик возвращался домой.
За шесть прошедших дней в нём прочно утвердилось чувство, что над ним довлеет некое обязательство, избавиться от которого нет никакой возможности. Ах да, дети. Его собственные дети. За которых он отвечает по закону, по суду и по-всякому, и нет от этой заразы никакого спасения.
Хотя вообще-то по жизни он детей любил, всех, и отлично с ними ладил. Мог преспокойно где-нибудь на курорте, на пляже пасти человек тридцать - двадцать восемь чужих и двоих собственных - к огромному облегчению всех заинтересованных мамаш и папаш. Правда, в нынешних обстоятельствах Доминик категорически отказывался принимать во внимание, что теперешние безоблачные отношения с детьми - исключительно Майкина заслуга.
Равно, как не желал осознавать полнейшую дурость Вертижопки. Что при многих оригинальных чертах его характера являлось как раз чертой, весьма свойственной мужчинам и как нельзя более нормальной. Если особа, с которой он говорит, со всем соглашается, кивает и смотрит с восхищением, значит, эта особа на редкость умна. И точка.
Дети упорно не позволяли о себе забыть и капали на мозги. Кристинку должна была забрать сестра, а Томек будет ждать у бассейна. Иначе его пришлось бы забирать деду, у которого дел хватало и без Томека, и дед бы точно взбеленился. Секунды три Доминик жалел, что вместо любимого "харлея" у него нет машины, после чего собрался и взял ноги в руки.
Ничуть при этом не умиротворённый.
Дома ждал стол, заставленный миниатюрными закусками, сырами, паштетами и марципанами, а также сияющая и любящая мамочка. Майка, не зная, кого увидит, на всякий случай приготовилась ко всему.
Работа в Швеции, по её мнению, удалась. Она, разумеется, не приписывала всех заслуг себе одной, хотя идея-то была её, а конечный результат Майку вдохновлял и наполнял счастьем. Как воспримет дело её рук остальное человечество, оставалось только догадываться, поскольку ей пришлось возвращаться. Утешалась она тем, что долго в неведении не пробудет, кто-нибудь да сообщит - сам заказчик или Харальд, или Данута, а уж если совсем невтерпёж станет, выберет свободную минутку и сама смотается в Стокгольм. Заработала достаточно, может себе позволить.
Ну и дополнительный плюс. Месть…
Дети вернулись практически одновременно. Первой Кристинку забросила Регина, сестра Доминика, и, обрадовавшись, что Майка на месте, немедленно умчалась по своим делам. Сдала племянницу и исчезла. Сразу вслед за ними появился Томек с папочкой и ещё не просохшей головой.
На автомобиль никто из них внимания не обратил, просто не ожидали ничего подобного. Тем более что стоял он не перед самым домом, а чуть дальше, на краю теоретически охраняемой стоянки. Зато при виде стола дети сразу пришли в восторг, а Доминик был окончательно выбит из равновесия.
Ну, в конце концов, мог же он с посторонней особой посидеть за столом. Посторонняя особа поразительно контрастировала с неразговорчивым сокровищем Томек с Кристинкой задавали массу вопросов, а особа охотно на них отвечала, разговаривая исключительно с детьми. Доминик мог молчать, сколько влезет, но в застольных рассказах так часто мелькал пресловутый Харальд с историческими зубами, что отец настырных детей не выдержал.
- Если я правильно понял, всю эту колоссальную работу, о которой здесь говорится, сделали два человека? - съязвил он.
- Да ты что, пап? - Отцовская тупость искренне огорчила Томека. - Двое на всё большущее здание?
- Две трети здания, - уточнила Майка. - Сзади технические помещения, там реклама не нужна. И, конечно, не двое, а целая команда разных специалистов, да ещё в две смены.
- Тогда почему только об одном зубастом Харальде речь?
Майка вздохнула:
- Потому что только одного Харальда мне удалось запрячь в работу практически без перерыва. Хитростью.
- Это как, хитростью? - заинтересовалась Кристинка.
Доминик был благодарен дочке за вопрос, поскольку ему тоже стало любопытно, что за хитрость такая. При этом он совсем забылся и съел кусочек паштета. Оказался вкуснющий. Доминик обожал паштеты, поэтому попробовал другой, а были ещё третий и четвёртый. Майка делилась опытом с дочерью, как следует обращаться с людьми в случае необходимости и в зависимости от человеческих характеров.
- Харальд любит своё дело и гордится хорошо выполненной работой. Достаточно было его припугнуть, мол, если что проморгает или сделает абы как, то всё пойдёт прахом, и он уже готов был не спать, не есть и не отдыхать…
- А ты его припугнула?
- Ещё как! Мне и притворяться не пришлось, сама боялась, что могли всё испортить.
- А он к нам ещё приедет?
- Если закажут продолжение, то вполне возможно. То есть, если я получу заказ и понадобятся его услуги…
Доминик вдруг почувствовал, что категорически не желает никаких услуг от Харальда. Ему расчудесный швед нужен был, как собаке пятая нога. Чувство это оказалось для него новым, неожиданным и совершенно непонятным. Опять же он совершенно не знал, следует ли с ним бороться.