– Мне она тоже не нужна, – поспешно отказался Эмерсон. – Мне и так хватает этих чертовых... то есть... Подарите ее музею, баронесса.
– Непременно последую вашему совету, – мадам расцвела в зубастой улыбке, – если заслужу этим ваше одобрение, дорогой герр профессор.
Несмотря на все старания баронессы, "дорогой герр профессор" попросту не замечал ее неуклюжего флирта. Устав от игры, в которой она была единственным игроком, баронесса пригласила гостей посмотреть на ее новую забаву, содержавшуюся в клетке на палубе. Мы с Эмерсоном отказались. Когда остальные ушли, я повернулась к своему несчастному мужу:
– Ты выполнил свой долг как настоящий джентльмен, Эмерсон. Теперь можно и домой.
– Как я и подозревал, мое мученичество оказалось напрасным. У этой чертовой куклы нет ни одного стоящего папируса.
– Знаю. Но, возможно, твоя речь в защиту древностей подействует не только на баронессу, но и на других туристов.
Эмерсон фыркнул:
– Не будь такой наивной, Пибоди. Ладно, пошли? Если я еще хоть немного пробуду в этой жуткой атмосфере, то умру от удушья.
– Прекрасно, дорогой. Как всегда, твое желание для меня закон.
– А как ты думаешь, куда это мерзкое существо женского пола запихнуло нашего бедного ребенка?
Найти Рамсеса не составило труда. Один из слуг баронессы нес вахту у двери. Завидев нас, египтянин приветствовал нас по мусульманскому обычаю и достал ключ.
Несмотря на опустившуюся темноту, в комнате было светло: под потолком ярко сияли две лампы, освещая стол, заставленный тарелками с едой. На соседнем столе лежал папирус. Рамсеса нигде не было.
– Проклятье! – взревел Эмерсон. – Бьюсь об заклад, эта идиотка забыла заколотить иллюминатор!
Он отдернул портьеру и с криком отпрянул. На стене, подобно охотничьему трофею, висело маленькое безголовое туловище. Ноги в потрепанных коричневых башмаках на пуговичках казались безжизненными.
Эта картина была столь ужасна, что у меня сдавило грудь. Прежде чем я пришла в себя, далекий и необычно глухой, но все же хорошо знакомый голос произнес:
– Добрый вечер, мамочка. Добрый вечер, папочка. Не будете ли вы так добры втащить меня внутрь?
Рамсес застрял в иллюминаторе, потому что карманы его маленького костюма были до отказа набиты камнями.
– С моей штороны это было крупным просчетом, – заметило наше чадо, отдышавшись. Я даже не сделала ему замечания за шепелявость – в конце концов, бедный малыш пережил не самые приятные минуты. – Я полагался на явление, которое неоднократно проверял на опыте: если голова и плечи проходят, то пройдет и оштальное тело. Совсем забыл о камнях, которые являются интересными образцами геологической иштории...
– Почему же ты не влез обратно? – с любопытством спросила я, пока бледный как смерть Эмерсон лихорадочно ощупывал нашего ребенка.
– Все дело в прискорбной нехватке рошта, – объяснил Рамсес. – У меня слишком короткие руки, чтобы оттолкнуться от борта судна.
Он продолжал бы разглагольствовать и дальше на своем шепелявом наречии, если бы я его не перебила:
– А папирус?
Рамсес бросил на стол презрительный взгляд и перешел на нормальный язык:
– Обычный погребальный текст Двадцатой династии. У этой дамы нет демотических папирусов, мама.
Мы обнаружили, что остальные гости все еще находятся на палубе. Дамы присели перед клеткой, где беспокойно сновал львенок. Пока мы приносили извинения и расточали благодарности хозяйке, я крепко держала Рамсеса за руку. Точнее, благодарила я, а Эмерсон лишь хмыкал.
Брат Дэвид решил уехать вместе с нами.
– Я должен вставать на рассвете, – произнес он нараспев. – Спасибо за приятное развлечение, но мой наставник призывает меня.
Баронесса протянула руку, и молодой человек почтительно склонился над ней.
– Гм, – сказал Эмерсон, когда мы отошли, чтобы не мешать его прощанию. – Полагаю, развлечение было не только приятным, но и выгодным. Он не стал бы торопиться, если бы не достиг того, за чем сюда пришел.
– И чего же? – с интересом спросил Рамсес.
– Денег, разумеется. Пожертвования его церкви. Думаю, в этом и состоит роль брата Дэвида – соблазнять впечатлительных дамочек.
– Эмерсон, прошу тебя!
– Не в прямом смысле, – добавил Эмерсон. – Во всяком случае, я на это надеюсь.
– А какое буквальное значение у этого слова? – тут же вопросил любознательный ребенок. – Словари особенно невразумительны в этом вопросе.
Эмерсон счел за благо сменить тему.
Избавиться от общества молодого человека оказалось не так-то просто, хотя Эмерсон и пустил вскачь своего осла. Дэвид прокричал ему вслед: "Прошу вас, профессор, объясните мне..." – и затрусил вдогонку. Мы с Рамсесом не торопясь последовали за Эмерсоном. Рамсес выглядел задумчивым, и через некоторое время я его спросила:
– Куда тебя укусил львенок?
– Он меня не укусил, мамочка. Просто поцарапал, когда я вытаскивал его из клетки.
– Неразумный поступок, Рамсес.
– Мне совсем не больно, мама.
– Я уж не говорю об опрометчивости самого решения освободить животное из плена. Но такой маленький львенок не выживет там, где нет сородичей.
Рамсес некоторое время помолчал. Потом медленно произнес:
– Должен сказать, этот довод не пришел мне в голову. Спасибо, мамочка.
– Пожалуйста, – ответила я, поздравив себя с тем, что отговорила Рамсеса самым удачным образом. Он редко позволял себе не слушаться прямых указаний, но если такое все же случалось, то непременно ссылался на моральные соображения. Я подозревала, что благополучие животного представляется ему достаточным оправданием.
Верно говорится, что нет более слепого, чем тот, кто не желает видеть!
Ночь выдалась удивительно тихой. Словоохотливый миссионер и его предполагаемая жертва уехали далеко вперед. Песок заглушал цокот копыт наших скакунов. Нас можно было принять за пару древнеегипетских мертвецов, ищущих рая. Я все продолжала нахваливать себя за догадливость, а Рамсес был на редкость молчалив. Я взглянула на него, и по спине пробежал холодок: профиль, отчетливо вырисовывающийся на светлом фоне песков пустыни, напоминал профиль его древнего тезки – большой нос, выступающий подбородок, нахмуренный лоб. Во всяком случае, на мумию своего тезки Рамсес точно походил.
Когда мы добрались до монастыря, Дэвид пожелал нам спокойной ночи и поскакал к деревне. Настроение Эмерсона ничуть не улучшилось, когда он обнаружил, что дом наш темен и, по всей видимости, пуст. Однако Джон никуда не ушел. При неверном мерцании свечи он прилежно читал Библию. Узрев эту ужасную картину, Эмерсон произнес слова, которые я не решаюсь представить на суд почтенной публики.
3
На следующее утро Джон долго извинялся за свою оплошность.
– Я знаю, что мне следовало разобрать постель и вскипятить чайник. Такого больше не повторится, мадам. Каждый человек должен выполнять свой долг перед теми, кто выше его, но лишь до тех пор, пока это не вступает в противоречие с долгом перед...
Краем глаза я заметила, как физиономия Эмерсона наливается кровью.
– Да-да, Джон, вы совершенно правы. Я бы хотела, чтобы вы помогли мне сегодня утром с фотографиями, поэтому побыстрее уберите посуду после завтрака. Рамсес, ты должен... что с тобой такое? Почему у тебя все лицо в овсянке?
Рамсес вытер лицо салфеткой. Я с подозрением оглядела его и повернулась к мужу.
– Мы опаздываем, Пибоди. Вот что выходит, когда кто-то позволяет светским глупостям мешать работе.
Эмерсон отвел работников в северо-западный конец участка, где неровные холмики сулили еще одно древнее кладбище. Так оно и оказалось. Могилы совсем не походили на те, что мы обнаружили на римском кладбище. Погребение было здесь совсем простым: тела лишь заворачивали в грубый полотняный саван и перевязывали крест-накрест веревками в красно-белую полоску. Среди засыпанных песком надгробий имелось несколько стел с вырезанными на них крестами и прочими христианскими символами – могилы коптов. Правда, это были очень древние копты, и я надеялась, что священник воздержится от протестов. До сих пор отец Гиргис нам не мешал, но вдруг ему не понравятся раскопки на христианском кладбище? Эмерсон, разумеется, поднял меня на смех: дескать, со всеми человеческими останками мы будем обращаться с должным почтением и даже перезахороним их, если того пожелает отец Гиргис. Но прежде надо изучить мертвецов, и если какой-то невежда, одержимый предрассудками, станет возражать, то гореть ему со всеми его предрассудками в геенне огненной.
Прежде чем извлекать содержимое могил на свет божий, Эмерсон хотел сфотографировать раскопы. Это было моей задачей. С помощью Джона я приволокла фотоаппарат, треногу, кассеты с фотопластинками и прочие принадлежности. Нужно было подождать, когда солнце поднимется достаточно высоко и осветит могилы. Пока мы маялись от вынужденного безделья, я спросила:
– Джон, вы хорошо провели свой выходной?
– О да, мадам. Вечером была еще одна служба. Сестра Черити так божественно пела гимн "Омытый кровию Агнца"!
– А обед понравился?
– О да, мадам! Сестра Черити замечательно готовит!
Я узнала один из симптомов безрассудной страсти – потребность в регулярном повторении имени возлюбленной.
– Надеюсь, вы не собираетесь сменить веру, Джон. Вы же знаете, что профессор Эмерсон этого не потерпит.
Прежний Джон разразился бы уверениями в вечной преданности. Новый, испорченный Джон помрачнел.
– Я готов отдать жизнь за профессора, мадам. В тот день, когда мистер Эмерсон поймал меня за кражей его часов перед Британским музеем, он спас меня от греховной и порочной жизни. О, он был так добр! Ударил меня в челюсть, так что я полетел вверх тормашками, потом схватил за шкирку и потащил с собой в Кент. Любой другой на его месте сдал бы меня полиции.
Губы Джона дрожали. Я дружески похлопала его по руке:
– Вряд ли ваша карьера карманника была бы долгой, Джон. Учитывая ваши размеры и вашу, простите, неуклюжесть, вас бы очень скоро поймали.
– Это точно, мадам. Вы не поверите, каким я был маленьким и проворным, когда только занялся этим делом. Слава богу, все это в прошлом.
– И профессор Эмерсон?
– И профессор Эмерсон, мадам. Я глубоко почитаю его и готов отдать всю кровь, до последней капли, за него или за юного господина, но я не могу пожертвовать своей душой. Человеческая совесть...
– Вздор! Если уж вам вздумалось цитировать, Джон, то цитируйте Писание. По крайней мере, оно обладает литературными достоинствами, коего лишены проповеди брата Иезекии.
Джон снял шляпу и почесал голову.
– В том-то все и дело, мадам. Иногда мне хочется, чтобы в Писании не было этих самых достоинств. Но я твердо решил прочесть Библию от корки до корки, сколько бы времени это ни потребовало.
– И до какого места вы дошли?
– До Левита, – сказал Джон с глубоким вздохом. – Бытие и Исход не так плохи, хотя и там есть непонятные места. Но Левит будет моей гибелью.
– Пропустите, – сочувственно предложила я.
– Нет, мадам. Не могу.
Возмущенный крик Эмерсона напомнил о моих обязанностях. Сделав знак Джону, что пора приступать к съемкам, я поднялась, однако едва успела вставить фотопластинку в камеру, как поняла, что вопль Эмерсона обращен вовсе не ко мне.
К нам приближался всадник. Сине-белое одеяние развевалось на ветру. Всадник подъехал прямо ко мне и соскочил с осла. Тяжело дыша, он протянул записку, после чего картинно рухнул на песок.
Поскольку скакал по пустыне осел, а этот болезный лишь сидел на его спине, то я не стала обращать внимания на спектакль. Пока Джон участливо хлопотал над незнакомцем, я вскрыла письмо.
Судя по всему, автором был еще один несостоявшийся трагик. Обращение и подпись отсутствовали, а лихорадочный неразборчивый почерк мог принадлежать единственному знакомому мне человеку.
– "Приезжайте немедленно!!! – с выражением прочла я. – Катастрофа, гибель, крушение! Ужас!!!"
Я ткнула носком туфли посланца, который, казалось, погрузился в благостный сон.
– Любезный, вы от баронессы?
Человек проворно привстал, словно только что не валялся на песке в полном изнеможении, и энергично кивнул.
– Баронесса посылает за вами, госпожа, и за господином Эмерсоном.
– Что случилось? Она ранена?
Объяснения посланца были не более вразумительны, чем само послание. Я все еще пыталась добиться от него хоть какой-то ясности, когда примчался Эмерсон. Протянув ему записку, я объяснила, в чем дело.
– Думаю, нам надо ехать.
– Только не мне!
– Пожалуй, обоим действительно ни к чему, – согласилась я. – Ты можешь заняться съемками, пока я...
– Проклятье, Пибоди! Неужели ты позволишь этой истеричке помешать нашей работе?
Дело кончилось тем, что поехали мы оба. Эмерсон уверял, будто не хочет отпускать меня без присмотра, но на самом деле на него наши жалкие раскопки навевали такую же тоску, как и на меня.
И разумеется, долг каждого помочь попавшему в беду брату... и сестре.
Пока мы ехали по пустыне, настроение мое заметно улучшилось. И вовсе не от перспективы сунуть нос не в свое дело, как могут подумать иные злобные натуры, а от близости изящных пирамид Дахшура.
Сегодня на якоре стояло лишь судно баронессы. Нас без лишних проволочек провели к хозяйке. Мадам в причудливом одеянии розового цвета и в пене оборок, напоминавшем отчасти пеньюар, отчасти вечернее платье, полулежала на тахте, стоявшей на палубе под навесом. Рядом с баронессой сидел мсье де Морган и держал ее за руку. Точнее, позволял баронессе держать себя за руку.
– Ах, дорогой коллега, – сказал он с явным облегчением. – Наконец-то вы пришли.
– Мы отправились в путь, как только получили письмо. Что случилось?
– Убийство, кровопролитие, взлом! – взвизгнула баронесса, подскакивая на тахте.
– Ограбление, – кратко подытожил мсье де Морган. – Кто-то ночью проник в кают-компанию и похитил несколько древних вещиц.
Я покосилась на Эмерсона. Он с нескрываемым отвращением взирал на баронессу и ее галантного покровителя.
– Это все? Пойдем, Пибоди, у нас много дел.
– Нет, нет! Вы должны мне помочь! – простонала баронесса. – Я призвала вас как великих специалистов по разгадыванию тайн. Вы должны меня защитить. Кто-то хочет меня убить...
– Ну-ну, баронесса, держите себя в руках. Но почему кражу обнаружили только сейчас? Уже почти полдень.
– Именно в это время я встаю, – простодушно объяснила баронесса. – Слуги разбудили меня, как только заметили пропажу. Нерадивые свиньи! Они должны были убрать в салоне еще на рассвете.
– Будут нерадивыми, раз за ними никто не смотрит. К сожалению, некоторых подозреваемых уже и след простыл.
Мсье де Морган выругался по-французски.
– Madame, вы же не имеете в виду тех достойных людей, чьи суда вчера стояли здесь? Воры не водятся среди приличной публики!
Я не могла удержаться от улыбки при столь наивном заявлении.
– Никогда не знаешь наверняка. Для начала давайте осмотрим место преступления.
– Никто ничего не трогал! – Баронесса с готовностью поднялась. – Я приказала, чтобы все оставили как есть, до приезда великих сыщиков.
Как воры проникли в кают-компанию, догадаться оказалось легче легкого. Широкое окно на носу судна было распахнуто, а подушки на тахте смяты. К сожалению, следы были крайне нечеткими. Разглядывая их в карманную лупу, я чуть ли не впервые пожалела, что в Египте нет нашего благословенного сырого климата.
Я повернулась к мужу:
– Ты же можешь сказать, что пропало, Эмерсон? Полагаю, вчера ты рассмотрел древности куда внимательнее, чем я.
– А тут и думать нечего, – мрачно проворчал он. – Какой предмет вчера больше всего бросался в глаза?
Правильный ответ – рояль, но Эмерсон имел в виду вовсе не музыкальный инструмент.
– Ящик с мумией. Я уже заметила, что он исчез. Что еще, Эмерсон?
– Скарабеи из лазурита и статуэтка Исиды с младенцем Гором на руках.
– Все?
– Все. Эти предметы, – с чувством добавил Эмерсон, – были лучшими в коллекции.
Дальнейший осмотр комнаты не дал ничего интересного, поэтому мы принялись опрашивать слуг. Баронесса визгливо выкрикивала обвинения, а слуги с понурым видом жались друг к другу.
Двумя меткими словечками я заткнула баронессе рот и велела Эмерсону допросить слуг, что он и проделал с присущим ему тактом.
Все до единого отрицали свою причастность. Все до единого ночью крепко спали, а когда один из них предположил, что во всем виноваты джинны, остальные поспешили с ним согласиться.
Мсье де Морган посмотрел на солнце, которое стояло почти в зените.
– Я должен вернуться к раскопкам, мадам. Советую обратиться к местным властям. Они разберутся со слугами.
Египтяне издали страдальческий вопль. Они слишком хорошо знали, как местные власти разбираются со слугами. Жестом успокоив их, я повернулась к баронессе:
– Я запрещаю.
– Вы... запрещаете? – У мсье де Моргана поползли вверх брови.
– И я тоже запрещаю! – Эмерсон встал рядом со мной. – Вы не хуже меня знаете, де Морган, что в здешних краях допрос сводится к тому, чтобы бить подозреваемого по пяткам, пока он не сознается. Бедняги считаются виновными, пока не будет доказана их невиновность. Однако, – добавил он, хмуро глядя на француза, – такое поведение может показаться вполне разумным гражданину Французской Республики с ее архаичным кодексом Наполеона.
Мсье де Морган театрально вздохнул:
– Я умываю руки! И так потерял полдня. Делайте что хотите.
– Именно так я и поступлю. Bonjour, monsieur.
После того как француз удалился, тихо ругаясь на своем кокетливом языке, Эмерсон повернулся к баронессе:
– Мадам, если вы вызовете полицию, мы с миссис Эмерсон не станем вам помогать.
И он расправил широкие плечи.
По-моему, на баронессу больше подействовали плечи, чем угроза. Она как завороженная смотрела на моего мужа, пока я не ткнула ее своим незаменимым зонтиком.
– Что? – вздрогнув, пролепетала немка. – Полиция... Зачем она нужна? Ведь что пропало? Ничего особенного.
Эмерсон хмыкнул:
– Поздравляю, мадам. Вы не лишены здравого смысла. Вам ведь не требуются дополнительные проблемы. Если вы желаете отдохнуть...
– Нет, вы меня не понимаете! – И эта наглая особа хищным движением схватила моего мужа за руку и уткнулась в нее лицом, кинув на меня хитрый взгляд. – Меня не интересует это старье! Но что будет со мной? Я боюсь за свою жизнь, за свою добродетель...
– Думаю, за последнее опасаться не стоит, – буркнула я и прикусила язык, поймав взгляд Эмерсона.
– Вы меня защитите, бедную беспомощную Madchen? – не унималась баронесса. Ее пальцы ласкали бицепсы Эмерсона.
У моего мужа замечательные бицепсы, но никому не дозволено (кроме меня, конечно) восхищаться ими подобным образом.
– Я защищу вас, баронесса! – Мой голос был холоден и тверд. – У нас с мужем разделение обязанностей. Он расследует, а я охраняю дам.