Несмотря на тёткино "воспитание", кретинкой я все-таки не стала и кое-что соображала. Несколько дней я раздумывала, а потом сбежала с уроков, чтобы навестить соседей моей покойной бабушки. Мне смутно помнилось, что на том же этаже, где была наша с бабушкой квартира, жила какая-то её близкая подруга. Оказалось, это и в самом деле было так.
Бабушкина подруга была дома. Я представилась, и меня приняли с распростёртыми объятиями. Когда немного улеглись эмоции, я прямо спросила старушку, может ли она мне рассказать что-нибудь о моем финансовом положении. Дескать, меня замучили угрызения совести, что я сижу на шее бедной пожилой женщины. И тут выяснилось, что и неизвестный мне пан Райчик, и давно знакомая пани Крыся говорили истинную правду. Бабушка оставила "тётке", своей сестре, очень солидную сумму на моё содержание, и мне же завещала свою квартиру, которую подлая тётка сразу же по смерти сестры продала за бешеные деньги. Мы подсчитали с бабушкиной подругой: денег даже при теперешних ценах хватило бы на двадцать лет не только безбедной, а прямо-таки роскошной жизни. А ведь десять лет назад все было намного дешевле… Деньги огромные, ну да бог с ними, с деньгами. Больше всего жаль мне было квартиры. Это была квартира моих погибших родителей, и я являлась полноправной наследницей.
Я, а не тётка! Какое право она имела её продавать?
Ну пусть бы сдала в аренду, пусть бы пользовалась деньгами. Зато теперь, когда я выросла, у меня был бы свой угол. А так - куда мне деваться?
После всех этих открытий я стала совсем другой.
Взбунтовалась и уже не во всем слушалась тётку.
Например, настояла на том, что буду дополнительно брать уроки рисования. Наша учительница по рисованию обнаружила у меня способности и всячески поощряла мою тягу к учению. А я отдавала себе отчёт в том, что самостоятельная жизнь потребует больших расходов, и решила зарабатывать рекламой. Мне поручали работу, так как я согласна была на любую плату. Вот я и врала тётке, что остаюсь в школе на дополнительные занятия по рисованию, а сама за это время делала платную халтуру. Не очень много успевала я сделать за эти с трудом выкроенные два часа, но и этого было достаточно. Впервые в жизни у меня появились собственные деньги.
А после окончания школы и получения аттестата зрелости произошло чудо. Та самая учительница рисования, с которой мы очень подружились, уезжала на работу по контракту в Соединённые Штаты года на два и оставила мне свою однокомнатную квартирку! Должен же кто-то поливать её цветочки - так она мне сказала, не слушая моих благодарностей.
Трудно было поверить в такое счастье! Теперь я могла расстаться с тёткой, у меня появился свой угол, пусть и временный. Я не стала спрашивать разрешения тётки, просто сказала, что уезжаю от неё - и все. Я совершеннолетняя, мне уже восемнадцать.
Все мои вещи поместились в маленьком чемоданчике. Я поступила на первый курс Академии изобразительных искусств. Мне, как сироте, полагалась стипендия, так что жить было на что. Первое время я постоянно пребывала в состоянии какой-то эйфории.
Целыми часами слонялась по улицам города, наслаждаясь свободой, посещала музеи и выставки. Обрезала косы. Ела, что хотела, делала, что нравилось, жила в чистой комнате, с настежь распахнутыми окнами.
У меня всегда горел яркий свет (тётка признавала только лампочки в двадцать пять ватт).
Я бы с радостью порвала с тёткой все связи, навсегда рассталась с ней, но у неё нашёлся способ обуздать меня.
…Это случилось ещё тогда, когда мы жили вместе. Тётка снова поссорилась с пани Крысей, и тогда та решила вывести её на чистую воду. Пани Крыся силой ворвалась ко мне в спальню, где я, как и положено, сидела, когда в доме были гости. Тётка пыталась помешать ей встретиться со мной, но пани Крыся была помоложе тётки и посильнее её, и последней не осталось ничего другого, как, стиснув зубы, остаться в кухне. А пани Кристина с искренним удовлетворением громко довела до моего сведения, что все ценное в этом доме принадлежит мне и только мне! Ибо раньше принадлежало моим погибшим родителям. Серебряные подсвечники, столовое серебро, старинный мейсенский фарфор, картина Хелмонского на стене, старинный комодик, яшмовые часы, драгоценности, о наличии которых я ничего не знала.
И фотографии. Четыре альбома с фотографиями, среди них свадебный портрет моих родителей и многочисленные их фотографии! Это меня потрясло.
Родителей своих я не помнила, фотографий их никогда не видела. Тётка утверждала, что они не сохранились. Теперь я узнала правду.
Вот этими фотографиями она меня и держала.
Сказала: и в самом деле фотографии родителей у неё спрятаны, и она покажет их мне и даже совсем отдаст, если я это заслужу. Тётку свою я знала прекрасно, знала, что ложь стала её второй натурой, что она патологическая врунья, но в данном случае мне так хотелось увидеть лица моих мамы и папы! А эта… эта… многие годы в ответ на мои просьбы показать хоть какую-нибудь фотографию родителей твердила, что ни одной не сохранилось. Теперь же призналась, что, однако, сохранились… Значит, надо заслужить…
И я старалась заслужить. Как минимум, раз в неделю навещала тётку и делала для неё все на свете: оплачивала её счета своими деньгами, выискивала мастеров для починки сантехники и всего прочего в этом разваливающемся доме, терпеливо выслушивала жалобы на здоровье, злословие обо всем и обо всех, покупала лекарства, прибирала в квартире. И каждый раз меня утешала мысль, что вот кончу - и уйду к себе, ведь я же здесь больше не живу. Возможно, со временем моя ненависть к тётке немного бы ослабела, если бы сама тётка не постаралась её разжечь вновь.
Первый раз в своей жизни я осмелилась на каникулах поехать к морю, и меня наказали за это, хотя я и предупредила, что уезжаю на три недели. Ах так, я её не послушалась? И вот, когда по возвращении я пришла к тётке, она мне заявила: раз я осмелилась поступить вопреки её воле, значит, мне не очень нужны родительские альбомы. Ей они тоже не нужны, выходит, незачем их хранить, вот она один из них и сожгла. И в качестве доказательства предъявила мне обгорелый остаток переплёта. Я не убила её на месте, хотя мне и очень трудно было от этого удержаться. Потом, поразмыслив, пришла к выводу, что она опять врёт, по своему обыкновению. Во-первых, где бы она сжигала альбом? Не на газовой же плите.
А во-вторых, не станет она уничтожать того, что может принести ей пользу.
Я немного успокоилась, но пережить тогда мне пришлось здорово. Если бы я знала, где она прячет родительские альбомы, отняла бы их у неё силой.
Но я не знала, а искать их в тёткиной квартире, заполненной всяческим хламом под самый потолок, - безнадёжное дело. Ненависть к тётке закаменела во мне, как гранит.
Вот почему я сделала то, что сделала.
* * *
- Боже милостивый! - дрожащим от волнения голосом произнёс Януш. - Как ты могла такое отмочить?!
Он поджидал меня в моей квартире и выскочил в прихожую, услышав, как я ключом открываю замок. Взял у меня из рук сумку, помог снять плащ и повесил его на вешалку.
Поскольку все мои мысли были о последней квартире, которую я только что осмотрела и за которую заплатила очень солидный задаток, я, естественно, сразу же подумала об этом задатке. Разумеется, не было никакой уверенности, что квартира понравится моей канадской тётке, и тогда плакали мои денежки, ведь платила я своими, а как-никак пятнадцать миллионов на дороге не валяются. Потом до меня дошло - Януш не мог знать о задатке, я ещё ни словечка о нем не вымолвила. Тогда чего же он?…
- Ты о чем? - удивилась я.
- Болек узнал тебя по описаниям свидетелей, но не был уверен, и на всякий случай сначала обратился ко мне. Это ты была в том доме, на улице Вилловой?
Тут я сразу все вспомнила. И в самом деле, была…
Мы с Янушем уже вошли в кухню, и я пыталась зажечь газ русской зажигалкой для газовых плит. А эта чёртова штуковина была с придурью: то нормально зажигала газ, то капризничала, и приходилось горелку откручивать на полную мощность.
Позабыв о газе, я повернулась к Янушу.
- Езус-Мария, и в самом деле! Ты имеешь в виду те трупы на Вилловой?
Вспомнив о газе, я отвернулась от Януша и поднесла зажигалку к горелке. Могучим взрывом газа мне чуть не опалило брови и ресницы. Я быстренько поставила на газ пустой чайник, спохватилась, сняла его и налила воду, поставила снова на горелку, потом сняла и вместо чайника поставила кастрюлю с гуляшом. Януш молча ждал, пока я покончу со всеми этими нервными манипуляциями.
Покончив с манипуляциями, я села на стул и потребовала:
- Ну, рассказывай! Уже что-то известно?
Обойдя стол кругом, он сел напротив.
- Как тебе только пришло в голову сбегать? Ведь тебя же там видели. Неужели не понимаешь, что тем самым вызываешь подозрения?
- Глупости! - сердито сказала я.
После целого дня беготни в поисках квартиры для тётки я жутко устала, очень проголодалась, а главное - была жутко вздрючена из-за всех этих переговоров с владельцами квартир, большого задатка, ну и, конечно, из-за дурацкого положения, в которое угодила с теми трупами.
- Меня же там никто не знает! - раздражённо продолжала я. - И вообще не понимаю, при чем тут я? С чего мне убивать двух совершенно незнакомых людей? Крыша, что ли, поехала у твоего Болека?
Януш спокойно возразил:
- Как видишь, не поехала, он сразу тебя распознал по описаниям свидетелей. Что ты там делала? Давай рассказывай, а потом я уже тебе кое-что проясню…
Помешивая гуляш, я принялась ему рассказывать обо всем, что увидела в проклятой квартире на Вилловой. Сняла кастрюлю с газа, приготовила салат, разложила по тарелкам еду и поставила на стол. Трупы трупами, но есть хотелось по-страшному. К сожалению, аппетита они мне не отбили.
Януш с наслаждением втянул носом запах мяса, вздохнул, достал забытые мною вилки и сказал:
- Похоже, нож уже не понадобится. Ну ладно, садись ешь, а я тебе расскажу, что там происходило…
* * *
По звонку анонима на Вилловую приехала патрульная машина. Два сотрудника полиции поднялись на лифте на четвёртый этаж, толкнули незапертую дверь и вошли в квартиру. Через минуту они вышли. Один из них спустился вниз, а второй опёрся на перила лестницы и закурил сигарету.
Минут через пятнадцать приехала следственная бригада, в состав которой входил и Болек Пегжа, поручик, хороший знакомый Януша. Следователь он был опытный и сразу же со знанием дела принялся за работу, не испытывая никаких нехороших предчувствий.
Начал он с двери.
- Была незаперта? - спросил он полицейского, дежурившего на лестничной площадке.
- Незаперта и приоткрыта, - ответил тот.
- Никто здесь не ошивался?
- Никто. А за то время, что я тут стою, лифт всего один раз проехал, судя по звукам - на пятый этаж.
На этом поручик Пегжа закончил опрос полицейского и вошёл в квартиру, где уже вовсю развил следственную деятельность его начальник, капитан Тиранский, заслуженно называемый всеми сотрудниками просто Тираном. Ни к чему не прикасаясь, профессионалы обследовали все помещения, констатировали наличие двух трупов, общую запущенность квартиры и страшный беспорядок в ней, причём особо отметили кучу разбитых кирпичей и штукатурки в гостиной, и предоставили действовать экспертам-криминалистам. Полицейский врач ждал своего часа, а сержанта капитан послал за дворником.
- Часа через два следственная бригада уже располагала кое-какими данными.
Женщина была убита ударом в голову. Удар был всего один, но нанесён с такой силой, что вполне хватило и одного. Орудия, которым этот удар был нанесён, не пришлось долго искать: как раз подходил один из молотков, обнаруженных у второго трупа в гостиной. Погибшая женщина была старая, толстая и очень запущенная, как и квартира.
Со вторым трупом не все было так ясно. Мужчина, вне всякого сомнения, был мёртв, но вот причину его смерти оказалось совсем не просто определить. Никаких видимых следов на теле не обнаружили, и полицейский врач высказал предположение: сердце или апоплексический удар. Разумеется, это было его личное мнение, предварительное, официально он выскажется только после вскрытия. Зато время смерти взялся определить с большой долей вероятности. Обе жертвы преступления покинули сей бренный мир около часа назад, плюс-минус минут пятнадцать.
В кошмарно грязной кухне обнаружили и изъяли посуду с остатками недавней трапезы, в том числе чашки из-под кофе и рюмки, из которых недавно пили коньяк. Со всех этих предметов, в том числе и с коньячной бутылки, сняли отпечатки пальцев.
Особый интерес к кухне следственная бригада проявила по наущению одного из её членов, которого в узких профессиональных кругах называли не иначе, как "чёртов щенок". Щенком этим был эксперт-криминалист некий Яцек Шидлович, чрезвычайно талантливый и жутко самонадеянный молодой эксперт-криминалист. Коллеги честно признавали, что у щенка были основания задирать нос, но тем не менее эта черта весьма раздражала. Мечтающий о молниеносной карьере в уголовном розыске, этот самонадеянный молокосос имел обыкновение высказывать свои соображения уже по ходу расследования, не дожидаясь результатов экспертизы, руководствуясь нюхом, инстинктом, каким-то шестым чувством и бог знает чем ещё и доводя коллег до бешенства стопроцентным попаданием в яблочко. Не было случая, чтобы его соображения не оправдались. Коллеги только в ярости скрежетали зубами, а чёртов щенок лишь радостно смеялся.
Вот и на этот раз он вызвал раздражение всей бригады излишней самоуверенностью.
- На бутылке покойник и продавщица, - безапелляционно заявил он. - На кофейных принадлежностях - покойник и покойница. Последнее, что они приняли внутрь перед смертью, и попомните моё слово - это имеет значение! Кроме того, вижу я здесь две свежие бабы, каблучки на полу, пальчики на дверных ручках, самые отчётливые - на телефонной трубке, немного смазанные на бардаке в квартире. Бардак тоже свежий, до этого его не было. Все же остальное - старое, но среди старых отпечатков есть и одна из двух свежих баб. Это я вам говорю!
- Поцелуй меня в… - буркнул в ответ начальник, но Яцуся это не обескуражило. Он продолжал, как ни в чем не бывало:
- В шкатулочке золото лежало, невооружённым глазом видно. Полнюсенькая была! Золото покинуло помещение с чьей-то помощью, и смею обратить ваше внимание на тот факт, что обе девицы приближались к покойному, одна даже присела, видите, пыль стёрта? Не иначе, её юбчонкой. Она явилась сюда последней и немного затоптала ту, что до неё приходила. Это я вам говорю! Бардак в квартире учинила первая, наверняка что-то искала, её пальчики, её ножки, больше ничьих не обнаружите, только её да покойницы. А обнаружить - плёвое дело, о такой поверхности можно только мечтать, вон какая пылища, все, как на картинке, видно. Спасибо хозяйке, пусть земля ей будет пухом, не любила покойница наводить порядки…
Болек с беспокойством прислушивался к этим пророчествам коллеги, ибо отправленный им на разведку сержант уже успел кое-что разузнать. Он разыскал трех свидетелей, которые приблизительно час назад видели здесь женщину. И если, называя время, они расходились в своих показаниях минут на тридцать, то в описании женщины были на редкость единодушны, хотя их и допрашивали по отдельности.
- Я её в окно увидела, - рассказывала хозяйка квартиры на первом этаже, - когда цветочки поливала, вон они, видите? А какая-то женщина как раз подошла к нашему дому и остановилась точнёхонько перед моим окном. Стояла и наш дом разглядывала. И вверх смотрела, и по этажам, я ещё подумала - не иначе, кого-то ищет. Блондинка, волосы короткие и такие… вроде как растрёпанные. Может, ветром их растрепало? А одета она была очень приметно. Плащ на ней такой… переливающийся, что даже и не скажешь, какого цвета. То синим кажется, то совсем тёмным, а то вдруг совсем светлый, ну прямо бежевый. Туфли на каблуках, я обратила внимание, потому что она опёрлась о фонарный столб и из одной туфли песок вытряхнула.
Второй свидетель, пенсионер с пятого этажа, вернувшись с прогулки, вынимал внизу в подъезде письма из своего почтового ящика, когда незнакомка вышла из лифта. Он обратил внимание и на растрёпанные светлые волосы, и на оригинальный плащ. Ведь в молодости он, проше пана сержанта, портной по специальности, вот и осталась привычка обращать внимание на то, как люди одеты. А женщина так торопилась, словно за ней кто гнался. Выскочила из лифта и бегом на улицу, только каблучки застучали. Нет, она незнакома ему, первый раз видит, наверное, не из их дома.
Третьим свидетелем оказалась пятнадцатилетняя девочка, которая не пошла в школу, так как свернула ногу в щиколотке и теперь не могла ходить. Сидела дома с забинтованной ногой и нетерпеливо ждала подружку, которая почему-то запаздывала. Вот девочка и не отходила от входной двери, прислушиваясь к лифту. Когда он остановился на их этаже, девочка выглянула в глазок на лестничную площадку и увидела незнакомую женщину, которая смотрела на номера квартир. Она пошла направо, наверное, в ту квартиру. А какой прелестный плащ был на этой женщине! И туфельки офигительные, это девочка успела разглядеть. С женщиной она незнакома, но знает её, раз по телевизору видела. Та самая знаменитая писательница, Хмелевская, сейчас все её читают. Или кто-то очень на неё похожий…
Болеку стало не по себе. Нет, не кто-то похожий, а Хмелевская собственной персоной! Болек очень хорошо знал примечательный плащ. Да и остальные приметы совпадали, особенно волосы. Выходит, эта кошмарная особа была здесь в тот момент, когда две жертвы преступления испустили дух. Провела тут несколько минут и исчезла. Почему она сбежала?…
Все эти соображения немного мешали поручику Пегже вникать в гениальные предвидения своего коллеги. А тот продолжал выпендриваться, переместившись в кухню.
- В кофе подмешана какая-то гадость, это я вам говорю! Проверите и сами убедитесь. Кто пил, а кто не пил - пока не знаю, но зато уверен: на молотке не только покойник, видны и дамские пальчики…
Опросили остальных жильцов дома, а также дворника. Из их показаний стало известно, что погибшая женщина - хозяйка квартиры. Жила она не одна, а с племянницей, которую воспитывала чуть ли не с рождения, но уже года два как племянница куда-то выехала, тут не живёт, но время от времени появляется. Хозяйка квартиры - жуткая баба, такой скупердяйки свет не видел. И характер имела на редкость мерзкий, ну да что теперь об этом говорить…
А так особа тихая, спокойная, никогда никаких скандалов, никакого шума, гости приходили к ней очень редко, и тоже люди спокойные. Чаще всего одна такая немолодая женщина, раз с ней даже соседка с пятого этажа ехала в лифте, так перекинулись парой слов, а кто эта женщина - никто не знает. Крупная такая, довольно полная, крашеная блондинка. Вот и все, что о ней известно. Хуже всего, что и о племяннице немногое узнали. Даже её фамилия неизвестна, сомнительно, чтобы она носила фамилию покойной.
Где живёт племянница - никто из жильцов дома не знал. Её называли по фамилии тётки, если была нужда как-то девушку назвать. "Молодая Наймова" говорили, потому что тёткина фамилия Наймова. Нет, никаких подружек у племянницы не было…