- Институт держит археологов в черном теле, - сказал Энди. - Джин являет собой компромисс. Она занимается историей искусств.
- С годами число археологов и людей искусства выравнивается, - серьезно заметила Джин. - В Институте стремятся к равновесию.
- Она являет собой компромисс во многих отношениях, - сказал Хосе и улыбнулся Джин. - Она старается сохранить мир между нами. А это не всегда легко.
- Верю. - Изумрудные глаза Жаклин обратились на Хосе, и он выдержал этот оценивающий взгляд спокойно и с улыбкой. Потом Жаклин перевела глаза на Майкла. Выражение ее лица не изменилось, но Джин дорого была дала, чтобы узнать, каково мнение их новой знакомой об этом молодом оригинале. Он напоминал борца. У него были тяжелые и грубые черты лица, за одним, правда, исключением, которое мог заметить только внимательный наблюдатель, - у Майкла был красивый рот, с тонкими губами, почти изящный по форме. Руки - большие, с толстыми, словно обрубленными пальцами, были, если верить законам хиромантии, скорее руками ремесленника, чем художника. Из-за широких сильных плеч и привычки сутулиться Майкл казался ниже ростом, хотя он был высок - почти шесть футов. Его рубашка походила на рубашки, столь популярные у молодых американцев, яркие, как галстуки, только ее радужная расцветка возникла постепенно, сложившись из красок, которыми Майкл пользовался в течение прошлого года. Рубашка была расстегнута, не до талии, а гораздо ниже, до того места, где утвердился ремень выцветших джинсов.
Жаклин через плечо поглядела на вход в кафе. Он был темен и мрачен, словно зев пещеры. И внутри не было заметно никаких признаков жизни.
- А где же наш гостеприимный хозяин? - спросила Жаклин. - Я бы выпила кофе.
Раздался дружный взрыв смеха, и у нее удивленно поднялись брови.
- Вот именно гостеприимный - как раз подходящее слово, - отозвался Энди, по-видимому присвоивший себе право говорить за всех. - Джузеппе всех нас терпеть не может. Я готов был отнести это за счет ненависти к иностранцам, но, по-моему, мы не нравимся ему как личности.
- Значит, он заставляет вас ждать, - задумчиво проговорила Жаклин и вдруг голосом, который, наверно, был слышен за квартал, прокричала: - Senta!
От неожиданности все подпрыгнули, только Майкл не пошевелился, он погрузился в собственный мир и ничего вокруг не слышал. Словно джинн из бутылки, как по мановению волшебной палочки, в дверях возник Джузеппе. Густые черные брови мрачно хмурились, небритые щеки блестели. Белый фартук, повязанный на животе, был запачкан кофе, вином и прочими пятнами, происхождение которых не поддавалось определению. Джин подозревала, что он вышел, движимый скорее непреодолимым любопытством, а вовсе не рвением, но никто не стал интересоваться его побуждениями.
- Un capuccino, per favore! - прозвучало мягкое контральто Жаклин.
Все поспешили воспользоваться немой яростью Джузеппе, чтобы сделать заказы, после чего тот скрылся в кафе, обведя всех негодующим взглядом.
- Magnifino! - восхитился Хосе. - Где вы этому научились?
- В течение десяти лет за мной держалась слава самой горластой мамаши в квартале, - самодовольно сказала Жаклин. - Мои дети были готовы вернуться домой на полчаса раньше, только бы мне не пришлось пускать в ход мой знаменитый голос.
- Сколько же у вас детей? - спросила Джин.
- Двое.
- Вот как? Может быть, покажете нам их фотографии? - предложил Энди, взглянув на объемистую сумку, стоявшую у ног Жаклин. Белая, огромная, бесформенная, она напоминала мерзкую одушевленную кожаную сумку из рассказа М.Р. Джеймса о привидениях. Джин казалось, что того и гляди из нее высунутся тонкие зловещие ручки и схватят кого-нибудь за щиколотку.
- Нет, не покажу и вообще не хочу о них говорить.
- Почему же?
- Потому что, - Жаклин широко улыбнулась, - потому что я говорила о них, с ними и за них целые двадцать лет. А это - первое лето, когда они живут самостоятельно. По-моему, они благополучно пережили мою опеку, но говорить о них не хочу. Изменим тему. Где же остальные члены вашего тайного общества?
Энди театрально взмахнул рукой.
- "Но тише, видите? Они идут!" - провозгласил он, перефразировав цитату из шекспировского "Гамлета".
Джин подумала, что теперь уже не сможет подниматься на этот холм с прежней безмятежностью. Кафе являлось прекрасным наблюдательным пунктом для критически настроенного зрителя.
Невысокий, худощавый и серьезный Тед казался подростком лет шестнадцати, он носил большие очки и был коротко подстрижен "под квадрат". Однако на предплечье у него виднелся длинный белый шрам от удара штыком, который он получил во время Шестидневной войны. Тед уже пользовался известностью в научных кругах из-за своих исследований скальных захоронений. Он был настоящий сабра - родился и вырос в Израиле; его отец - герой войны 1948 года, высокопоставленный правительственный чиновник - жил в Тель-Авиве. Это было почти все, что друзья знали о семействе Теда; он мог без умолку говорить о чем угодно, только не о себе.
Дейна же, наоборот, только о себе и говорила. В первые недели после того, как она присоединилась к их группе, все только и слышали от нее, что об охоте, слугах, теннисе на лужайке, у них даже зародились некоторые подозрения. В конце концов Энди сделал несколько язвительных замечаний насчет высшего общества, и Дейна поняла намек. Забываясь, она говорила с акцентом, очень напоминающим выговор битлов, словно всю жизнь прожила в Ливерпуле, - и Джин догадывалась, что так, наверное, и было.
Кто-то сказал Джин, что они с Дейной очень похожи, словно сестры. Сначала это доставило ей удовольствие. Действительно, у обеих девушек были прямые каштановые волосы, темные глаза, круглые лица, вздернутые носы. Они были примерно одного роста - пять футов и пять дюймов, но Дейна весила на десять фунтов больше, чем Джин, что, казалось бы, должно было быть ее минусом. Джин и сама, боясь набрать вес, вела постоянную борьбу с макаронами - непременным вкладом Италии в ограниченный аспирантский рацион. Однако Джин не могла не признать, что дополнительные фунты распределялись на фигуре Дейны крайне удачно. Правда, черты ее лица не отличались особой привлекательностью, кожа была землисто-серая, а каштановые волосы имели мышиный оттенок и не шли ни в какое сравнение, например, с красивым рыжевато-золотистым ореолом Энн. И тем не менее Дейна привлекала к себе всеобщие взгляды, а Энн...
Светская жизнь требует известной доли лицемерия. Пока все эти мысли занимали Джин, она приветствовала вновь прибывших и с натянутой улыбкой наблюдала, как Дейна втискивает свой стул между Майклом и Энди. Появился Джузеппе с подносом и поставил перед всеми чашки. Он явно злился и ставил чашки на столик со стуком, рука у него была тяжелая, но капуччино Жаклин был поставлен перед ней с особой осторожностью.
Хосе поднял свою чашку, которая чуть ли не плавала в блюдце.
- Вечно с моей чашкой обращаются хуже, чем с другими, - мрачно пожаловался он. - Ясное дело, Джузеппе настроен антиклерикально. Наверно, он коммунист.
- Антиклерикалу не обязательно быть коммунистом, - возразил Тед. - Надо же мыслить логически.
- Мой любимый противник, - пояснил священник, обращаясь к Жаклин. - Вы, верно, заметили, сколько конфессий представлено в нашей группе?
- Ну уж, конфессий, - фыркнула Дейна.
- А как же! У нас есть и католики, и протестанты, и евреи, и язычники...
Тут Энди отвесил дурашливый поклон.
- И вероотступники, - договорил Хосе, кивнув в сторону Майкла, который продолжал рисовать.
- Не хватает только мусульманина, - заметила Жаклин.
Энди рассмеялся.
- Не знаю, леди, кто вы и какую веру исповедуете, но что вы честный человек, сразу видно. Вы так и подбрасываете мне нужные реплики, но свою лучшую я уже использовал. Так что сейчас скажу одно: держитесь! Мусульманин уже на подходе.
Джин обернулась. И увидела поднимающегося на холм человека.
- Это всего лишь Альберт, - сказала она спокойно. - Ну и паяц же ты, Энди!
- Кто это Альберт? - спросила Жаклин. - Он тоже из вашей компании?
- Нет, я уже говорил вам о мистических числах. Нас - семь, Семь Грешников.
- Почему грешников?
- Такое название придумал Энди, - объяснил Тед. - Он считает, что это смешно. У него примитивное чувство юмора.
- Но мы же все грешники, - заявил Энди. - Все мы - несчастные грешники в греховном мире. Правда, Хосе?
Священник поднял глаза к небу и громко вздохнул. А Энди продолжал:
- Альберт - наш крест. Мы его терпим, ибо стремимся к самосовершенствованию. Альберт послан нам, дабы мы могли на нем практиковаться. Если мы когда-нибудь научимся любить Альберта, мы сможем полюбить все, что угодно.
Жаклин поправила очки, которые все время сползали на нос, и вгляделась в человека, тяжело поднимавшегося на холм.
- А что в нем плохого? Или вы просто против мусульман?
- Он вовсе не мусульманин, - спокойно поправил ее Тед. - Энди неточен, как всегда. Альберт - маронит, ливанский христианин. И за его приятное присутствие среди нас надо благодарить Энди - это еще один грех в его обширном списке прегрешений. Они дружили с детства в Бейруте.
- Да какое там дружили, черт побери, - возразил Энди. - Просто в Бейруте наши старики вместе преподавали в Американском университете, и мы пошли учиться туда же. Не изводи меня, Тед, Альберт втерся бы в нашу компанию, даже если бы никого из нас никогда не знал. Он же пронырливый как угорь.
Никто ему не ответил. Вновь пришедший уже приблизился к столикам. Джин не могла не подумать, что Альберт не только уродлив, но еще и не располагает к себе. Эти два качества вовсе не обязательно синонимы. Физическое уродство может быть трогательным, даже привлекательным. Ей встречались люди куда более некрасивые, чем Альберт, хотя таких и было не много. Но у него не было ни одной подкупающей черты.
На низкий лоб падали пряди черных сальных волос. Все лицо было испещрено следами от прыщей. Невероятно длинная верхняя губа скрывала выступающие передние зубы; в профиль он напоминал антропоида с отвислыми губами и без подбородка. К тому же он был жирный - не полный, не пухлый, а какой-то рыхлый, тучный и заплывший жиром. Как и у Майкла, ремень джинсов держался у него не на талии, а на бедрах, но если джинсы Майкла просто сползали с его тощего тела, то у Альберта из-за его толстого живота о талии и говорить не приходилось. Когда он улыбался, его маленькие косящие глазки прятались между жирными щеками и нависшими бровями. Он повсюду таскал с собой потертый кожаный портфель, и, возможно, из-за этого одно плечо у него было выше другого, так что он ходил как-то странно накренившись.
И все же отталкивающим Альберта делал не его вид, а манеры. Он источал духовное нездоровье, словно дурной запах. Джин жалела его, но, когда он придвигал к ней свой стул и начинал похлопывать ее по коленке пухлой лапой, она делала над собой усилие, чтобы не отшатнуться от него, как от прокаженного, с натугой улыбалась в ответ.
Одним из нестерпимых, но и поистине трогательных качеств Альберта было то, что он совершенно не сознавал, какое впечатление производит на окружающих. Когда он, подойдя, стал здороваться с компанией, его лоснящееся лицо сияло. Он осторожно поставил портфель под стул. Оглядел всех косящим взглядом, задержал глаза на Джин и Дейне - у той скривились губы - и, наконец, увидел Жаклин.
- Альбер Гебара, - представился он, произнеся свое имя по-французски.
- Здравствуйте. Я - Жаклин Кирби.
- Не студентка, - сказал Альберт, уставившись на нее. - Слишком стара для этого, правда? Madam ou mademoisell Kirby? Docteur, peut-etre?
- Просто Жаклин.
- Mais non, ce n'est pas bien de parlera une dame d'un certain age...
Энди застонал.
- Ох уж наш тактичный Альберт. Слушай, кретин, ты что, не знаешь, что невежливо говорить с леди о ее возрасте? И ради Бога, перейди на английский. Ты же можешь, если захочешь... Вот уж... Ведь неприлично говорить на языке, который не все понимают.
Но глаза-бусинки Альберта не отрывались от Жаклин.
- Mais vous compenez francais, vous comprenez fort bien ce que je vous dis...
- Un peu, - осторожно согласилась Жаклин.
- Alors, madame Kirby? Madame la professeur? Madame la...
- Нет, - ответила Жаклин. - Я не преподаватель. Я библиотекарь.
- Une bibliothecaire. - Альберт удовлетворенно кивнул. Он встал, взял стул, подхватил свой портфель и двинулся вокруг стола, намереваясь устроиться рядом с Жаклин. Под шум возобновившейся беседы Энди пробормотал:
- Слава Богу, кто-то еще говорит по-французски. Я уже устал быть единственным адресатом Альбертовых откровений. Впрочем, он не зря усвоил подобный стиль беседы - он получает информацию. Библиотекарь! Мне бы это и в голову не пришло!
- Неужели? - Дейна и не думала понижать голос. - Мужчины так ненаблюдательны. Я это сразу поняла. Унылая, скучная, средний класс.
- В отличие от тебя, - отрезал Энди. - Ты у нас образец любезности.
Дейна сникла. Только Энди и удавалось поставить ее на место.
Зато Альберт вошел в раж. Он перешел на английский - видно, Жаклин уже не хватало ее скудных познаний во французском. В присутствии Альберта разговор замер. Его громкий голос заглушал другие голоса, а его высказывания были настолько возмутительны, что у слушателей захватывало дух.
- Понимаете, я христианин, - объяснил он скептически слушающей его Жаклин. - Вы, наверное, думаете, что я грязный мусульманин.
- Нет, - прервала его Жаклин. - Почему же?
Но Альберт не заметил сарказма.
- Нет, я не грязный мусульманин, - повторил он и с удовольствием сделал паузу. - Я добрый христианин, истинный христианин. Я обожаю Святую Матерь Божью и всех святых. Я приехал сюда, работаю, учусь - и все ради благословенных святых. В Церкви мало хороших христиан. Сейчас мало. И нужны истинные христиане, такие, как я, чтобы Церковь стала лучше.
Жаклин взглянула на Хосе, но поддержки не получила, глаза священника ничего не выражали.
- Вы намереваетесь улучшить Церковь? - спросила Жаклин. - Каким же образом?
Альберт одобрительно похлопал ее по колену. Он явно был неравнодушен к этой части женского тела.
- Спасу святых, - объявил Альберт. - Церковь не говорит... она считает... a rennoncer les saints. Mais les historiess des saints sont incontetables. Les saints...
- Ну, сел на любимого конька! - воскликнул Хосе, который не мог больше сдерживаться. Он обращался непосредственно к Жаклин, словно не замечал присутствия Альберта. - Он имеет в виду, что несколько лет назад пересмотрели святцы; и я не могу ему втолковать, что исключенные из святцев святые вовсе не отвергаются. Им по-прежнему можно поклоняться, почитать их. Но вот их жития...
- Нет, нет, ты ошибаешься, - возразил Альберт и со своим обычным тактом добавил на английском, который, как ни странно, становился более правильным всякий раз, когда он хотел возразить или нанести оскорбление. - Ты просто дурак. Церковь отреклась - вот это самое правильное слово - отреклась от старых святых. От святого Христофора, святой Варвары, les autres. А они святые, это точно. Я докажу. А Римский Папа не прав, он так же глуп, как и ты.
- Мне тошно с ним соглашаться, но я никогда не прощу святому отцу, что он развенчал Христофора, - заявил Майкл, подняв глаза от своего рисунка. У него была обескураживающая привычка вмешиваться в разговор после долгого молчания и делать замечания, доказывавшие, что он внимательно прислушивался к беседе. - Через неделю после того, как он развенчал Христофора, я на своем мотоцикле врезался в дерево.
Его высказывание исправило положение. Хосе невольно улыбнулся, напряжение спало.
- Я согласен, Майкл, ты на своем мотоцикле нуждаешься в помощи всех святых. Но пересмотр некоторых житий сильно опоздал. В том, что легенды подвергли сомнению, нет ничего еретического, ведь это сделала сама Церковь. Древние богословы не знали исторического метода; они неправильно интерпретировали...
- Нет, нет и нет, - воскликнул Альберт. - Не было плохих интерпретаций. Все правда. Правда исходит от Бога, и только от Бога. Мы уже знаем правду. А еретикам нужны доказательства. Я нашел...
- Альберт, - вмешался Энди, - ну почему бы тебе не заткнуться?
Альберт расплылся в улыбке.
- Я нашел доказательства. Семь святых девственниц...
Хосе положил обе руки на стол, словно хотел, чтобы они были на виду и не вздумали против его воли совершить насилие.
- Нет никаких семи святых девственниц, - сказал он, стиснув красивые белоснежные зубы. - Есть сотни святых девственниц. Или сорок две, или девять, или вообще ни одной. Но не семь. Семь - магическое число, пережиток язычества...
- Нет, семь, - упорствовал Альберт. - Сейчас докажу.
Он вытащил из-под стула распухший портфель и начал рыться в нем.
Энди встал.
- Я смываюсь, - объявил он. - С меня хватит. Пока, ребята.
- И я, - сказала Дейна. - Сегодня у меня нет настроения рассуждать о девственности. Вернемся в библиотеку, Хосе?
Один за другим все повставали с мест и, собирая вещи, решали, кто куда пойдет. А Альберт продолжил говорить. Джин знала, что он потащится с ними и не умолкнет до самого Института. Прижав портфель к пухлой груди, он стал подниматься со стула.
Жаклин обернулась.
- Вы с нами не пойдете, - заявила она голосом, который так подействовал на Джузеппе. - Сегодня я больше не хочу с вами разговаривать. Оставайтесь здесь. Поговорим в другой раз. До свидания.
Положив руку на плечо Альберта, она заставила его снова сесть на стул. И пока все уходили, он так и сидел с открытым ртом.