Глава 9
Трудно найти более убедительный аргумент, чем удар в промежность.
Такой удар, пускай хотя бы и отчасти, носит характер психической атаки. Даже если удар в промежность не достигает цели, мужчина после него как правило сгибается пополам и стонет секунд двадцать, пока до него наконец не доходит, что ему совсем не больно. Просто мысль, что какой-то гад врезал тебе по мошонке, болезненна сама по себе, а я наградил своего бородатого друга не просто ложным замахом. Мало того, что мой удар попал в яблочко (или в яичко, если угодно), но я вложил в него всю мощь своей ударной ноги и, надо полагать, навсегда лишил его радости счастливого отцовства. Что, учитывая природу генов, которые он мог бы передать потомству, и принимая во внимание степень перенаселенности нашей планеты, меня не сильно расстроило.
Он рухнул замертво, выронив свой царь-пистолет, который я поднял и спрятал в складках халата рядом с кинжалом, который я хранил как сувенир от его первого визита. Он катался по земле, держась за промежность обеими руками и издавая ужасающие вопли.
Но прохожие не обращали на нас никакого внимания.
Странно, почему. То ли потому, что взрыв в ресторанчике представлял для афганцев больший интерес, чем ссора двух иностранцев, то ли у них было сильно развито чувство уважения к неприкосновенности личности, сказать не могу, но как бы там ни было, нас никто не бросился разнимать. Рывком я поднял бородача на ноги и поволок за угол в узкий переулок. Я заломил ему руку за спину, чтобы он не сопротивлялся и шел куда я прикажу. Но идти он не желал, а вместо того стоял, шатаясь и широко расставив ноги. Мне все же удалось втолкнуть его в переулок и прислонить к стене. Он простоял секунд пять, подпирая стену спиной, а потом мешком осел на землю.
- Если уж собрался убить человека, - стал я ему выговаривать, - тогда не теряй время и сразу стреляй. И нечего заранее сообщать о своих намерениях, потому что ты даешь будущей жертве время придумать какой-то трюк.
- Ты меня ударил ногой в мошонку! - простонал он.
- Молодец, что понял. Я очень рад, что ты не утратил способности шевелить мозгами, потому что это сейчас крайне важно. Я хочу, чтобы вы, ребята, прекратили устраивать на меня покушения.
Он прикусил губу и с ненавистью смотрел исподлобья.
- Потому что в этом нет никакого смысла. Знаешь, товарищ, я уже и думать о вас забыл, - продолжал я, перейдя на русский. Ведь на том баркасе они разговаривали по-русски. - О тебе, о Якове, о Дейли, обо всех остальных. О тебе в первую очередь. Ты не поверишь, через что я прошел, прежде чем попасть в сюда. Ты когда-нибудь ездил верхом на верблюде? Тебе когда-нибудь удавалось убедить курда, что ты не багдадский шпион? Или есть бутерброды с зебрятиной в Тель-Авиве? Так что я выбросил вас из головы. И это было так приятно!
- Мы решили, что ты утонул в Ла-Манше.
- Как видишь, не совсем.
- А потом Петя тебя увидел здесь вчера вечером. Он видел, как ты пришел в город, и Рафик сел тебе на хвост и попытался убить, когда ты вышел из кофейни. - Он потупился. - Рафик потом сказал, будто тебя обороняет целая армия ангелов-хранителей. Ты пригнулся как раз в тот момент, когда кинжал уже почти воткнулся тебе в спину.
- Меня вовремя предупредили ангелы-хранители.
- А теперь я дважды пытался тебя прикончить и дважды мне это не удалось… - Он взглянул на меня. - Ты меня убьешь?
- Нет.
- Не убьешь?
- С большим удовольствием убил бы, - признался я, - но какой смысл? Если я тебя убью, они подошлют ко мне другого. Слушай, я хочу, чтобы ты передал своим кое-что. Вы вроде считаете, что я представляю для вас какую-то угрозу…
- Тебе же известен наш план.
- Не совсем.
- И ты прибыл в Афганистан, чтобы сорвать операцию…
- Нет, уверяю тебя, нет. Зачем мне это нужно?
- Ты же шпион и убийца.
- Даже если б это было так, какое мне дело до вас и вашей операции? Я в самом деле не знаю, какие у вас планы, кроме того, что вы собираетесь свергнуть афганское правительство…
- Ну вот! Ты же все знаешь!
- Конечно, я понимаю, что вы сюда приехали не закупать щенков афганских борзых, но ведь мне неизвестны ни точная дата, ни ваш точный маршрут, ни…
- Ты же прибыл в Кабул четырнадцатого ноября! И ты еще будешь заливать, будто тебе не известно, что переворот назначен на двадцатое пятое?
- Двадцать пятое?
- Ну вот! Ты и это знаешь!
- Так ты же мне сам только что об этом сказал, кретин! - Я оглянулся и скользнул взглядом вдоль переулка. Вокруг не было ни души. - Ну ты сам посуди… Если бы я и впрямь все знал или если бы мне было дело до вашего переворота, я бы давно уже стукнул властям. Это было бы логично, нет? Но коль скоро вы уже один раз чуть меня не утопили, за каким дьяволом мне было припереться в Кабул самому? Почему я не послал сюда вместо себя кого-то другого, кого вы не знаете?
- Яков говорит, ты большой хитрец…
Я возвел очи горе. Уже смеркалось, но мне это было только на руку.
- Ну ладно, если ты приехал в Кабул не с целью сорвать наши планы, то тогда зачем ты здесь?
- Я ищу девушку.
- Тогда тебе стоит сходить в бордель. Афганки ни за что не станут разговаривать на улице с чужим мужчиной.
- Ты не понял. Я ищу девушку, с которой был знаком раньше. Ее похитили и увезли в Афганистан.
- И где же она?
- В борделе.
- А, так тебе все-таки придется сходить в бордель! - Его лицо просветлело, потом снова помрачнело. - Ты говоришь загадками! Ты несешь какую-то чушь, тебя не поймешь… Сначала ты говоришь, что тебе надо мне что-то сказать, потом бьешь меня ногой по яйцам. Там, на баркасе, ты нас уверял, что не говоришь по-русски, а теперь чешешь по-русски не хуже меня…
- Но выговор у тебя явно не русский.
- Я болгарин.
- А, ну тогда тебе крупно повезло! - продолжал я по-болгарски. - Так вот что я тебе скажу, друже. Можешь говорить со мной по-болгарски, так мы легче друг друга поймем. Ты должен вернуться к Якову и передать ему следующее…
- Ты и Якова знаешь!
- Ну да, мы же с этим гадом встречались. Конечно, я его знаю…
- Ну ты и прохиндей! - печально заявил чернобородый. - На баркасе ты крикнул "человек за бортом", а сам нас обманул, и когда мы стали смотреть в воду, ты перемахнул через борт… И теперь вот, когда ты говоришь, что не станешь меня убивать, я точно знаю: ты меня убьешь!
- С превеликими удовольствием!
- Ну вот!
- И чем больше мы тут препираемся, тем сильнее у меня руки чешутся! - Я вспомнил про вкусную баранью отбивную и про пиво с привкусом орехов кешью. Но и харчевня, и все ее посетители отныне и вовеки веков стали достоянием истории - а все из-за этого бородатого ублюдка-бомбиста.
- Пользы от твоего убийства мне будет куда меньше, чем вреда, - возразил я. - Давай-ка еще раз проанализируем ситуацию. Ты лично меня не интересуешь. Мне наплевать и на вашу спецоперацию, и на правительство Афганистана, и вообще на все, кроме девушки, за которой я сюда приехал. Возможно, мне и на нее тоже наплевать, но очевидно также и то, что она для меня куда важнее, чем вы все вместе взятые. И еще я хочу выбраться отсюда живым. Меня не радует ни кинжал в тюрбане, ни яд в стакане с вином, ни стены, которые взрываются, когда я на них мочусь. Вы меня не трогайте. Просто оставьте меня в покое - больше мне от вас ничего не надо. Все, я тебя отпускаю - иди и скажи им это. Понял?
- Значит, ты меня не убьешь?
- Наконец-то до тебя дошло!
Он прищурился и взглянул на меня с хитрецой.
- Ты, наверно, из Центрального разведывательного управления?
- А, так вот что тебя гнетет?
- Кто меня гнетет?
- Неважно. Нет, я не из Центрального разведывательного управления. Если честно, то у меня с Центральным разведывательным управлением давние трения.
- Ты что, противник ЦРУ?
- Ну, можно, наверное, и так сказать, если слегка утрировать наши разногласия. Если угодно, можно даже сказать, что я большой друг России. Я поддерживаю Советский Союз. Я - верный союзник Народной Республики Болгария. Ты рад?
- Ну даешь! Ты - друг Советского Союза!
- Точно!
- И Болгарии!
- Абсолютно! Так ты передашь своему боссу то, что я тебе сказал? Скажи товарищу Якову, коротышке в очках с пластмассовыми зубами, что я свой парень и приехал сюда по сугубо личному делу. И передай ему, чтобы он, Христа или Маркса ради, перестал подсылать ко мне убийц. Мне это не нравится!
Он кивнул.
- А теперь… - продолжал я, - Учти, я это сделаю не потому, что ты мне противен, а потому, что я тебе не верю. Я понимаю, гнусно так думать, но у меня есть подозрение, что ты за мной снова увяжешься.
- Ни за что! - горячо воскликнул он.
- Твои обещания меня не убеждают. У меня даже есть предчувствие, что ты, так ничего и не поняв, можешь опять попытаться меня убить.
- Я не такой!
Замахнувшись ногой, я сделал вид, что сейчас ударю его в промежность. Я только притворился, но и этого оказалось достаточно, чтобы он согнулся пополам, прикрыв промежность руками. Тогда я ухватил его за волосы и пару раз шмякнул затылком об стену. Не слишком грубо, потому что, вышиби я ему мозги, как бы он тогда передал товарищу Якову мое устное послание. Но и не слишком нежно, потому что я не питал теплых чувств к моему бородатому другу. Если он, придя в себя, обнаружит на голове шишку, будем считать, что я своего добился.
Я выскользнул из переулка на улицу. То есть я не просто вышел, как раньше. Я сначала подкрался к угловому дому, осторожно высунул голову, посмотрел направо и налево и только потом ринулся вперед и скрылся в тени на противоположной стороне.
Если этим идиотам больше нечего делать, думал я, как только подстерегать меня в разных неожиданных местах с целью убить, то по крайней мере я буду всегда начеку. Какой смысл облегчать им задачу?
Покойный Артур Хук описал мне этого афганца как жирного борова с седыми патлами до плеч. А Таршин, торговец сосисками, добавил, что у него чудовищный аппетит и брюхо едва не разрывает халат. Оба оказались правы. Аманулла, сын Баалота, сына Пезрана, сына Дхона, с лихвой соответствовал всем описаниям.
Он весь словно обвис. Его жирные патлы, белые как лица присяжных в Алабаме и жухлые как член евнуха, свисали до плеч. Его туловище обросло слоями жира, и жирные складки террасами висели под подбородком и на боках. Когда-то он, видимо, сунул голову в духовку и застрял там, потому что его лицо представляло собой гигантский красный блин. Его огромные синие глаза пикантно контрастировали с коричневыми зубами. У него были исполинские уши с такими огромными мочками, что обладая способностью ими хлопать, он смог бы летать подобно крылатому слону. Да и весил он не меньше слона. Пока я представлялся, он успел сожрать миску салата, полголовы сыра и выпить литра два пива вприкуску с буханкой хлеба. Он даже не ел, а засасывал пищу прямехонько в свое брюхо.
Но несмотря на все это, он оказался очень даже приятным человеком. Я уселся за стол напротив него, приготовившись испытать острое чувство ненависти и омерзения к нему, но с самого начала нашего разговора понял, что его просто невозможно не полюбить. Он источал добродушие.
- Ты передаешь мне привет от Таршина, торговца сосисками? - он тихо рыгнул. - Таршин, торговец сосисками. Кто же это такой, что-то не припомню…
- Муж сестры жены твоего брата.
- Ах, kazzih, ты разбираешься в моих родственных связях лучше, чем я сам. Да, так и есть. А ты пробовал его сосиски? Лучше сосисок, чем у Таршина, не сыщешь во всем Кабуле. А у "Четырех сестер" лучшая кухня во городе.
- Да? Я думал, тут подают только вино.
- Для меня тут специально готовят. Для других - нет. Я обедаю здесь постоянно. Вкусно поесть - самое большое удовольствие в моей жизни! - Он оглушительно расхохотался и похлопал себя по выпирающему брюху. - Да это и так видно, а? Разве этот живот не указывает на источник моего главного удовольствия в жизни? - Он снова охлопал себя. - Но что-то я один ем, а тебе ничего не предлагаю. Нехорошо. Ты голоден?
- Я поел час назад.
- Через час после еды я опять умираю от голода. Вина?
- Лучше пива.
Он заказал пива, и очередная уродина-сестра принесла мне полную кружку. В процессе разговора я поинтересовался у него, отчего пиво имеет вкус кешью, и он подробно рассказал мне про орехи, которые добавляют в афганское пиво. Когда я осушил кружку, он заказал еще.
- Так, kazzih, - наконец произнес он. - Как я понимаю, ты хочешь обсудить со мной дело. Не так ли?
- Так.
- И что за дело?
- Женщина.
- Одна? Понял. Ты хочешь купить или продать?
- Купить.
- У тебя есть особые предпочтения? Какую тебе надо? Молодую или старую, высокую или низенькую, европейку или азиатку? Толстую? Худую? Блондинку? Брюнетку? А хочешь, я дам тебе посмотреть мою картотеку и сам догадаюсь, какую ты предпочитаешь?
- Мне нужна девушка по имени Федра.
- Ты предпочитаешь женщин с таким именем? - Он передернул плечами и все его жировые складки заходили волнами. - Но какая разница, как их зовут? Честно признаюсь, я даже не спрашиваю имен у женщин, которыми занимаюсь. Но если ты желаешь девушку с таким именем… как ты сказал, ее должны звать?
- Федра.
- Очень необычное имя для наших мест. Индийское?
- Греческое.
- Поразительно! Но какая разница, как их зовут? Главное выбрать девушку, заплатить за нее подходящую цену - и она вся твоя! Если угодно, ты можешь звать ее Федра или Говнония, на Говнония она точно отзовется! Что скажешь, kazzih?
Я вздохнул. Ну никак не мог я ему втолковать, что мне нужно. Тогда я начал с самого начала, и объяснил, что ищу девушку, которая уже прошла через его руки, которую он уже когда-то приобрел в качестве рабыни.
- Мне привозили эту девушку в Кабул?
- Да.
- А, ну это совсем другое дело! Когда это было?
Я ответил.
- Так давно? Тогда это проблема… - Он взял из хлебницы булку, разломил ее пополам, налил внутрь масла и заглотнул. - Я в тот месяц так много продал и купил девушек, kazzih. Думаешь, я мог бы их отличить одну от другой?
Я сказал, что эту девушку ему продал англичанин и что она прибыла сюда с партией шести других англичанок. Я даже вынул фотографию Федры и показал ему. Аманулла долго ее изучал.
- Я помню эту девушку, - наконец произнес он.
- Слава аллаху!
- Она гречанка? Кто бы мог подумать…
- Она американка.
- Американка. Но имя греческое. Жизнь задает нам больше вопросов, чем готова предложить ответов, а? Теперь я вспомнил и эту девушку, и остальных, с кем она приехала. В то время на них был большой спрос. Я их всех почти сразу же пристроил. Мой тебе совет, kazzih, забудь о ней!
- Почему? - обомлел я.
- Печальная история. - Он закатил огромные голубые глаза и покачал головой. - Kazzih, если ты любил ее, тебе бы следовало выкупить ее на свободу до того, как она попала в Афганистан. Если мужчина влюбляется в рабыню, он уверен, что никто никогда ее у него не отнимет. Он даже помыслить о таком не может… А потом ее продают и перепродают. И только после этого он начинает сожалеть, что так долго ждал. Но теперь уже слишком поздно.
- Почему слишком поздно?
- Ах, kazzih, пей свое пиво… Для тебя наступило время скорби.
- Она жива?
- А я откуда знаю? Как только женщина продана, мой интерес к ней пропадает. Она перестала быть моим имуществом. Было бы аморально все еще радеть о ней. Жива она или умерла - откуда мне знать! Да и какая разница?
- Но если она еще жива, я хочу выкупить ее на свободу!
- Я ждал этих слов, kazzih. Ты ведь еще молод, так? Ты немного пожил на этом свете и не нажил ни единого седого волоса. Молодые склонны к необдуманным речам. У моего народа есть старинная мудрая поговорка: старая ящерица дремлет на солнышке, а молодая ящерица гоняется за собственным хвостом. Ты меня понял?
- Не вполне.
- Печально! Эта рабыня, эта Федра. Она два месяца провела в одном из этих домов. Два месяца она работала там как maradoon. Знаешь ли ты, что происходит с девушкой после двух месяцев работы maradoon? Она больше непригодна для использования, мой друг. Пускай остается вместе с другими такими же… Какую бы цену ты ни заплатил за нее - все равно переплатишь!
- Но это же ужас!
- Жизнь рабыни - юдоль страданий. Это верно. Вообще же системе, основанной на владении человека человеком… Можешь счесть меня, kazzih, отъявленным вольнодумцем за такие слова, но скажу тебе откровенно: системе рабства должен быть положен конец!
- И тем не менее ты работорговец.
- Человеку нужно кушать! - заявил он, откусив от головки сыра, - Человеку нужно кушать. И если существует купля-продажа рабов, что же мешает мне, наравне с другими, участвовать в ней и извлекать скромную прибыль?
- Но, - начал возражать я и осекся. В Америке полным-полно убежденных социалистов, которые трудятся на Уолл-стрит, и не менее убежденных гуманистов, которые торгуют оружием. Мне доводилось встречать людей подобных этому Аманулле, и я знал, сколь бесполезно вступать с ними в дискуссии на темы моральной философии.
- Но, - произнес я после короткой паузы, - ты сказал, что я упустил свой шанс выкупить Федру, когда это было еще возможно.
- Да.
- Но до приезда сюда она не была рабыней.
- Этого не может быть. Ведь тот человек привез ее сюда? Значит, она была его рабыней.
- Не была!
- Ну конечно, была! - Аманулла поднес пивную кружку к губам и с изумлением обнаружил, что она пуста. Он рявкнул: "Пива!" - и уродина-сестра примчалась с двумя кружками - для него и для меня.
- Ну, конечно, она была рабыня, - повторил он. - Все эти девушки, все, кого я покупаю, - рабыни. Если бы они не были рабынями, как бы я их продавал?
- А ты не знаешь?
- Kazzih, да о чем ты таком говоришь?
- А, я все понял. Черт побери, так ты просто не знал!
- Kazzih!
И я снова рассказал ему всю историю Федры от начала и до конца. Я рассказал ему, как Артур Хук провернул свою хитрую аферу в Лондоне, запудрил мозги юным британским простушкам и мошенническим образом заманил их в якобы туристическое путешествие по Ближнему Востоку, а потом продал их всех скопом, прежде чем они успели раскусить его плутню…
Аманулла пришел в ужас.
- Это неправильно. Девушка не может стать maradoon таким образом.
- А те девушки стали.
- Нельзя продать девушку в рабство без всякой причины. Даже во времена моего деда такого варварства у нас не было! Это же уму не постижимо. В Афганистане есть поговорка, должно быть, она тебе знакома: "Ягненок находит мать в высокой траве". Разве это не так?
- Истинно так!