Ему дозволили жить среди своего плененного народа в собственном доме на реке Ховар. Через четыре года Бог призвал Иехезкэля к пророческому служению. Всех добрых дел его во имя Господа не перечесть, и за то решил Господь явить Иехезкэлю Свое могущество. Привел Он его на огромное поле и поставил посреди него. Во мраке тонули далекие горы и холмы, и нигде не вставало над равнинами солнце. По всей земле были разбросаны высохшие кости человеческие и черепа. Обомлел Иехезкэль и спрашивает: "Что это, Господи? Неужто срок мой приспел и призываешь Ты меня к Себе?" А Господь отвечает ему: "Кости эти и прах – весь дом Израилев. А теперь скажи, сын человеческий, оживут ли эти кости?" Задрожал Иехезкэл: "Кому же, как не Тебе знать это, Господи?" "А ты скажи пророчество моим именем над этим прахом, и я вдохну в них жизнь, и воспрянет из небытия тлен". Послушался Иехезкэл и говорит: "Кости сухие, слушайте слово Господа!" И тут со всех сторон началось шуршание земли и движение, словно полчища змей расползалось из-под коряг. Кости приближались к своим черепам, скреплялись жилами, на жилы нарастала плоть, а плоть покрывала кожа. И увидел Иехезкэл вокруг множество мертвых тел, словно только миг, как они испустили дух. Тогда Бог говорит Иехезкэлю: "Произнеси другое пророчество. От четырех ветров приди, дух, и дохни на этих убогих и умерших. И они оживут!" Иехезкэл изрек повеление. Тогда из гробов стали вновь ожившие женщины и дети, старики и мужи. И удивлялись между собой: "Как так, мы снова живы, хотя никакой надежды у нас уже не оставалось?" Отвечал им Бог: "Только народ мною избранный и праведный достоин вечной жизни".
И спросил Иехезкэл: "Господи, почему же не воскресли другие несчастные?" А Бог отвечает: "Пусть о них заботятся их боги!"
Конюх взялся за шило, досадуя, что веселая болтовня обернулась проповедью. Солдат закрыл глаза.
– А теперь твои воскресшие померли или землю топчут? – язвительно спросил конюх.
– Про то тебе знать необязательно.
– Необязательно! – передразнил конюх. – Если вечно живут, покажи хоть одного! Молчишь? Я тоже могу порассказать про Геркулеса. Да кто видел?
– В свитках священных записано!
– Записано… Что же он, всех под одну гребенку чешет, твой Бог. По-твоему, и убийца и младенец одинаково из земли встанут, если они твоего племени.
– Младенцу за грехи родителей воздалось! Богу не угождали!
– А как же ему угождать, Богу твоему?
– Жертвами, молитвами, соблюдением законов, переданных Богом Мошеаху. Жизнь вечная только для праведников. Злые будут брошены в долину Енномову.
– Выходит, ты, по рождению, вечно жить будешь? Тебе только чаще молиться надо, да на алтарь Богу своему жертвы подавать. А я хоть бы весь твой род озолотил, хуже для тебя буду, чем последний разбойник твоего племени! Так что мне твой Бог, если я для него все равно хуже навоза? И если не твой Бог меня сотворил, откуда же я взялся? А если он меня сотворил, так чем я тебя хуже? Молчишь? То-то! А говоришь – единый! – назидательно заключил латинянин. – Выходит, мои боги посильнее твоего. Потому как ты под стражей, а не я! У меня оба брата, хвала богам, в центурионы выслужились и свою землицу имеют и достаток. Обо мне не забыли. А ты в рванье. Иль не угодил своему богу?
Старика мучила жажда. Со вчерашнего дня несчастного не кормили. Но просить воду и пищу у богохульника он считал изменой вере.
– Забавный вы народ! – вдруг заговорил солдат, поднимаясь. Он отряхнул солому с колен и надел пояс с оружием: скоро смена. Зачерпнул из жбана вино, разбавленное водой. – Ты за Бога своего, – он утер раздвоенный подбородок, – а предаешь своих, кто в него верит.
– Не к вам я шел, а к четверовластнику! Он идумейского племени, но все же не язычник! – взвизгнул иудей, выпучив глазки, и жилы на его шейке напряглись тетивой. – Это он продался за венец своего отца изувера и меня привел на глумление. Не Богом ему власть дана, но вами! И коль Богу угодно меньшее из зол, так лучше пожертвовать горсткой безумцев, чем вы опять страну кровью зальете!
– Тебе виднее, – примирительно сказал солдат и присел к конюху. Он достаточно пожил и ценил чужую прямоту. – Только не вздумай говорить это на допросе! А то живо на кресте окажешься. Свои камнями не зашвыряют?
– Лучше быть проклятым людьми, чем стать неугодным Богу…
– Тогда стоит ли хлопотать о людях?
– Жизнь пуста, если человек забывает Бога. Если я здесь, значит это угодно Богу!
– А смерть? Если тебя не казнят, как разбойника, так казнят свои, если узнают.
– Но и ты не убежишь из боя! Не потому ведь, что вместе с тобой казнят каждого десятого в когорте. Есть что-то страшнее смерти.
– Вот как? Боги у нас разные, а думаем мы одинаково! – задумчиво сказал солдат.
– Как звать-то тебя? – полюбопытствовал конюх.
– Ицхак из Назарета.
– Пей, – солдат подвинул ковш оборванцу.
Иудей пил, захлебываясь и расплескивая воду: его кадык прыгал под обросшим горлом, как палка под свалявшейся шерстью.
За стойлами послышалось бряцание металлом и торопливые шаги. Солдат схватил щит и шлем и выпрямился. Конюх отложил инструменты.
Великан приказал иудею идти за двумя центурионами в алых сагумах. Старик с трудом разогнулся и покорно, но без спешки заковылял на допрос.
**********
Вельможи играли в кости по римскому динарию на кон. Квиринию и Копонию по разу выпала "Венера". Они забрали деньги. Антипас подыгрывал им: его "собака" рассмешила римлян. Примеру господ последовала свита.
К неудовольствию игроков Николай привел доносчика. В тщедушного оборванца под пьяный смех полетели объедки. Иудей вяло заслонял голову. Мокрый от жары раб Квириния с опахалом решил: это новая забава. Слуги удобнее развернули лежаки властителей. Прокуратор и царь, полулежа на боку, усмехнулись. Сенатор поднял руку и прекратил глумление. Он отпустил стражу. Николай отступил лишь на шаг, готовый свернуть иудею шею, и напоминал собаку, загнавшую дичь.
– Что привело тебя к твоему господину? – благодушно справился Квириний.
– Мой господин – есть Бог! – ответил старик на эллинском с сильным арамейским акцентом. – А к четверовластнику меня привела забота о благе моего и твоего народа.
Антипас рассыпал кости, и глаза его сузились от гнева; тонкие пальцы прокуратора – лица хозяина раб не видел – замерли в шерсти дремавшего котенка; из свиты тетрарха раздались возмущенные возгласы. Консул нахмурился. Раб замер.
– Ты мудрец? Чем же ты поможешь моему народу?
– Сам помоги твоему народу, закрой хоть на день двери храма Януса Квирина.
Легат удивленно приподнял бровь.
– Ты осведомлен о нашей вере? Тем лучше. Значит ты принес известие о мире для нашей армии? – с иронией проговорил он. – Но мы не воюем с твоей страной.
– Великому Риму хватает войн. Даже у нас слышали: не все они победоносны. Особенно против германцев. Могущество моего Бога предотвратит еще одну. И гибель моего народа. Для этого я пришел к четверовластнику, а не к тебе.
– Что же позволяет тебе считать себя равным твоему господину? Или у тебя есть армия, власть и деньги, чтобы угрожать Риму?
– Мы все умрем. Но разве тебе, властителю моего господина, – рабу Копония послышалась издевка в голосе старика, – понадобятся там богатства? От тебя не останется даже тени, а твои богатства достанутся тем, кто их не заслужили! Так чего стоят твои золото и власть для Бога, если он их кому-то дает, а кому-то нет?
– А что же есть твой Бог, которого ты чтишь даже в нищете?
– Он могуществен везде. Но чтобы узреть это, надо верить и соблюдать закон, завещанный Мошеаху Богом на Синае. Кто соблюдает его, обретет жизнь вечную. Только души добродетельные обретут другие тела. А души злые обречены на вечные муки…
– Это напоминает учение Посидония с Родоса, – обратился консул к знати. – К этому мудрецу ездили даже великий Помпей и Цицерон, знавшие учение древнего Портика! – И к иудею: – Но если ты заслужишь бессмертие, подобно богам, зачем хлопотать о бренностях земли? Что ты делаешь здесь?
– Что бы я ни делал, я бы все равно стоял перед тобой по предначертанию Предвечного.
– Веди меня, о, Зевс, и ты Судьба, к пределу, каким бы он ни был. А если и замешкаюсь в малодушии, то все равно приду в назначенный я час! – процитировал легат. – Это Клеанф. Но твой бог, имеет ли он тело, вес, размеры? Похож ли он на вас? И где он обитает?
– Разве ты видел где-нибудь его изображение? Он обитает везде. Он над всем. И невозможно спрятать от него свои помыслы…
– Это схоже с учением Парменида и напоминает великого Платона! Весь ли народ придерживается твоих взглядов?
– Если бы весь народ соблюдал законы, Бог не отвернулся бы от нас. И Рим не властвовал над нами. Лишь избранным предначертано строго соблюдать заповеди, чтобы Предержащий не отвернулся от избранного Им народа.
– Ужели великий Рим первым покорил вашу страну? Так праведен ли твой народ на протяжении столетий? И действительно ли он избран?
Иудей покраснел от возмущения.
– Ты веришь в бессмертие, – продолжал легат. – Считаешь себя избранным, даже среди единоверцев. Значит, ты отделяешь себя от своего народа. Не есть ли это секта, по примеру сообщества Пифагора. Нет ничего нового в твоих словах…
– А что тебе дали твои знания? Я верю во Вседержителя, и что он не оставит меня. А во что веришь ты, повторяя бесконечный спор жалких безумцев, мнивших себя равными Богу в познании истины? Она от них так же далека в миг смерти, как и в миг рождения. Но если ты веришь в свои россказни, к чему тебе роскошь и власть над обреченными, как и ты? К чему, если через десять лет от тебя останется тлен? Не умножили ли твои знания сомнения? Не бессмысленны ли твои дни и суета вокруг почестей? Мы оба седы. Но ты приговорил себя к мучительнейшей из казней – к долгому ожиданию смерти в темнице собственного тела, наедине с бессмысленными и горькими раздумьями!
Гомон за столом стих. Сенатор покривил рот.
– А разве в царстве теней, после смерти твой Бог обещает тебе такой обед? И если нет, то к чему мучить себя при жизни и ждать несбыточного после смерти? Впрочем, тебя привели за другим. Расскажи о смутьянах.
Антипас ухмылялся: оборванец ловко поддел спесивых римлян.
– Я говорил, им надо втянуть народ в бессмысленную войну! – ответил старик. – Суть их проповедей тебе передали. Иначе ты бы не приказал меня привести. А четверовластник не вез бы меня из Галилеи. Мятежников пьянит предчувствие крови. Я знаю одного, Йехуду из Гамалы. О другом, Садуке, лишь слышал: он не появлялся в наших краях. Йехуда – сын виноградаря. Считает себя законником. Лет сорока от роду. Неприхотлив в еде и питье. Одинаково ловко управляется со словом из древнего закона и с мечом. Всегда носит кинжал. Всех, кто пререкается с ним, считает изменниками веры. Поэтому люди молчат. Когда змея шипит, разумнее замереть, изловчиться и прибить гадину камнем.
– Твои слова разумны. Однако чем ты докажешь, что ты не лазутчик? – спросил Копоний.
– Когда бы им нужен был лазутчик, они не послали бы старика. А в Назарете меня и моих сыновей хорошо знают и дом мой легко найти.
– Ты готов отдать заложниками сыновей?
– Тебе не достаточно моей головы?
Квириний нетерпеливо поднял руку.
– Как ты оказался среди изменников?
– В шабат правоверные собрались в молитвенном доме. И учитель Пинхас предложил выслушать законника, пришедшего издалека.
– Хорошо! Как ты намерен помочь?
– Они справедливо считают меня преданным закону, и думают, я готов следовать за безумцами. Они заранее присылают человека, чтобы собрать народ. Когда он появится, я отошлю старшего сына за военным отрядом.
– Что ты хочешь за помощь?
– Не трогай селян, одурманенных речами безумцев.
Мгновение консул размышлял. Пытками от фанатика ничего не добиться. А в землях Антипаса карателями будут командовать люди царя.
– Даю слово, наказаны буду лишь виновные! – проговорил Квириний. – Иди.
Стража увела старика.
– Если бы все твои подданные, тетрарх, так служили своему господину, нам незачем было покидать Рим! – съязвил Копоний.
Антипас покривил губы. Ему захотелось казнить старика в соседней комнате.
7
Йосеф отесывал доску. Капли пота зрели на кончике носа и, сверкая в спицах лучей из прорехи крыши мастерской, падали в душистую стружку.
– Йоси, слышишь что ли? – Свояк в стоптанных сандалиях и в красно-черном полосатом халате присел у порога на корточки и облокотился о колени. Густая черная борода Клеопы топорщилась, в зрачках блуждали хмельные бесы. – Передохни!
Йосеф охотно отложил серповидное тесало и отер потное лицо полой эскамиды, мокрой на животе и спине. Он присел рядом на порог.
Весельчак Клеопа был удачлив в делах. Возглавлял артель каменщиков, строил по окрестным городам, и, обзаведясь знакомыми среди торгового люда, отсылал с попутным караваном в ближние порты свой товарец: вино, изюм, инжир. Большого барыша не наживал, но и в накладе не оставался. Равви Пинхас захаживал к старшине каменщиков, чем гордилась Мирьям, сестра жены Йосефа.
– Твой где? – спросил Клеопа. – Пинхас спрашивал. Йоше давно не был у него.
Равви занимался с Йехошуа, и в городе знали о сыне Йосефа и Мирьям. Даже фарисей Ицхак одобрительно бормотал о мальчике. Йехошуа цитировал Тору, Невиим, Ктувим с любого стиха. Пинхас наугад спрашивал его из Бершит, Шмот, Ваикры, Бемидар или Дварим, и не было случая, чтобы Йехошуа перепутал. Особенно мальчик любил в Невиим книги пророков Ешаяу, Ирмеяу и Ехезкеля. Философские и поэтические произведения из Ктувим он понимал еще плохо. Интересовался историческими хрониками. А толкование закона, Мишну, в общих чертах повторявшее то, о чем рассказывал землякам в молитвенном доме равви, в изложении мальчика оставляло вопросы, подбивало осмысливать по-своему темы Аллахи. Пинхас хмурился: произвольное толкование закона, пусть уловимое лишь для проницательного ума, угрожало вольнодумством. Этому он не учил мальчика! Из Гмары он больше рассказывал ему житейские истории, пословицы, поговорки, помня: его ученик еще ребенок.
Жилистый и крепкий в кости Йехошуа напоминал отца. Такая же неторопливая, чуть вприсядку, походка. Мягкое выражение лица портили поджатые губы молчуна. Взгляд рассеян и задумчив. В семь лет он был давно уже не катон – маленький, но гадол. Перерос не только нефеш, свою животную жизнь, но и руах, или дух, и развился в нишем, разумную душу. Во дворе он чертил прутиком на песке священные стихи.
Детям Йехошуа предпочитал компанию ягненка. Завидев приятеля, тот дружелюбно бодал его в ногу. К восторгу зевак Иаков научил барашка стоять на задних копытцах и скакать через ногу дрессировщика.
На седьмую неделю со второй ночи после Пейсах, когда появлялся ранний месяц, перед праздником Жатвы Йосеф и Мирьям решали: жертвовать ли этим ягненком либо одолжить денег и купить другого. Смеют ли родители смущать душу сына?
Она часто вспомнила странное видение, похожее на сон, в ночь, когда узнала, что носит под сердцем мальчика. В дом к ним постучался нищий и передал ей горшок со светящейся землей, трубным голосом возвестил, что у нее будет сын, назвался ангелом, и его ставшее на мгновение блестящим одеяние снова превратилось в отрепья, а исполинская фигура съежилась и усохла. Мужу она ничего не рассказала о своем видении, потому что знала, пора чудес либо уже канула в прошлое, либо еще не настала. Но хорошо запомнила неожиданную, смешанную с радостью грусть, после того, как в пещере, где рабыня Саломея приняла ее ребенка, он заплакал. Слушая сына, она, бывало, чувствовала нежность и отчаяние: взгляд его печалился, словно мальчик видел свою судьбу…
Мирьям заговорила о том, что значит для детей ягненок.
– Соседи скажут, что мы пожалели предназначенное Богу. И перед праздником ягненок стоит вдвое… – осторожно возразил Йосеф.
– Пусть решает Господь! – смирилась Мирьям и пошла в дом.
Йосеф удовлетворенно кашлянул: так тому и быть!
Накануне детей отправили к деду. Резником позвали соседа Матафию, дородного мужика с жидкими усиками и бородкой. Пинхас принес священные сосуды для крови, прочитал молитву и приступил к закланию.
Клеопа позвал ягненка. Тот было шагнул, виляя хвостиком, и остановился: под навесом собрались незнакомые люди, а хозяйка ушла в дом; в хлеву тревожно блеяла овца. Хозяин бросил к ногам сочной травы, и ягненок игриво подбежал. Его погладили между рожек и за переднюю ногу подтянули под навес. Ягненок подумал: с ним играют. Привычно уперся копытцами и драчливо выставил лоб. Хозяин и ласковый человек обняли его. Зверек обрадовался новой игре и взбрыкнул. Но не смог шелохнуться и встревожился. Он заблеял, но морду крепко зажали, и вместо зова раздался сдавленный стон. Тут шею кольнуло. Он дернулся. Руки людей туго спеленали туловище. Барашек увидел брызгавшую кровь. Свою кровь! И ужаснулся. Кровь плескала в корыто, а перед ягненком сидел огромный дядище с длинным окровавленным ножом. Другой человек в длинной одежде что-то монотонно бубнил. Ягненок почувствовал боль на шее, на груди, между лопатками. И понял: его убивают! Убивают люди! А он не сделал им ничего плохого. Лишь иногда бодал их. Ему хотелось жить! Бегать по этому двору, у ручья, на лугу. Чтобы его ласкали за то, что он такой веселый и послушный. И он захрипел об этом. Ослабел и хотел лечь. Его колени сжали, чтобы ноги не подгибались. Страх прошел. Пусть его замучают. Но быстрее!
Люди не спешили. Ягненку повернули голову, и он видел двор. Алая кровь струйками била в лицо и на руки резнику. Пинхас подставлял священные сосуды и перед каждым ударом ножа читал молитву. Запах теплой крови кружил головы. Клеопа и Йосеф терли бока ягненка, подгоняя остатки жизни. Его густая шерсть свалялась. В мутных глазах расплывалась смерть.
За спинами людей барашек заметил маленьких друзей, и сердце его встрепенулось. Им нужно было только окликнуть старших, чтобы остановить страшную забаву. Но они, недвижные, взирали на зверство. Окрик заледенел в горле. Барашек захрипел детям прощание. Его ловко перевернули на спину. Оттянули подбородок. Резник полоснул по горлу и поставил порожнее корыто под трахею. Мужчины выпрямились и заговорили.
Клеопа, за ним мужчины обернулись к мальчикам. Те опередили деда и бабушку, чтобы рассказать, как в лесу на них зашипел дикий кот. А вбежав во двор, все забыли…
Побелевшими губами Иааков едва слышно прошептал отцу:
– Ты обещал не трогать его! – Брат побрел со двора. Тогда Иааков крикнул: – Ты ведь обещал его не трогать!
Мужчины смущенно переглянулись.
Мирьям и сестра нашли детей под вечер у ручья и привели их в дом.
За ужином Йехошуа не притронулся к мясу. Иаакова стошнило во дворе. Тогда дед заговорил с внуками.
– Даже Аврахам пожертвовал Господу единственного сына Ицхака!