- Надо же! Я тоже тут редко бываю. Раза два в месяц. Интересно, что мы встретились именно тут. Тем более, что ты, кажется, меня знаешь, а я тебя, кажется, нет. И все же...
- Я следил за тобой.
- Не понял.
- Могли бы встретиться и поговорить, натурально, и в твоих краях. В пивных на Семьдесят второй. Ты там часто ошиваешься. Нет, думаю, не стоит. Он, видно, тут поблизости и проживает. Не следи, где сидишь, верно говорю?
- А-а... - протянул я, как будто это что-нибудь объясняло.
Решительно ничего не объясняло. Вы-то, надеюсь, сейчас понимаете, поскольку пришли к этому пониманию не сразу, а у меня не было ни малейшего представления, чего хочет от меня этот тип. Потом перед нами возникла фигура официанта, я услышал, что незнакомец хочет двойное виски с содовой. После того, как ему принесли виски, а мне добавили вина, я наконец узнал, что еще он хочет.
- Хочу, чтобы ты раздобыл мне кое-что, - сказал он.
- Что-то не улавливаю.
- Не крути, Роденбарр, я знаю, кто ты.
- Еще бы! По крайней мере знаешь, как меня зовут, а я твоего имени не знаю. Вдобавок...
- Не валяй дурочку, Роденбарр! Мне известно, чем ты зарабатываешь на жизнь. Ты - вор-взломщик.
Я нервно огляделся. Говорил он тихо, и в зале било шумно от голосов, но все равно у него получилось громко, как у актера, говорящего на сцене шепотом, и я на всякий случай посмотрел, не прислушивается ли кто-нибудь к нашему разговору. Судя по всему, никто не прислушивался.
- Не понимаю, о чем ты.
- Слушай, кончай, а?
- Ладно, - сказал я, отхлебнув вина. - Считай, что кончил.
- Понимаешь, надо выкрасть одну вещицу из квартиры. Я скажу, когда это можно сделать. В доме швейцар дежурит, круглые сутки. Но ни охраны, ни сигнализации - ничего. Только швейцар.
- Это нам запросто, - машинально сказал я, потом пожал плечами. - Ты, кажется, кое-что обо мне знаешь.
- Знаю. Например, чем ты зарабатываешь на хлеб с маслом.
Я же сказал:
- Раз знаешь, должен знать и то, что я работаю один.
- Я не собираюсь идти с тобой.
- И что я сам ищу себе работу.
- Слушай, я предлагаю тебе хорошие условия, Роденбарр. Час работы, и ты получаешь пять тысяч. Клево, верно я говорю?
- Клево.
- Прикинь, сколько бы ты загреб при сорокачасовой рабочей неделе?
- Двести тысяч, - быстро подсчитал я.
- Видишь, сколько получается.
- Столько и получается. А в год... Постой, дай подумать... В год набегает десять миллионов. Это при двухнедельном отпуске летом.
- Валяй, валяй...
- Может быть, стоит неделю брать летом и неделю зимой. А еще лучше, знаешь, идти в отпуск осенью или весной. Межсезонье, кругом скидки - красота! Впрочем, чего уж экономить при десятимиллионном доходе! Начну кидать деньги направо и налево. Летать только первым классом. По городу - исключительно таксомотором. Сухого калифорнийского брать сразу ящик, а не жалкую бутылку, опять же десять процентов экономии, хотя никакая это не экономия, потому что, когда у тебя ящик, ты и выпьешь больше. Сам, наверное, замечал, правда? Само собой, и при деньгах, бывает, вымотаешься так, что сил нет, тогда и вали в отпуск, и...
- Очень смешно! - сказал он.
- Нервы пошаливают, вот и все.
- Нервы так нервы. Выговорился? Отвел душу? Значит, так, мне очень нужна эта вещь. А для тебя это раз плюнуть. Плата, сам видишь, нормальная.
- Плата обычно зависит от того, что надо выкрасть. Если, к примеру, это бриллиантовое ожерелье, тянущее на четверть миллиона, то пять тысяч - нищенская плата.
На его лице появилось нечто напоминающее улыбку. Она отнюдь не озарила все вокруг.
- Никакого тебе бриллиантового ожерелья.
- Рад слышать.
- То, что ты должен принести, обойдется мне в пять косых. Для других эта вещь не представляет никакой ценности.
- Может, все-таки скажешь, что это за вещь?
- Шкатулка, - ответил он и начал ее описывать - впрочем, об этом я уже рассказывал. - Я скажу тебе адрес, где она лежит и прочее. А тебе это - все равно что стащить конфету с уличного лотка.
- Конфет с уличных лотков не таскаю.
- Что-что?
- Микробы, говорю.
Он помахал своей короткой ручонкой.
- Хватит с меня твоих шуточек! Прекрасно понял, что я хотел сказать.
- А почему ты сам ее не возьмешь, свою шкатулку? - Его глаза скользнули по моему лицу. - Ты знаешь квартиру и все прочее. Ты даже знаешь, что в шкатулке. Ничего этого я не знаю и знать не хочу. Отчего бы тебе не сэкономить пять тысяч?
- Самому пойти на дело?
- Почему бы и нет?
Он покачал головой.
- Есть вещи, которые я не делаю. Не вырезаю себе аппендикс. Не стригу волосы. Не ремонтирую сливной бачок. Такие вещи делает специалист. А мое дело - найти его.
- Я, выходит, по-твоему, специалист?
- Тебе открыть замок - все равно что утке переплыть пруд. Так говорят.
- Кто говорит?
- Разве теперь упомнишь, что где слышишь? - Он выразительно пожал плечами.
- Я всегда помню.
- Странно, - сказал он, - а я нет. У меня память дырявая, провалиться можно. - Он дотянулся до моего локтя. - Народ набивается, может, перенесем переговоры на улицу? Походим взад-вперед, глядишь, и утрясем дельце.
Мы вышли, походили взад-вперед и утрясли дельце, хотя не стащили ни одной конфеты у лоточников. Условились, в частности, что следующие полторы недели у меня будет свободный график. Дольше не понадобится, заверил он.
- Я сам на тебя выйду, Роденбарр. Следующий раз я скажу тебе адрес, точное время, все, что нужно. И аванс получишь, штуку.
- Могу сейчас получить?
- При себе нету. Зачем таскать вечером крупные суммы? Все эти воры, грабители так и шныряют.
- Да, на улицах теперь небезопасно.
- Какие там улицы - джунгли!
- Кстати, адресок хорошо бы заранее знать, - предложил я. - И того малого, которого не будет дома, когда я приду его навестить. Лишнее время для подготовки не помешает.
- У тебя будет вагон времени.
- Да, но я подумал...
- Все равно у меня адреса при себе нет. И имени тоже. Разве я не говорил, что у меня память дырявая?
- А разве говорил?
- Могу побожиться, что говорил.
Я пожал плечами.
Значит, у меня память дырявая.
* * *
Позже в тот вечер я долго гадал, почему взялся за это дело, и пришел к выводу, что причин две. Первая причина уважительная. Верные пять тысяч плюс безопасность операции ввиду подготовленности, так сказать, почвы перевешивали все остальные соображения.
Деньги деньгами, но дело не сводилось только к ним. В облике и манерах человека-груши что-то говорило, что отказывать ему неразумно. Нет, я не испугался, что он устроит мне какую-нибудь гадость, если я посоветую ему проваливать ко всем чертям. Просто мне показалось, что лучше этого не делать.
И, само собой, я сгорал от любопытства. Кто он все-таки такой? Если мы не встречались с ним прежде, то почему мне так чертовски знакомо его лицо, и голос, и все остальное? Как он узнал про меня? И вообще какую игру затеял? Если он обыкновенный вор, угадавший во мне своего, то зачем мы кружили друг перед другом, как тропические птахи в брачном ритуале? Я вовсе не ждал, что найду ответы на все эти вопросы, но кое-что может и проясниться, если хорошо подумать. Кроме того, другой работы у меня на примете не было, а деньги в кубышке таяли. Кроме того...
Раз или два в месяц я захожу в закусочную на Амстердам-авеню между Семьдесят четвертой и Семьдесят пятой улицами. Владеет закусочной турок со страшными усами, и блюда там готовят сплошь турецкие, хотя не такие страшные. Так вот, опорожнил я там миску чечевичной похлебки - это было через два дня после первой встречи с новоявленным приятелем, - сижу себе за стойкой, жду, когда подадут фаршированные овощи. От нечего делать разглядываю коллекцию пенковых трубок в стеклянном ящике на стене. Этот усатый турок каждую весну уезжает к себе на родину и привозит оттуда чемодан трубок, причем таких, уверяет он, каких даже в магазинах Данхилла не купишь. Сам я трубку не курю, поэтому мне без разницы, но всякий раз, когда я бываю в этой закусочной, смотрю на трубки и стараюсь вспомнить, нет ли у меня доброго знакомого, который курит трубку, чтобы я мог подарить ему одну из них. И на память никто не приходит.
Так вот, сижу, жду и вдруг слышу знакомый голос:
- Мой старик курил пенковую трубку. Она у него единственная была. Он эту трубку на дню раз шесть раскуривал. Со временем она почернела, как пиковая двойка. Еще у него была специальная рукавица, которую он надевал, когда курил. Усядется, бывало, в свое любимое кресло и посасывает трубочку. А хранил он ее в специальной коробочке. Внутри коробочка была синим бархатом оклеена.
- Как в сказке: являешься нежданно-негаданно.
- Однажды трубка раскололась, - невозмутимо продолжал мой знакомец. - То ли он уронил ее, то ли стукнул обо что. Или просто от времени - не помню. Память плохая.
- Как решето.
- Хуже. И что забавно: он не стал покупать себе новую трубку. Ни пенковую, ни из верескового корня. Бросил курить - и все, как будто не баловался всю жизнь. Как вспомню старика, всегда одна мысль приходит на ум. Он, должно быть, думал, что с его трубкой ничего не может случиться. А когда она сломалась, понял: ничто не вечно под луной. А раз так, хрен с ней, с трубкой, и бросил курить. Завязал.
- Интересная история. Мораль?
- Никакой морали. Просто увидел трубки и вспомнил старика. Впрочем, не хочу портить тебе аппетит, Роденбарр.
- Уж подпортил.
- Я буду на углу, почищу ботинки. Ты ведь не задержишься?
- Думаю, что нет.
Он ушел. Я съел фаршированные овощи. Десерт я брать не собирался, но потом подумал: "Какого..." - и съел кусок приторной пахлавы с чашечкой густого, как деготь, турецкого кофе. Захотелось еще чашечку, но я побоялся, что не усну года четыре. Такая перспектива меня не устраивала. Я расплатился с турком и пошел на уголок, к будке чистильщика туфель.
Новый знакомец рассказал мне, что требуется, о Дж. Фрэнсисе Флэксфорде, рассказал больше, чем я хотел знать, но не дал ответа ни на один из интересовавших меня вопросов.
Я спросил, как его зовут. Он скользнул взглядом своих карих глаз по моему лбу и изобразил на лице крайнее разочарование.
- Сказать-то я могу, но что тебе это даст? И где гарантия, что это - мое настоящее имя?
- Нет никакой гарантии.
- Вот и я говорю: зачем усложнять. Все, что тебе нужно знать, - это где и когда взять шкатулку. Это мы только что прошли. Остается условиться, где и когда ты отдашь ее мне и получишь четыре куска.
- Считаешь, и это надо предусмотреть? Я-то думал, что буду заниматься своими делами, а в один прекрасный день я сижу в ресторане и вдруг слышу за спиной чье-то дыхание. Или, может, кто-то спустится ко мне в прачечную, где я стираю носки в стиральной машине.
Человек-груша вздохнул:
- Ты придешь в квартиру Флэксфорда в девять - девять тридцать. Смоешься оттуда до одиннадцати, самое позднее - до одиннадцати тридцати. Вытащишь шкатулку из стола - на это много времени не требуется. После этого ты идешь домой, принимаешь сто грамм, споласкиваешься под душем, надеваешь свежее белье и свежую сорочку. - "Убираешь инструмент, а с ним и случайную добычу, какая там попадется", - добавил я про себя. - Чтоб все чин чинарем. Спешить тебе некуда. Потом? Потом топаешь в приличное заведение, недалеко от твоего дома. На углу Бродвея и, кажется, Шестьдесят четвертой есть бар, "Ящик Пандоры" называется. Знаешь такой?
- Видел.
- Тихое место, спокойное. Подваливай туда, ну, скажем, в половине первого, займи кабинку подальше. Официанток там нет, выпивку в баре сами берут.
- Расписываешь так, как будто надо костюм надевать.
- Там тихо, по-домашнему, никто к клиентам не цепляется. Подваливаешь, значит, в половине первого. Может быть, придется подождать полчасика.
- И в час ночи являешься ты?
- Точно. Если что, жди меня до полвторого, потом отваливай вместе со шкатулкой. Но проблем не предвидится.
- Конечно, не предвидится, - согласился я. - А вдруг кто-нибудь захочет отнять у меня шкатулку?
- Господи, ну возьми тачку! Или ты собираешься тащиться пешком? В такой-то час? Постой, постой...
- Я ничего не говорю.
- Ты что, боишься, что пристукну тебя? Зачем мне это, сам посуди?
- Дешевле пристукнуть, чем платить.
- Из-за каких-то вшивых четырех штук? Побойся Бога! Да кто же тогда мне в другой раз поможет? Ну, возьми с собой пушку, если опасаешься! Только смотри, разнервничаешься, прострелишь себе ногу. Что за человек! Нечего тебе волноваться. Даю честное благородное. Ты мне шкатулку, я тебе четыре...
- Косых?
- Ну да, четыре косых.
- Или четыре куска?
- Я и говорю, четыре куска.
- Может, штуки?
- Ты что, издеваешься?
- Сколько у тебя названий для тысячи? Ты как ходячий словарь блатного жаргона.
- Я не так говорю, Роденбарр?
- Да нет, все правильно. Не бери в голову. Я просто завелся. Нервы.
- Это точно, - сказал он задумчиво. - Нервы.
* * *
И вот я сижу на диване у Рода Харта и смотрю на часы. Стрелка приближается к полуночи. Я смылся из квартиры Флэксфорда уже давно, но непохоже, чтобы я был в "Ящике" в половине первого. От тысячи долларов аванса осталось одно воспоминание, а остальные четыре вообще не светят. В час ночи мой безымянный приятель хлебнет своего виски и начнет гадать, почему меня нет.
Поломает-таки он голову...
Глава 5
Не знаю, когда я уснул. Вскоре после полуночи я почувствовал, что смертельно устал, и, кое-как раздевшись, свалился в постель. Я уже засыпал, когда мне вдруг почудилось, что рядом кто-то стоит. Глупости, сказал я себе, но вы знаете, как это помогает. Я с трудом разлепил глаза. Около кровати на низенькой подставке стоял филодендрон. Растение имело такое же право находиться в комнате Рода, как и я, если не большее. Пока я глазел на него, сон пропал, и голова снова пошла кругом от тревожных вопросов.
Протянув руку к кассетнику, я включил радио, переполз на кресло и стал ждать, когда кончится музыка и начнут передавать последние известия. Сами знаете, когда вам хочется послушать музыку, то каждые пятнадцать минут ее прерывают обзоры новостей. И наоборот. Когда человеку позарез нужна помощь полиции, или такси, или информация, ничего этого нет и в помине.
В конце концов радио заговорило. Мне пришлось внимательно выслушать все новости, которые меня совершенно не интересовали, но сладкоголосая дикторша ни полслова не обронила об ограблении и убийстве на Восточной Шестьдесят седьмой улице.
Я переключился на другую станцию, но там, как назло, только что кончили передавать последние известия. Пришлось с полчаса слушать тягомотный народный рок. А когда певец начал рассказывать, как поет его подружка, словно мелом царапает по доске его души (клянусь, не придумываю!), я вспомнил, что голоден. В кухне я пооткрывал все шкафчики и ящички и заглянул в холодильник, но везде было пусто, как в доме старой Матушки Хаббард - помните такой детский стишок? На одной полке я обнаружил полкоробки очищенного риса "Анкл Бен" (очищенного, видно, от буддистской кожуры и превращенного в пресвитерианский продукт), вздувшуюся банку норвежских селедок в горчичном соусе и такое множество баночек и коробочек с травами, специями и соусами, что хватило бы для приправы нескольких дюжин всевозможных блюд (если б таковые имелись). "Сварю-ка риса", - подумал я, но, заглянув в коробку, увидел, что я не первый незваный гость, и оставил "Бена" на съедение тараканам.
В другом шкафу я наткнулся на запечатанную коробку спагетти. Вполне съедобная штука, что поджарить их на оливковом масле при условии, что масло не прогорклое, каким оно оказалось сейчас. Я уже почти было решил, что мне расхотелось есть, как вдруг, открыв еще один шкафчик, увидел, что попал в дом страстного любителя супов. На полке стояли шестьдесят три банки супа компании "Кэмпбелл". Называю точное количество, так как я сосчитал банки, чтобы узнать, сколько я протяну, не выходя из квартиры. При концлагерном рационе - банка в день - я был обеспечен супом на целых два месяца. Куча времени, сказал я себе, потому что задолго до того, как "кэмпбеллы" закончатся, меня выследят, и я начну отбывать срок за убийство. Тогда о моем пропитании будет заботиться государство. Так что, в сущности, нечего беспокоиться.
По спине у меня побежали мурашки, и, чтобы унять дрожь, я еще усерднее стал вскрывать "кэмпбелл" - консервный нож у Рода оказался допотопный и тупой, хотя супы и были основой его существования, - но в конце концов одолел банку. Вывалив концентрированный раствор "Цыпленка со звездочками" в чистую с виду кастрюлю, я добавил водички и подогрел эту бурду на плите. Потом кинул туда щепотку чабреца, ложку соевого соуса и присел поесть.
Тут, наконец, народные мелодии сменились пятиминутной сводкой новостей. В ней повторялись кое-какие происшествия, уже слышанные мной по каналу джазовой музыки. Затем последовал подробный прогноз погоды, который был мне ни к чему: я не собирался и носа на улицу высовывать. И снова ни слова о погибшем Дж. Ф. Флэксфорде и прикончившем его воре-взломщике.
Поев суп и прибрав на кухне, я принялся за поиски запасов спиртного. Коллекция напитков у Рода оказалась небогатой и состояла из таких экспонатов, как бутылка старого ежевичного бренди, причем самого бренди оставалось на донышке. Сокровище, ничего не скажешь! Но в том же шкафчике я, к своему удивлению, наткнулся на начатую бутылку виски. На бутылке была этикетка с именем хозяина питейной лавки, да и само виски было местного нью-джерсийского розлива. Да, это тебе не "Чайвес и Пинч".
Но взломщики - народ без претензий. Я долго сидел, посасывая виски и каждые полчаса переключаясь (если не забывал) с кино на Девятом канале на последние известия по радио. И опять ничего о Дж. Фрэнсисе, ничего обо мне, хотя допускаю, что я уже ничего не воспринимал.
Под утро я прикончил бутылку, выключил ящик и второй раз повалился на кровать Родни. Меня разбудил шум падающего предмета и женское восклицание: "Вот зараза!"
* * *
Такого молниеносного перехода от сна к бодрствованию я не переживал никогда. Полсекунды назад я пребывал в состоянии тупого забытья, а сейчас лежал, как натянутая струна. Кроме меня, в квартире был кто-то еще. Какая-то женщина. И судя по голосу - в непосредственной близости от моего бренного напрягшегося тела.
Я лежал тихо, не шевелясь, стараясь дышать ровно, как дышат во сне, надеясь, что она не заметит меня, хотя понимал, что не заметить невозможно. Кто она такая? Что здесь делает? И что мне теперь делать? Я чуть было не выругался, но меня опередили.
- Зараза! - повторила она. На этот раз восклицание не было обращено в пространство - оно относилось ко мне. - Я разбудила вас, да? Простите, я не хотела. Поливала цветы как можно тише. И вот перед самым уходом опрокинула эту дурацкую подставку. Надеюсь, растение не пострадало. И еще раз извините, что побеспокоила вас.
- Ничего, - буркнул я в подушку, не поворачиваясь.
- Мои поливальные услуги, как я понимаю, больше не понадобятся - продолжала незнакомка. - Вы ведь пробудете здесь какое-то время?