– Я не отказываюсь, – едва не застонал Курочкин, пытаясь выпутаться из двусмысленного положения. – Но другого Фетисова, не хоккеиста, я вообще не знаю!
Блондинка вскочила со стула, на котором только что сидела. Старинная мебель обиженно скрипнула.
– Очень хорошо! – сжав губы, блондинка сосредоточенно отфутболила одну из жестянок в угол комнаты, к резному трюмо рядом с неизвестно куда ведущей дверью. – Превосходно! Значит, с Мартином вы не знакомы. Допустим…
Ни про какого Мартина у Дмитрия Олеговича тем более никто до сих пор не спрашивал. Впрочем, Курочкин, разумеется, не знал Мартина. У Курочкина вообще было не так уж много друзей и приятелей. Несколько бывших однокурсников, коллеги по НИИ, краевед Терехин со своей супругой… Нет, это уже начинались знакомые Валентины.
– …Но если не Фетисов, – мрачно продолжала прекрасная блондинка, – то на кого мы с вами сегодня работаем?
Словосочетание "мы с вами" вновь ввергло Дмитрия Олеговича в сладкую истому. Никогда в жизни такая красавица, как Надежда, не работала под его началом. Даже во время учебы в мединституте, где первокурсник Дима Курочкин целые две недели был комсоргом своей группы. Правда, по истечении этих руководящих недель он куда-то задевал синий штампик "уплачено ВЛКСМ" и был с позором разжалован в рядовые комсомольцы. Штампик нашелся только лет через двадцать пять, в корешке "Основ фармакологии", когда возвращать находку было просто некуда. А то Курочкин бы вернул. Ему чужого не надо…
– На кого? – повторила блондинка, и Дмитрий Олегович залюбовался неправдоподобно красивым (хотя и сердитым) лицом.
– Ни на кого, – застенчиво прошептал он.
– Ерунда! – сейчас же объявила Надежда. – Такого быть не может! Застрелите меня, не поверю… – Блондинка ловко подхватила с пола дипломат, потрясла его, а затем лицо ее омрачилось еще и гримасой ужасного подозрения. – Вы же не намекаете на то, что там внутри – кукла?… – Девушка мгновенно опустилась на колено и стала быстро-быстро колдовать над блестящими замками чемоданчика. Дмитрий Олегович заметил, что Надежда уверенно ориентируется в многочисленных защелках и шпенечках. Один из них, наверное, и обезвреживал смертоносное сторожевое устройство. Уже и так безвредное – благодаря самопожертвованию урки, бросившегося на амбразуру.
– Там нет никакой куклы, – проговорил Курочкин, немного удивленный таким подозрением. – Я не играю в куклы. Там только доллары. Я ни одного не истратил, можете пересчитать…
Дипломат клацнул и открылся. Блондинка поскорее запустила руку внутрь, вытащила наугад пачку, надорвала бандероль.
– Действительно, баксы, – с облегчением сказала она. – Вы меня не накалываете, Дима. Те самые… Но для чего же пургу гнать?
– Простите? – не понял Дмитрий Олегович. Он догадался, что слова про куклу и пургу – современный сленг и внезапно почувствовал свой возраст.
– Я-то прощу, – непонятно усмехнулась Надежда, – но вот другие… – Она бросила обратно в полуоткрытый дипломат пачку, стала не глядя выравнивать рукой сбившиеся в горку банковские упаковки долларов и неожиданно вскрикнула: – Ой!
Курочкин решил, что в плотно закрытый дипломат каким-то невероятным образом пробралась мышь, однако ошибся.
– Это ЧТО такое?!
Двумя пальцами блондинка держала на весу бабушкин будильник. Бережно, словно склянку с серной кислотой.
– Ах, это… – Дмитрий Олегович принял из пальцев Надежды бабушкину тикалку, поискал, куда бы положить, и, не найдя, вернул снова в дипломат, к долларам.
Надежда смотрела на все манипуляции Курочкина, широко раскрыв глаза. "Потрясающе красивые глаза", – в который уже раз отметил для себя Дмитрий Олегович.
– Это будильник, – смущенно произнес он и, увидев на лице прекрасной блондинки прежнюю гримасу непонимания, стал зачем-то подробно объяснять: – Такой, знаете ли, часовой механизм, показывающий время… Мне его утром повесили на шею, а лента оборвалась, вот я его здесь временно и держу…
Растолковывать взрослой девушке, что такое будильник, было полным идиотизмом. С таким же успехом Дмитрий Олегович смог бы пуститься в рассуждения об устройстве серных спичек. Тем не менее блондинка не сводила с него пытливого взгляда, словно бы он сообщал ей невероятно значительную новость.
– Часовой механизм… на шее… – в каком-то трансе пробормотала она. – На Мартина это не похоже. Тогда кто?…
"Валентина", – вознамерился было ответить Курочкин, но промолчал. Лишний раз поминать всуе имя родной жены ему не хотелось.
– Слушайте, Дима, вы случайно не палестинец? – с неподдельным интересом вдруг осведомилась блондинка, очень осторожно поставив дипломат на пол.
Знания о палестинцах у Дмитрия Олеговича были весьма скромными – в пределах программы "Время". Телевизионные палестинцы носили платки в горошек и враждовали с израильтянами из-за каких-то территорий. Дмитрий Олегович предпочитал носить шляпу, а весной – берет, и претензий к израильтянам у него определенно не было.
– Нет, я не палестинец, – честно ответил он. – А разве похож?
– То-то и оно, что не похож, – задумчиво проговорила блондинка. – И потом, Седло давно не торгует с арабами, завязал… Там рынок и без Майкла переполнен тем же самым, на одной таможне разоришься…
Курочкин послушно ждал, пока прекрасная Надежда выйдет из своего транса, а пока рассматривал ее лицо. Даже смотреть на него было удовольствием. В приемной директора фирмы "Мементо" должны были вечно толпиться посетители, как в музее изящных искусств. Все-таки он, Курочкин, был несправедлив к Фортуне: на старушку, как видно, напал приступ снисходительности к Дмитрию Олеговичу.
– А может, вы, Дима… – блондинка вдруг протараторила некое длинное непонятное слово, вроде ротеармеефрактьон. – Вы часом не оттуда?
– Нет, – с печалью возразил Курочкин. – Говорю же вам, я сам по себе. – Возможно, ему следовало бы хоть что-то придумать для Надежды, дабы не мучить замечательную девушку. Наговорить на себя, если ей так хочется. Однако врать в глаза этакой красавице Дмитрий Олегович просто физически не мог себе позволить. Это все равно как плюнуть в Венеру Милосскую, – пользуясь тем, что она без рук, сдачи не даст.
– Ладно, будь по-вашему, – устало сказала блондинка. – Ваш сейф ничем не открыть. Сдаюсь. Вы все-таки – типичный господин "Нет". Ладно. Молчите, скрываетесь и таите. Но хоть план действий-то у вас есть?
Прекрасная Надежда задала самый трудный из вопросов. Еще сравнительно недавно он предполагал вернуть дипломат фирме "Мементо" – и избавиться от головной боли. После перестрелки у дверей бывшей булочной, после головокружительного бегства от "Мерседеса" господина Седельникова и мрачных намеков на явно преступную деятельность фирмы предстояло принимать решение. Интересно только, какое? Первая попытка сдать доллары государству уже обернулась знакомством с румяным капитаном и бдительным сержантом Мымрецовым. Вдобавок на Курочкине была теперь пусть и косвенная, но вина за гибель ни в чем не повинного курильщика с похожим дипломатом. Тем самым, где оказались кефир и колбаса. Ужасно. Он все-таки немножко Потрошитель, как и предполагалось ранее.
– Скажете вы хоть что-нибудь, а, господин "Нет"? – между тем не отставала красавица-блондинка. – Мы не можем здесь оставаться слишком долго. Рано или поздно Седло обязательно вычислит этот адрес…
"Лучше бы попозже", – сказал про себя Курочкин, и в ту же секунду где-то за кремовыми шторами взвизгнули тормоза. Сразу вслед за этим хлопнули дверцы и послышался шум бегущих ног.
– Майкл… – упавшим голосом проговорила Надежда. – Уже вычислил, змей! Ах, зараза! – После секундной паузы девушка кинулась к пузатому секретеру и выдвинула боковой ящичек. На свет явился длинный пистолет непривычного вида.
Дмитрий Олегович сразу ощутил свою полную бесполезность в преддверии потасовки со стрельбой. Максимум, на что он был способен, – это обрушить на голову первому же бандиту любую мебель, которую он мог бы поднять.
Курочкин лихорадочно осмотрелся: в качестве метательного снаряда более-менее годились шахматный столик, за которым они с Надеждой только что мирно закусывали, да еще пара стульев с хилыми витыми ножками. Правда, большого урона противнику этими музейными экспонатами не нанесешь…
– Что стоите? Бежим! – громко зашептала блондинка, наводя свое оружие на входную дверь. – Ну, давайте, черт вас возьми! Вон там, возле трюмо, черный ход, про него они наверняка еще не знают… Господи, да ползите скорее, они же сейчас явятся!… Стойте, чемодан забыли!… – Быстро, но бережно прекрасная Надежда подхватила свободной рукой дипломат и вручила его Дмитрию Олеговичу. А затем той же рукой направила Курочкина в сторону трюмо.
– Только после вас, – заупрямился Дмитрий Олегович, не трогаясь с места. Сегодня его назвали ШЕФОМ, а он знал, что капитан покидает тонущий корабль последним. Или гибнет в пучине, стоя на мостике при всем параде.
– Вперед, вперед, я за вами! – Очень решительно белокурая красавица подтолкнула своего капитана Курочкина к черному ходу. – Давайте, я прикрою…
– Эй, вы там! – послышался из-за входной двери знакомый бас господина Седельникова. – Пусть выйдет паршивка с деньгами, и разойдемся по-хорошему.
"Как бы не так!" – ответил про себя Курочкин, пробираясь между мебельными островками. Он слышал, как вслед за ним быстро следует девушка. В дверь застучали что есть мочи, и, судя по треску, она стала заметно прогибаться…
Тью-тью!
Зазвенело оконное стекло, и сразу осыпалась разбитая люстра, обдав Курочкина веером мелких осколков: пока Седло отвлекал их внимание у дверей, кто-то из его гоблинов обстрелял их через окно.
– Сукин ты сынок! – почти весело пробормотала позади блондинка и, должно быть, пальнула в ответ: комната наполнилась звуками выстрелов, уже другими по тону, выше. Звонко взорвалось еще одно окно, над головами вновь пробушевал стеклянный буранчик, почему-то легкий, как пыль.
Тью-тью-тью!
Звуки ответной пальбы неожиданно оборвались.
– Дима… – прошелестел очень тихо голос блондинки. – Беги… те…
Курочкин испуганно обернулся – и словно бы попал в безвоздушную яму, не вдохнуть и не выдохнуть.
Случилось непоправимое.
Прекрасная Надежда, девушка с картинки, сказавшая сегодня Курочкину "мы с вами", лежала на полу неподвижно. Крови было так много, что, казалось, она вытекла вся, до капли, и в артериях и венах ее не осталось. Но прекрасные глаза еще жили, губы еще шевелились.
– Бе-ги-те… – отчетливо повторила белокурая красавица. – Ко-му… го-во-рю… начальник…
Глаза ее закрылись, пальцы разжались, и бесполезный пистолет со звоном упал на пол. "Застрелите меня, не поверю…" – внезапно вспомнил Дмитрий Олегович ее фразу из разговора. Легкомысленно брошенная приговорка стала судьбой. Она не поверила. Ее застрелили.
А он, Курочкин, – снова жив. Вечный свидетель чужих несчастий, игрушка Фортуны, путаник, верный муж, невезучий дурак…
Что было дальше, он так и не смог потом в точности припомнить. Кажется, он бежал по каким-то шатким и затхлым лестницам, по гулким пустым коридорам, по переходам, обшитым гнилыми трухлявыми досками. Кажется, он плакал на бегу, но, возможно, ему это чудилось.
Потому что, когда он пришел в себя, глаза его были сухими.
Он стоял прямо посреди дороги и бессмысленно водил пальцами по рифленому радиатору маленького, похожего на желтого майского жука, автобусика. Вверх – вниз. Вжжик – вжжик. Трень – брень.
Шофер автобусика, мощный детина, бегал вокруг него, размахивая монтировкой, и что-то злобно орал. Сперва Дмитрий Олегович увидел только гневно распахнутый рот, а потом явились звуки.
Шофер костерил Курочкина самыми последними словами. Если бы не отличные тормоза у этой автобусной развалюхи (кто бы мог подумать?), Дмитрий Олегович, интеллигент гнилой, хрен моржовый, паскуда, был бы уже на том свете. "Чуть-чуть не считается, – тупо подумал Курочкин. – Пока я – на этом свете. А Надежда умерла".
– Она умерла… – зачем-то сказал он вслух.
Шофер, вероятно, не был сволочью. Присмотревшись к Курочкину, он оборвал на полуслове цепочку заковыристых шоферских ругательств и перестал махать своей монтировкой.
– Хрен с тобой, – пробурчал он. – Чего с тобой, лунатиком, говорить! Давай-ка я тебя подвезу, а то кто другой тебя угробит и сам сядет… Ну, куда тебя подбросить? Так и быть, подкину задаром… Куда?
– Все равно, – безразлично сказал Курочкин. – Она умерла.
– Псих… – буркнул водитель и легонько подтолкнул Дмитрия Олеговича к гармошке передней двери. – Я еду до Павелецкого, подойдет?
– Подойдет, – эхом отозвался Дмитрий Олегович и послушно полез в салон автобусика. "Все возвращается на круги своя, – мысленно проговорил он. – Опять Павелецкий, опять. Значит, кому-то так надо…"
– Эй, лунатик, – шофер забрался в салон вслед за Курочкиным. – Ты вещички только свои не разбрасывай на дороге. А то очухаешься потом, скажешь: водитель упер…
С этими словами шофер сунул в руки Курочкину чуть было не позабытую на дороге вещь.
Проклятый дипломат с четвертью миллиона долларов.
12
Бывший инженер-путеец, а ныне павелецкий бомж по прозвищу Филин зарычал во сне и повернулся на другой бок. Серая рогожка съехала набок. Филин вяло зашарил рукой, не просыпаясь, нащупал край своего одеяла, натянул его повыше. Курочкин, сидящий рядом, испытал вдруг чуть ли не зависть к этому оборванному деду. У Филина все просто: днем – здоровый сон, ночью – поиски пустых бутылок, в дни праздников – приемник-распределитель. Размеренная жизнь без особых приключений. Простая, как амеба. Ясная, словно лунная ночь в горах. Всего лишь несколько часов назад жизнь Дмитрия Олеговича казалась почти такой же размеренной и уж ясной наверняка. Сон, работа, Валентина, домашняя лаборатория. Круговорот вещества в природе. Пока Курочкин с горем пополам вписывался в этот идеальный круговорот, он мало чем отличался от обычных людей, может быть, только бутерброд Курочкина чаще, чем надо, падал маслом вниз. В самом худшем случае Дмитрий Олегович мог потерять мизерную сумму, выданную для похода в магазин, и получить за это серьезную выволочку – но опять-таки в пределах заранее заданного круговорота. Стоило же ему хоть на минуту соскочить с витка, пусть ненадолго зависнуть в неопределенности – как вместо проблем неприятных, но привычных, возникали громадные черные дыры, куда со свистом засасывало всех, соприкоснувшихся с Курочкиным. Допустим, к американской дуэли в подворотне у магазина "Буратино" он отношения не имеет. Но – остальные сегодняшние смерти, и в особенности последняя? Думать об этом было так больно, что впору было биться головой о пластмассовую вокзальную пальму, чтобы отогнать проклятые мысли… Господи, ну почему у всех нормальных людей – нормальная проблема "где достать деньги?", и лишь у Курочкина вопрос жизни и смерти: как от денег избавиться? Ну почему он не может просто бросить эту кровавую обузу? Это ведь так просто: встать, отряхнуться и уйти! Ну, попробуй!…
Курочкин решительно встал, отряхнулся и снова сел на вокзальную скамейку рядом со спящим Филином. Допустим, – признал он мысленно, – это не так уж просто. Есть еще господин Седло, который его сейчас усиленно ищет. Раз он смог вычислить их с Надеждой убежище, он может нагрянуть и сюда… Правда, ему придется хорошенько попотеть, разыскивая здесь свое сокровище. Где лучше спрятать ветку? В лесу. А чемоданчик? Естественно, на вокзале. Даже Курочкин знал эту очевидную вещь.
– Хрр! – утвердительно зарычал во сне бомж Филин и задрыгал ногой, едва не опрокинув пальму. Возможно, деду снились его бурная железнодорожная молодость, паровозы, летящие по пути к коммунизму, и лично железный нарком товарищ Каганович. Дмитрий Олегович подтянул сползающее с Филина рогожное одеяло, поправил то, что заменило деду подушку, а затем осторожно отодвинул подальше кадку с искусственным растением. Возможно, эта деталь интерьера появилась на Павелецком еще во времена железного наркома; недаром ведь бомж облюбовал именно это место, а не поближе к буфету, где сытнее и бутылок больше.
Сам же Курочкин выбрал сейчас место у пальмы по другой причине. Точнее, по двум: здесь даже днем было темновато, а спящий бомж был нелюбопытен. По крайней мере, в светлое время суток. Да и любопытство Филина дальше пустой посуды не простирается. Это ведь не Седельников, которому нужны доллары и не нужны свидетели.
Дмитрий Олегович попробовал мысленно представить себе, как гоблины господина Седло прочесывают этажи вокзала, но картинка никак не складывалась. У подчиненных Майкла Викторовича не было лиц, и сам шеф фирмы "Мементо" являлся в воображении Курочкина в виде элегантного костюма тоже с облачком вместо лица. Неизвестно, успели ли преследователи на серо-стальном "Мерседесе" разглядеть, как выглядит Дмитрий Олегович? Во всяком случае, сам Курочкин уж точно не узнает своих преследователей. А это значит…
Курочкин тревожно выглянул из-за пальмы и стал всматриваться в проходящих мимо людей. Вот тот толстый неповоротливый тип, навьюченный баулами, – разумеется, не соглядатай Майкла Седельникова. И вон та старушенция с дребезжащей сумкой на колесах – тоже наверняка не из числа седельниковских гоблинов. И зыркающий во все стороны малыш с полурастаявшим мороженым, – если, конечно, это действительно мороженое, а не подкрашенный белой замазкой радиопередатчик… Несмотря на отчаянность своего положения, Курочкин машинально усмехнулся: он, оказывается, еще способен мысленно поиздеваться над собой, – значит, не все еще потеряно. Лучшее лекарство от мании преследования – ненадолго вообразить себя параноиком, это быстро приводит в чувство.
"Правда, – мысленно одернул себя Дмитрий Олегович, – меня и впрямь преследуют, вне зависимости от мании. Стоило же мне разыскивать господина Седло, чтобы потом от него и бегать!…"
Курочкин уже собрался было снова укрыться среди развесистой пластмассы в кадке, как внезапно внимание его привлек один человек. Высокий сутуловатый очкарик лет тридцати пяти, одетый в затрапезные серые брюки и вытертую коричневую куртку. Человек этот не производил впечатления кулачного бойца, даже напротив, однако Дмитрий Олегович подозревал, что мастера каких-нибудь карате или кунг-фу тоже могут и не выглядеть горой узловатых мускулов. А киллеры и вовсе могут быть людьми слабосильными и тщедушными: у них в союзниках Товарищ Маузер.
Но, конечно, не сутулость тридцатипятилетнего очкарика в куртке стала причиной безотчетных подозрений Дмитрия Олеговича.
Человек тот не был похож на обычных посетителей вокзала. Во-первых, он быстро и внимательно осматривал все вокруг, не пропуская ни одного квадратного сантиметра и поводя головой, как живая автоматическая телекамера, направо-налево, вверх и вниз.
Во-вторых, подозрительный человек был БЕЗ ВЕЩЕЙ! У него в руках не было даже пустой авоськи. Даже когда человек приходит на вокзал, чтобы проводить или встретить поезд, он запасается хотя бы газеткой, – чтобы не было так грустно слушать объявления о том, что прибытие или отправление нужного поезда задерживается на час или на сутки.
У человека с головой-телекамерой не было и газеты. Курочкину сразу показалось, будто с одной стороны куртка немного оттопыривается: в том месте, где человек – будь он и вправду киллером из числа седельниковских подручных! – мог бы хранить оружие.