Суконкин пожал пухлыми женоподобными плечами:
- Я же сказал: для начала эти два, а там поглядим. Могёт, и ещё появятся. С Вовкой же надоть как следует! А то вы уедете, а он останется и жизнь моя сделается тогда совсем невозможная. Как хочите, но уберите его отсюдова насовсем!
- Не боишься, Пров, палку перегнуть? Я ведь теперь в Петербурге служу, в Департаменте полиции, и моё начальство знает, где я. Не ссорился бы ты с властью, умерил запросы, мой тебе совет.
- Дык департамент далеко, вашебродие, а "иваны" туточки, за стенкой. А ежели вы такой важный таперича человек, так и сделайте, что велю. Для начала.
Суконкин явно не собирался останавливаться в своих требованиях; его необходимо было срочно обезвредить.
- Ладно, - резюмировал Лыков. - Я здесь проездом, здешнее начальство обо мне не извещено. Как прибуду в Нерчинск, сделаю всё насчет канцелярии, а Хазару сей же час башку откручу.
- Эка нашли дурака! С канцелярией штоб у меня здесь же решили, иначе ни до какого Нерчинска не доедете! Обязательно у вас пароль до властей имеется, или бумага где зашита. Здесь! иначе все "иванам" сообчу.
И Лыков понял, что придется идти к смотрителю.
На следующее утро после поверки он отправился искать майора Кандыбу, начальника Томской пересыльной тюрьмы. Задачка была не простой: следовало подловить смотрителя так, чтобы рядом не было посторонних (особенно арестантских) ушей, сказать пароль, быстро объяснить ситуацию и оговорить способы дальнейшей связи. Ясно, что на место управляющего самой крупной в империи тюрьмой, вершителя судеб тысяч человек абы кого не поставят, и Лыков надеялся на быструю и грамотную помощь.
Он перехватил майора очень удачно, в переходе между канцелярией и пекарней. С Кандыбой был только помощник - молодой, белобрысый офицер в очках, со спокойным, приятным лицом. Подскочив к смотрителю, Алексей сдернул картуз, вытянулся по-военному:
- Ваше высокоблагородие! Дозвольте обратиться с прошением!
- Некогда мне, - отрезал тот, и хотел пройти мимо.
- "Между Амуром и Невой", - четко вполголоса произнес сыщик, со значением глядя прямо в глаза майору.
- Что? - взревел вдруг Кандыба, остановившись и дыхнув на Лыкова густым водочным перегаром. Алексей с ужасом увидел, что сморитель крепко пьян: лицо красное, как помидор, а маленькие бегемотьи глазки смотрят тупо и гневно.
- Повтори, что ты сказал, подлец! Это кто тут воет? Повтори!
- "Между Амуром и Невой", - пробормотал сыщик, понимая уже провал своего плана. - Была шифрованная телеграмма из ЭмВэДэ, проверьте в канцелярии!
- Да ты еще учить меня вздумал, ракалья, арестантская харя? Помощник!
- Здесь, Иван Самсонович!
- Кому Иван Самсонович, а кому "ваше высокоблагородие"!
- Виноват, ваше высокоблагородие; слушаю-с!
- Пятьдесят розог этому жоху, сейчас же, при мне!
Лыкова обдало жаром. Он понимал, что ничего не сможет сделать, если этот пьяный идиот действительно решится его наказать.
- Никак нельзя, ваше высокоблагородие, - вежливо, но твёрдо возразил помощник смотрителя. - Он не арестант, а административно высылаемый; телесные наказания не предусмотрены законом.
У Алексея отлегло было от сердца, но, как оказалось, преждевременно.
- Каким ещё там законом?! Здесь я закон, а ещё царь, и бог; как скажу, так и будет! Мне здесь всё можно, я для этого сюда и поставлен. Выполнять!!
- Никак нельзя, ваше высокоблагородие, - по-прежнему твёрдо отвечал помощник. - О прошлом месяце отставлен без прошения смотритель Ачинского этапного двора, как раз за такое превышение власти. Прикажете в карцер на трое суток? Это можно-с…
Известие о том, что за самоуправство выгоняют со службы, несколько остудило "царя и бога". Обматерив на прощанье Лыкова, он бросил "в холодную!", и ушёл, гордо скрипя сапогами.
И Алексей оказался в "индии", как "по музыке" уголовные называют карцер. Каморка два на два аршина с крохотным оконцем под самым потолком; стены покрыты слоем липкой плесени, а на полу густо набросаны нечистоты. Однако погрустить как следует сыщик не успел - уже через полчаса его вывели наружу и отправили под конвоем в канцелярию.
"Что там ещё?" - обеспокоился Алексей. - "Вдруг Кандыба залудил новый стакан и решил-таки исполнить свою угрозу?". Если так, то это конец: Суконкин тут же разуверится в его, Лыкова, полезности и выдаст "демона" уголовным.
Сыщика завели в кабинет помощника смотрителя. Тесная комната, бедная казенная мебель, одинокий гераний на подоконнике. Хозяин стоял посреди с формуляром в руках и внимательно разглядывал вошедшего.
- Шапкин Иван Иванович? Нерчинский мещанин?
- Так точно, ваше благородие.
- Что вы там давеча сказали господину майору?
"Была ни была", решил сразу же Алексей, и так же четко и со значением, как тогда Кандыбе, повторил:
- "Между Амуром и Невой".
Помощник смотрителя облегчённо выдохнул, улыбнулся по-доброму и сказал:
- Здравствуйте, Алексей Николаевич! Позвольте представиться: поручик Щастьев Платон Серафимович. Очень рад, что все удачно разъяснилось.
- Да уж, Платон Серафимович, если бы не вы, не знаю, как бы оно "разъяснилось". Ходил бы сейчас коллежский асессор с поротой задницей… Спасибо!
- Майор Кандыба бумаг не читает, но вы не могли этого знать.
- Совсем не читает?
- Совсем. Бумаги мешают ему управлять тюрьмой. Так, как хочется…
- Понятно. Если никого не высек, значит, день не задался?
- Вы даже не подозреваете, как близки к истине, Алексей Николаевич. Увы. Он у нас из кантонистов - сами понимаете… Да еще эта дипсомания.
- А вы, судя по тому, что я здесь, а не в карцере, бумаги читаете.
- На мне, говоря по правде, вся практическая работа по заведыванию тюрьмой, и уже давно. Но это ладно. Что случилось, коли вы решили открыться? Видимо, что-то серьёзное?
- Серьёзней не бывает. Меня опознал вчера один из ваших арестантов, некто Пров Суконкин, и угрожает теперь выдать уголовным. Если я не устрою его писарем в канцелярию и не устраню одного враждебного ему каторжного.
- Ну, это мы сейчас решим. Что я должен сделать?
- Взять бы стервеца за ноги, да об угол головой; жаль, нельзя. Нужно очень быстро изолировать Суконкина, исключив всякую возможность его общения с прочими арестантами. Всякую! Это очень важно. И содержать в "секретной" до особого распоряжения Департамента полиции.
- Будет исполнено.
- Только, Платон Серафимович, вы понимаете, что все должно выглядеть натурально. Многие видели мой разговор с Суконкиным, кто-то мог заметить нашу с вами встречу. Если я сейчас вернусь в балаган, а парня вскорости схватят и потащат в одиночку, умные люди могут увязать эти события.
- Не извольте беспокоиться, Алексей Николаевич. Все будет именно натурально. Скажите ему сейчас, что всё решено для него положительно. Пусть ждет вызова в канцелярию для назначения на должность. Потом Суконкина тихо-мирно заберут на раскомандировку, и он исчезнет. Никто ничего не увяжет. Здесь же на сегодня четыре тысячи восемьсот сорок девять арестантов - больше, к примеру, чем жителей в Чите. Чем ещё могу помочь?
- Дайте, пожалуйста, чернила, бумагу и пятнадцать минут времени. Мне необходимо составить телеграмму в департамент и зашифровать личным шифром; отошлите ее не медля в Петербург.
Усевшись за стол Щастьева, Алексей написал следующее:
"Нахожусь в Томской пересыльной тюрьме. Опознан уголовным, который меня шантажирует. Обратился за помощью к смотрителю майору Кандыбе, назвав обусловленный пароль, после чего оказался в карцере, поскольку вечно пьяный смотритель бумаг не читает. Будучи на грани разоблачения и угрозы смерти, выручен помощником смотрителя поручиком Щастьевым, который в курсе всех дел и много лет фактически руководит тюрьмой. Быстрыми и умелыми действиями оного лица опасность устранена, исполнение Высочайшего поручения может быть продолжено. Следую дальше на восток. Прошу принять меры к наведению порядка в Томской пересылке. Лыков."
Дал прочитать текст помощнику смотрителя - тот порозовел, но смолчал - потом зашифровал и вручил для отправки.
- Думаете, получится? - спросил, после паузы, Щастьев. - Сил больше нет терпеть… Я уже переводиться собрался, все равно, куда.
- Продержитесь еще два, много три дня. Плеве доложит графу Толстому, тот даст указание Михаилу Николаевичу, после чего наверное приедет вице-губернатор и введёт вас в должность смотрителя. Не забывайте - речь идет о выполнении Высочайшего поручения! А теперь пусть меня вернут в балаган.
Глава 22
Тюремные типы
В маленьком Томске две тюрьмы. Одна - исправительная (арестанты называют ее "содержающая"): ветхое двухэтажное здание, сырое и убогое, в котором горюют семь десятков невольников. Вторая - Томская пересыльная - огромное предприятие, поражающее даже русского человека своими масштабами. Это целый город в городе. Белый трехэтажный корпус канцелярии с часовым у входа; подле него, на площади, бабы торгуют молоком и калачами. Большие решетчатые ворота ведут во внутренний двор с кордегардией. Вторые ворота доставляют вас уже на главный двор, размерами триста на четыреста восемьдесят саженей. По периметру, вдоль острожных стен, двор окантован цейхгаузами и несколькими подсобными строениями: прачечной, баней, двумя кухнями, пекарней и лазаретом. Внутри - собственно арестантские казармы: четыре длиннющих одноэтажных кирпичных корпуса, столько же бревенчатых, и шесть огромных летних балаганов из натянутого полотна. Особняком стоят два флигеля: военно-каторжное и дворянское отделения; в последнем устроена домовая церковь. Зимой полотняные балаганы убираются и тюрьма тогда вмещает две тысячи арестантов; летом же их число доходит до пяти тысяч!
Лобовский резидент в Томской пересылке Митрофан Наговицын оказался крупным степенным парнем, уверенным и развитым. Он сразу обмолвился, что почти закончил курс в Демидовском лицее! Наговицын сумел устроиться чертежником в инженерном столе канцелярии и теперь чувствовал себя в "колымажне", как рыба в воде. Он знал здесь всех, и все знали его. Только однажды он торопливо сдернул картуз перед каким-то офицером. С прочими, и военными, и партикулярными, Митрофан вежливо здоровался не снимая убора, и так же вежливо приветствовал встречных арестантов. Наговицын вызвался быть чичероном для гостей из Питера, и утром повел их изучать пересылку. Говорил он при этом много, но умно:
- Тут у нас такие типы, что прямо хоть сейчас в роман. Да вот, к примеру, этот… персонаж, ети его!
И Наговицын указал на рыжего мужчину с серьезным лицом тугодума, осторожно, как кот, вышагивающего посреди двора. По бокам "персонажа" сопровождали два крепких фартовика.
- Это Никифоров. Людоед.
- Людоед? - опешили столичные ревизоры.
- Да, самый настоящий. Когда убегал в тайгу, сманивал с собой "дядю Сарая", крестьянина попроще, будто бы в товарищи. А там его убивал и мясом покойника питался.
- Скольких он так?
- Доподлинно известно про четверых. Может, и больше… Каторжная тюрьма приговорила его к смерти. Никифоров смог вырваться в пересыльную и здесь застрял. Приговор дошел сюда. Тогда он нанял у "иванов" охрану - видите, двое "деловых" с ним ходят - и платит им по рублю в день. Тюрьма ждет, когда у сволочи кончатся деньги (давать ему в долг запретили). Говорят, осталось уже менее червонца. А Никифоров тоже ждет - перевода. Братья из Барнаула ему выслали пятьдесят рублей, так он каждый день ходит в канцелярию, интересуется, пришли деньги или не пришли. Вот вопрос: успеет ли?
Недашевский, сурово сдвинув брови, смотрел на красное, отечное лицо людоеда. А потом вдруг сделал то, чего Алексей от него не ожидал. Осмотрелся - далеко вокруг не было никого из надзирателей - и быстрым шагом подошел к фартовым. Те сразу напряглись, но Яков вынул из кармана два серебряных рубля и вручил каждому по монете.
- Он вам целковый в день платит?
- Ага.
- Вот вам два - погуляйте пяток минут.
- А чё так?
- Поучить хочу, как людей жрать.
- Это можно, - ответили фартовые, споро пряча деньги. - Только смотри, не до смерти - при ём ещё шесть рябых осталось. Перевод опять же…
Тут лишь Никифоров понял, что его продали, и бросился взапуски к канцелярии. Но Челубей одним ударом сбил его с ног, быстро поставил, снова повалил. Пинать лежачего он, видимо, не хотел, и каждый раз приподнимал людоеда левой рукой, чтобы тут же положить снова правой. Никогда ещё доселе Лыков не видел его в таком исступлении… Что на Якова нашло?
Увидев, кого бьют, от пекарни прибежали было три арестанта, но фартовые их отогнали:
- Вы-то куда? Человек за деньги хочет удовольствие получить. Имеет право. А вы, босота, ждите - шесть дён осталось!
Лыков не без сожаления оттащил Челубея от крепко побитого каннибала и отчитал для порядка:
- Ты что, сдурел? Охрана увидит, в "индию" попадёшь; а нам некогда сидеть.
- А чего он тут выхаживает?! Деньгами откупается, упырь! Пусть хоть боками своими заплатит.
- Он уже такую цену платит, что не приведи Господь.
- Какую ещё цену! Ты погляди на его рожу - за три дня не обгадишь!
- Ожидание смерти, Яша, много хуже самой смерти.
Наговицын при этих словах только молча согласно кивнул, и повел гостей дальше. Вскоре он приветливо поздоровался с плечистым, среднего роста и плотного сложения человеком лет сорока, с густыми усами под хищным крючкообразным носом. Арестант на ходу пожал Митрофану руку, внимательно взглянув при этом на его спутников. Тяжелый взгляд… Незнакомец призводил впечатление человека серьёзного и даже опасного.
- Это Цыплов, - с уважением в голосе пояснил резидент. - Не слыхали? Знаменитый в Сибири бродяга. Сильный человек, смерти не боится. В семьдесят девятом связался зачем-то с политиками, организовал им тайную почту и уже подготовил несколько побегов, но городские мальчики засыпались. И его засыпали. Цыплова приговорили к смертной казни (он сопротивлялся при аресте и здорово помял жандармов). Два месяца уговаривали выдать, держали в одиночке - а для уголовных это самое страшное; прокурор каждый день ездил. Не сломали! Он такой один, на весь уголовный штат империи.
Царёв служака Лыков только хмыкнул в ответ, но через минуту его ждали ещё большие испытания.
- А вот и Бомбист, - Митрофан указал на сидящего в теньке худощавого парня с волевым, выразительным лицом. Словно почувствовав, что говорят о нем, парень встал и быстро зашёл за угол.
- Почему Бомбист?
- Потому, что и есть бомбист. Пятый метальщик, что покушался на убитого государя. Счастливчик - с эшафота соскочил!
- Погоди-ка, - разгорячился Алексей. - Я всю эту историю помню, читал в газетах. Метальщиков было четверо. Первый кинул бомбу и не попал; его схватили, и он на следствии всех выдал. Рысаков его фамилия. Тоже повесили, заодно со всеми, не помогло ему предательство… Второй, поляк, метнул свой заряд прямо в ноги царю и погиб от него же на месте. Третий - фамилия его, кажется, Михайлов - испугался и ушел с покушения, но Рысаков его назвал; он тоже повешен. Четвёртый, Емельянов, единственный, кто уцелел. Он, увидав раненого государя, вместо того чтобы добить его, принялся помогать спасать. С бомбой подмышкой… За это и пощадили; сидит сейчас в пожизненной каторге. Пятого не было.
- Правильно все рассказываешь, аккурат по газетам. Интересовался?
- Не каждый день на Руси царей убивают.
- Был пятый метальщик. Вот этот, белобрысый. Фамилия его Загадашников. Он "чистильщик". Перовская никому о нем не говорила. Он стоял отдельно от всех, на подстраховке, чтобы в случае чего довести дело до конца. И бомба у Загадашникова была самая большая, но - не понадобилась. Рысаков о нём не знал, а те, кто знал - не выдали. Везучий человек…
- А откуда о том известно? - усомнился Челубей. - Сам, что ли, рассказал? Разве о таком рассказывают?
- Тюрьма всё знает, - ответил убеждённо Наговицын. (Алексей при этих словах поежился - а вдруг его шифры и беседы тоже сделались известны этому всезнайке?). - Загадашников фигура крупная и долго здесь не просидит. Его взяли за мелочь, дали всего четыре года; власти и не в курсах, что он давно на верёвку наработал. И не узнают никогда; тюрьма своих не выдаёт! А окажется Бомбист на поселении, вскорости сбежит и ещё нынешнему царю фитилёк зажжёт; он человек решительный.
Вот так так! Лыков с трудом сохранял невозмутимое выражение лица. Чего только не выведаешь, окунувшись в арестантскую среду с той стороны. Парень соскочил с самой страшной в Уложении о наказаниях 249-й статьи, где на все пункты только один приговор - смертная казнь, об этом знают сотни людей, и молчат! Надо снова встретиться со Щастьевым…
- А вот другой счастливчик ковыляет, - Митрофан указал на колченого мужичонку в драном бушлате, неопрятного и жалкого. - На вид фармазон, а рукам цены нет! Панфил-блинодел. Здесь в Сибири, почитай, все крупные торговые дома на фальшивых деньгах поднялись. Купцы ставят далеко в тайге заимку, снаряжают всем необходимым и селят туда таких вот людей. Раз в неделю заезжают, привозят бумагу и поесть, а забирают готовые финажки. Когда последних нарисовано уже достаточно, заимку сжигают. Вместе с мастерами, чтобы, значит, концы в воду… Панфил здорово обгорел, ногу испортил, но живой из пламени выполз. Теперь боится, что прежние хозяева прознают про то, и вернуться добить. Здесь с этим строго.
- Донести не пытался? Из мести…
- А с этим ещё строже! Он порядочный арестант. Опять же понимает: так ещё, может, перекантуется; а донесёт - тогда конец; свои удавят, по закону.
Прогулка по тюрьме продолжалась. Перед корпусом третьего кандального отделения Наговицын молча поручкался с изнуренным, грустным, восточного вида мужчиной, у которого из-под арестантского бушлата высовывалась линялая синяя блуза.
- Вроде я такие на турках видел, на войне, - удивился Алексей.
- А он и есть турок. Беда у него - застрял в Сибири безо всякой вины!
- Но война уж пять лет, как кончилась.