- Война кончилась, а он сидит. Махмед-бей его зовут; простой онбаши . Их там где-то на Кавказе взяли в плен сразу целую роту, и поместили в Батуме. Когда перемирие назначили, тамошний полицмейстер стал собирать с пленных деньги, за то, что их домой отправляют, представляете! А у этого денег не было, его наши казаки уже ограбили до того. И полицмейстер написал какую-то бумагу и отправил Махмед-бея в Сибирь. Думаю - с целью остальным острастку дать, чтобы платили исправнее. Так и сидит турка с тех пор. Я нарочно полюбопытствовал, разыскал у нас в канцелярии ту бумагу. В ней написано, что сей человек схвачен в расположении войск переодетый пастухом. Шпион, значит. А подписи за коменданта района и за секретаря одной рукой, и без приложения печати. Явная липа!
- А писать наверх он не пытался?
- Ха! Здесь напишешь… Махмед дважды подавал прошения на высочайшее имя, но кому? Кандыбе. В первый раз выпороли, во второй в карцер на месяц посадили. Больше уж он и не пытался. Кстати, - обернулся Наговицын к Лыкову, - что у тебя вышло вчера с нашим майором?
- Хотел у него в город отпроситься, в торговые бани. Три недели не мылись.
- И как?
- Чуть не выпорол. Спасибо помощнику - отговорил.
- Да, с Кандыбой шутки плохи. Натуральный зверь! Вечно херый , лопает с утра до вечера да арестантов лупцует. Но интересы свои ещё как блюдет: за деньги с него что хошь можно получить. Тут в лазарете богатый скопец прохлаждается. Год уже отдыхает от этапов. Кандыба старается объявить его больным и выпустить на поселение, но доктор пока держится. Дожмёт! там такие деньги проплачены…
- А помощник, что меня отстоял, каков?
- Щастьев совсем другой.
- Либерал?
- Вот уж нет. Потачки никому не даст; мужчина строгий. Но по делу, а не из дури, как смотритель. Справедливый. Тюрьма его уважает. Вот бы кому на место Кандыбы, но майор наш хоть и пьяница, однако хитрый. Внутри забора он дал помощнику, почитай, полную власть - чтобы самому службой не заниматься. Но наружу ни одна бумага без его подписи не выходит, хотя их сочиняет все тот же Щастьев. Три года Кандыба в отпуску не был! Боится - останется Платон Серафимович за него, начальство и обнаружит, кто чего стоит. Так что, сидеть Щастьеву в помощниках до майорского пенсиона… И насчет бани к нему иди, а майора избегай.
Прошли ещё саженей сто. Резидент показал кухни, прачечную. Навстречу попался человек с караваем в руках, невзрачный бородач с бегающим взглядом.
- А вот вам и настоящий шпион.
- Этот мазурик?
- Самый что ни на есть шпион. Австро-венгерский, хотя по нации галицийский хохол. Зовут Кость Зарудный. Попался жандармам, когда рисовал фортификации Васильковского укрепления под Киевом. Он в Подолии целую тайную организацию мазепинцев создал! Главная идея у них была - независимое королевство Украина с каким-нибудь германским князем на троне. Слово-то какое выдумали: Украина! лишь бы не говорить "Малороссия"…
Челубей иронично хмыкнул, а Лыков - нет; он знал это дело по секретным сводкам и ничего весёлого в нём не находил.
- Там всё серьёзно было, - пояснил Наговицын. - Австрияки много денег дали, и заставили заниматься шпионством. Зарудному напаяли восемь лет каторги, но до Нерчинска хлопец так и не доехал. Нашему Кандыбе письмо пришло, из самой Вены. Говорят, ихний начальник разведки, тоже майор по чину, похлопотал за своего человечка. Да ещё наверное приложил кое-что к конверту. Письмо-то не по почте ехало, его какой-то жидок привёз и вручил Кандыбе лично. Зарудного приставили к пекарне. Теперь он завсегда с хлебом! Пересыльная тюрьма - это же не каторжная; а срок ему засчитывается, поскольку он оставлен здесь по воле администрации.
- Это что получается, - возмутился Лыков, как бывший солдат. - Австрияк написал сюда…
- Как майор майору, - ехидно вставил Челубей.
- …и наш смотритель своею властью пойманному с поличным шпиону заслуженное наказание облегчил?
- Верно.
- Ну у вас тут и порядки, - только и вымолвил Алексей, а про себя решил, что так этого не оставит; покатает ещё Кость свою тачку.
- Вот, возможно, самый забавный персонаж нашего заведения, - Наговицын ткнул пальцем в нового арестанта. Хлипкого сложения, седенький и уже сильно не молодой, он был одет несколько рассеянно, но аккуратно. Взгляд человек имел странный: задумчивый, устремленный в какие-то, одному ему видимые пространства… Кандалы тихонько позванивали на ногах чудака и, очевидно, нисколько ему не мешали.
- А он в своем ли уме?
Митрофан хохотнул:
- В самую точку вопрос; да вот ответа на него никто не знает. Это Сноговский, приват-доцент Петербургского технологического института.
- За что это приват-доцента, да в каторгу?
- Сноговский участвовал в ограблении ювелирного магазина Казакова в Гостином дворе.
- Не может быть! - воскликнули питерцы. - Этот божий человек?
- Вот-вот. Сей божий человек прожёг "шопенфиллерам" два несгораемых шкапа с бриллиантовыми украшениями. Причем именно прожёг, каким-то особенным лучом собственного изобретения. В магазине полиция нашла машину Сноговского и электрическую батарею, которую он позаимствовал из института. Батарея и выделяла этот луч. Вся приблуда весила несколько пудов. Налетчики разобрали стену из соседнего помещения, втащили вчетвером машину, а взяв камни, смылись, бросив приват-доцента с его железяками. Тот постоял, поохал да и тоже убежал; но по батарее его сыскали и дали шесть лет каторжных работ. А "шопенфиллеров" и сверкальцы так и не нашли…
- Луч Сноговского прожег листовую сталь? - заинтересовался Челубей. - Не может того быть. Это же такое важное изобретение получается!
- Я читал его статейный список в канцелярии. Всё было так, как я вам рассказываю.
- Да его не в каторгу надо, а в науку! Пусть развивает свои лучи на пользу российской промышленности.
- Некоторое время его держали военные, но потом объявили шарлатаном и отдали полиции. Это есть в его деле.
- Я хочу с ним поговорить о его изобретении, - неожиданно загорелся Недашевский. - В корпусе физику хорошо преподавали, я ее любил - пойму. Только он рассказывает ли о об этом?
- А ты дай ему коробку папирос, он тебе всю душу раскроет. Страдает очень приват-доцент без курева.
Яков так и сделал. Беседа его с изобретателем длилась более получаса. Лыков с Наговицыным стояли поодаль, а Сноговский что-то охотно, даже с жаром объяснял Недашевскому и чертил прутиком на земле длинные формулы. Исписал их два аршина; Челубей переспрашивал, морщил лоб, кивал головой… Однажды до слуха Алексея долетела фраза, сказанная изобретателем-"шопенфиллером":
- …Если человечество научится вырабатывать электричество большой мощности, я смогу дугой Вольта резать и сваривать металлы любой толщины, строить мосты, изготавливать без единой заклепки броненосцы! В металлической промышленности откроется новая эра!
В конце беседы Челубей уважительно пожал лектору руку, подарил рубль на курево и вернулся к своим спутникам. Он был сильно озадачен.
- Ну, не знаю. Я понял меньше половины, но, если этот человек прав, его изобретение сулит переворот в целом ряде отраслей хозяйства. А его - в Сибирь, в кандалах…
Последняя удивительная встреча ожидала тоуристов уже при входе в свой балаган. Им попался огромного роста негр, у которого из-под арестантского халата высовывалась синяя ливрея с золотыми басонами!
- То Абдулка, - пояснил Наговицын. - Майор Кандыба сдает его внаём ресторану "Счастливое место" - стоять на входе. Народ так и валит!
- Как он здесь оказался?
- Прислали по 1523-й статье . Долбодятел! Найти негра в Петербурге - это даже нашей полиции по силам. Чем думал?
Вечером, неожиданно для Лыкова, в стенах тюрьмы прозвучала фамилия Таубе. Они с Челубеем сидели в пересыльном бескандальном отделении и ожидали ужина. За столом рядом с ними расположилась компания из четырех арестантов. Одним из них оказался везучий метальщик Загадашников; он-то и вёл разговор. Прислушавшись, Лыков понял, что речь идет о подкопе под херсонское казначейство, которое в 1879 году произвел знаменитый террорист Юрковский по кличке Сашка-инженер. Тогда на пополнение партийной кассы было взято более миллиона рублей. Беседовали явные профессионалисты. Загадашников подробно, со знанием дела излагал всю историю подкопа, а слушатели задавали уточняющие вопросы и входили в детали. Ясно было, что Бомбист лично участвовал в знаменитом предприятии, наделавшем в своё время много шума в уголовной среде. Сейчас Сашка-Инженер сидит на Каре, и ему уже добавили к ранее полученным еще десять лет за неудавшийся дерзкий побег.
- Эх, вот человек, - вздохнул один из слушателей, известный на юге России налётчик Решетов. - Его бы сюда! Утекли бы вместе, и в Иркутск; там казначейство дюже богатое. Разломали бы, да и в Америку…
- С серсами везде хорошо, - философски заметил другой собеседник, бродяга Лямин. - Без них плохо. А что, товарищи, не сыграть ли нам в "три листка"?
- Чего с тобой, раклом, играть, - ухмыльнулся Решетов, - когда ты третьего дня всё Болдохе спустил.
- А ты глянь вот сюда, - со значением сказал Лямин. - Вишь, какая штука! Барская. Ставлю в пару "буланых".
И он выложил на стол тетрадь в потёртом кожаном переплете, в какие обычно записывают хозяйственные счета или дневниковые заметки.
Каторжники принялись разглядывать тетрадь и сразу же её разбранили.
- На кой пёс она нужна? Бесполезное кле. В нужник с ней ходить - так мох есть, а он бесплатный. Выкрасить, да выбросить… Вишь, и страницы многие вырваны! а он в два "буланых".
- Это я сам на самокрутки пустил, - объяснил "пустынник". - На камне ее нашёл, в тайге, о прошлом годе. Но ещё страниц два-на-десять осталося; бумага, гля, какая тонкая! Ну, давайте на плитке сойдемся.
- Что хоть там написано? - заинтересовался самый грамотный из компании, политик Загадашников. - О! Первый лист уцелел. Так, так… "Дневник военно-топографической экспедиции Главного штаба". Что-то казенное и давнишнее. "Начат июня 14 дня 1863 года Гвардейского штаба поручиком бароном Рейнгольдом Августовичем фон Таубе".
Лыков вскочил с места, как на пружинах, и подбежал к игрокам, раскладывавшим уже карты.
- Как ты сказал - Рейнгольд фон Таубе?
И он бесцеремонно вырвал тетрадь из рук Бомбиста и стал внимательно её разглядывать. Старая, изрядно пожелтелая, и почти все страницы уже вырваны. Писано чёрными чернилами, аккуратно и разборчиво. На титуле, действительно - Рейнгольд фон Таубе, барон. И облатка наклеена с гербом. Неужели отец? а это его ежедневник? Виктор за всё время их знакомства не обмолвился о родителе ни словом…
- Ну, что, берёшь? - с надеждой в голосе спросил Лямин. - Два с полтиной всего.
Все дружно рассмеялись, и Алексей вместе с ними.
- Эх, ты, костяная яишница! На вот, держи и будь доволен.
Он бросил бродяге полтинник и забрал тетрадь. Пояснил заинтригованному обществу:
- Поручик у меня был в роте, на турецкой войне - Виктор Рейнгольдович Таубе, барон. Талыгай не из яманных. Возможно, это его отца бумаги; разобраться хочу.
Арестанты вполне удовлетворились этим объяснением и принялись за карты, причем радостный Лямин сразу стал выигрывать. Алексей же уселся поближе к свету и начал разбирать дневник.
Всего уцелело двенадцать страниц: две первых и десять последних. Дневник открывался разъяснением цели экспедиции и описанием её состава. Оказалось, что она была направлена в Омскую губернию по личному распоряжению директора канцелярии Военного министерства генерал-лейтенанта Кауфмана (будущего туркестанского героя). Поручение - составить карту малоизученного участка на юго-востоке губернии в районе Шайтан-озера, а заодно изучить некие загадочные пещеры в его окрестностях, о которых местный исправник доносил какие-то удивительные сведения… Начальником экспедиции назначался капитан Воробьев из Военно-топографического депо Главного штаба; поручик Таубе состоял его помощником. Кроме них прикомандированы были еще два офицера, партикулярный геолог и шестнадцать казаков с урядником.
Введение обрывалось на полуслове, дальше были вырваны страниц пятьдесят, и начиналась заключительная часть повествования, причем речь в конце пошла про пещеру. Предпоследняя запись гласила, что экспедиция обнаружила в предгорьях Алтая (Таубе указывал координаты) странное отверстие в породе, диаметром в две сажени, которое вело вниз под углом строго сорок пять градусов. Ход больше напоминал тоннель искуственного происхождения, нежели природный феномен, и стены его были идеально гладкие и блестящие, словно облитые жидким стеклом… Последняя запись гласила: "Завтра спускаемся в тоннель как можно глубже с целью обследовать его".
- Эй, "зеленые ноги", - окликнул Алексей Лямина, дочитав дневник до конца. - Где ты, говоришь, нашел тетрадку? В Омской губернии?
- Не, в какой Омской! В Забайкалье, около Хилка.
- Точно в Забайкалье? Ты тут мне гвоздя не забивай!
- Ей-бо! Аккуратненько так на камне лежала, словно её кто за час передо мной поклал. Я всё кругом обежал, думал ещё что найти, да нет, одна тайга с бурундуками…
- А пещеры были поблизости?
- Пещер на Хилке изрядно.
Что было делать с тетрадью? Везти ее с собой в Нерчинск Лыкову представлялось опасным: мало ли что там его ожидает? И он пошел в канцелярию, чтобы оттуда послать находку самому себе, в Петербург на Шпалерную. Заодно надо было увидеться со Щастьевым, рассказать ему про Бомбиста, настоящего и мнимого шпионов, и отпроситься в бани.
Когда на следующий день, помытые и умиротворенные, они с Челубеем возвратились в острог, в глаза сразу бросилась повышенная суетливость караула. У главного корпуса стояло несколько щегольских колясок; через двор нёсся, сломя голову, конвойный штабс-капитан с пачкой рапортов, а арестанты возле церкви радостно поздравляли с чем-то друг друга.
- Брат, что случилось-то? - Челубей поймал за ворот одного из них.
- Кандыбу отставили! - ошалело крикнул тот. - Есть Бог на небе! Всегда я им это говорил - есть!
- Как отставили? За что?
- За то, что зверь, - убеждённо ответил каторжник. - Приехал сам губернатор и привёз бумагу из Питера. Кандыбу - к чертовой матери, заместо него Щастьева поручика. Теперь у нас другая жизнь начнется!
Глава 23
Нерчинский каторжный район
Вечером того же дня лобовские эмиссары выехали из Томска далее на восток, в ямщицкой тройке с малым конвоем. Уголовными преступниками они не считались, платили исправно, и начальство не видело причин отказывать странным "спиридонам".
Начался последний отрезок пути в 2700 верст до Нерчинска через Красноярск, Иркутск и Верхнеудинск. От Томска начинаются жидкие леса с болотами и идут до Енисея. Путники вкусили полной мерой все тяготы Сибирского тракта: вечно пьяных возниц, немыслимые ухабы, жуткую мошку и полуживых от тяжелой службы лошадей. Даже опытный Лыков, объездивший уже и Европу, и Кавказ, нигде еще не встречал такого… На печально знаменитой Козульке - двадцатидвухверстовом, самом страшном переходе за Ачинском - коляска сначала дважды опрокинулась, а затем развалилась прямо на ходу. Лыкова и Челубея вывезли из беды почтальоны. Солдатик, что сопровождал их, сломал при падении ключицу и остался на станции Чернореченской. Дальше они ехали уже без конвоя, на вольных (в Сибири именуемых "дружками"), выдавая себя за торговых людей. То и дело обгоняли лобовцы пешие этапы, по колено в грязи месившие тракт. И арестанты, и конвоиры равно выбиваются из сил, а некоторые просто падают и умирают на этой адской дороге. Навстречу попадались длинные чайные обозы из угасающей уже Кяхты, а также казенные золотые эстафеты с кабинетских приисков, везущие по оказии в отпуск в Европу сибирских чиновников с семьями. Часто встречались идущие туда же, на запад, люди группами по пять-семь человек, одетые в рваные полушубки и азямы, тихие, боязливые, за версту сходящие с обочины и сдергивающие шапки - беглые с каторги. На тракте никому в голову не приходило ловить их или спрашивать документы; уж ежели сумели обогнуть Байкал и проскочить благополучно мимо Иркутска - их счастье, до самого Томска теперь не тронут.
Проехали самый красивый город восточнее Урала - Красноярск, переправились через суровый Енисей и оказались наконец в тайге. Потянулись бескрайние и однообразные леса, наполненные цветущими травами, но не дающие ничего взору - одна и та же бессменная картина с утра до вечера. Дорога стала лучше, а беглых на ней больше. Начали попадаться староверческие села. Сектаторы - наиболее здоровая часть здешнего населения; в одном только Забайкалье их проживает более сорока тысяч. В Западной Сибири староверов называют "каменщиками", а в Восточной - "семейскими". Честные и трудолюбивые, они выгодно отличались от так называемых сибиряков, потомков каторжников и поселенцев, прославленных злобой и ленью. Села, поставленные сектаторами, вытянулись вдоль тракта. Они приятно поражали чистыми домами, а еще более гордыми и гостеприимными людьми, трудолюбием составившими себе невиданный в России достаток. Огромные шестистенки, комнаты заставлены фикусами и венскими стульями, стены обиты суконными обоями с ворсом - благодать! И у каждого в горнице - духовные книги…
Столицу Восточно-Сибирского генерал-губернаторства город Иркутск проскочили быстро; запомнился он Китайской улицей с китайской же ярмаркой, где Челубей, к горю хозяина, ударом кувалды сломал силовой аттракцион. Пересекли на шхуне неповторимый Байкал, наняли в Верхнеудинске курьерских и помчались дальше. Перевалили невысокий Яблоневый хребет, и через Читу, Нерчинск и Сретенск вышли на Кару. Всё, приехали!