Кавказец мгновенно покраснел, как свёкла, а девушка смущенно опустила глаза.
- Это он по глупости… я с ним объяснюсь, мы вернем эти деньги, - пробормотал парень.
- Да, да, это у него терпение уже кончилось, - подхватила с жаром его сестра. - Ему деньги очень-очень нужны, он их на Кавказ посылает!
- Пойдемте сядем где-нибудь, поговорим; возможно, я смогу вам чем-то помочь, - оборвал объяснение Лыков. И они пошли к ним домой.
Брат с сестрой жили на Говнюшкиной улице в Юрдовке - еще одной слободе Нижней Кары, мало чем отличающейся от Теребиловки. Не случайно "юрдовками" по всему Забайкалью звали притоны "с обслуживанием" . Пока шли - увидели две драки и встретили с десяток пьяных, а было только десять часов утра. Как она тут живет, думал Лыков, искоса поглядывая на девушку. Разве тут ей место? Брат хоть и смел, но еще очень молод - какая от него защита; а тот, второй, родную сестру за деньги продал! да…
Наконец пришли в какую-то развалюху с провалившейся гонтовой крышей, но внутри неё оказалось на удивление чисто. Представились друг другу: парня звали Имадин, а его сестру - Хогешат. Они оказались чеченцами и приехали сюда следом за старшим братом Самболатом, получившим три года каторги. Срок свой он уже отбыл, вышел на поселение и собирал теперь деньги, чтобы бежать на родину.
- Что он совершил?
- Он канлы.
- Канлы? А, понимаю. Он убил человека своего рода и общество его прокляло. Так?
- Да. Канлы - это… как по-русски? отверженный. Любой из тейпа может его убить. Дом наш сожгли, а нас с сестрой прогнали из аула.
- Вас-то за что? Обычно канлы распространяется только на убийцу.
- Обычно да, но Самболат убил не простого чеченца, а сына тейпанан хьалханга.
- Сына главы тейпа?
- Да. Брат очень вспыльчивый, особенно, когда выпьет слишком много бузы; вот и зарезал парня в драке. После этого ему, конечно, пришлось бежать. У нас в Чечне очень бережно относятся к своему народу. Все понимают: убитого уже не вернуть и кровь за кровь ничего не исправит, только уменьшит число чеченцев на земле. Поэтому родственники стараются примирить противников, а канлы пока скрывается в другом ауле. Это очень распространено: аулы буквально обмениваются такими беглецами, и почти в каждой деревне живет какой-нибудь канлы. Обычно примирение в конце концов происходит. Убийца, в саване и без папахи является в дом к старшему из рода убитого им человека и просит прощения. Дарит при этом коня, оружие, материю женщинам… Его прощают и он становится кон-кардашем - кровным братом. Он должен теперь чаще заходить на могилу своей жертвы, заботиться о его семье, с оружим в руках защищать его дом. Старики уже почти договорились о прощении Самболата, но он ранил ещё одного человека…
- Будучи в бегах? Он, что, додумался ранить жителя того аула, который его приютил?
Имадин кивнул головой.
- Он… вздорный человек?
- Он несчастный человек из-за своего дурного характера, и нас с сестрой тоже сделал несчастными. Но Самболат наш старший брат, мы не можем его бросить. Когда он ранил того, второго человека, ему пришлось признаться в этом и сдаться властям, иначе люди убили бы его. Больше ни один аул в Чечне не давал ему укрытия. Так мы втроём оказались в Сибири. Но он все три года посылал деньги на лечение раненого им джигита, и теперь его готовы простить. Поэтому ему очень нужны сейчас деньги на побег.
- И для этого он продал Свищёву собственную сестру.
- Хогешат никуда не пойдет! Я заставлю Самболата вернуть эти пятьсот рублей. Мы пойдем с ним искать золото… мне рассказали про одно хорошее место на Нерчугане.
- Пока вы его там моете, Хогешат увезут в "губернаторский дворец".
- Мы возьмем её с собой! Нет, мы спрячем её у кержаков, они ненавидят Бардадыма и помогут нам!
Слушая детский лепет малайки, Лыков напряженно думал. Он не знал, как помочь этим красивым и несчастным людям; у него и без них хватало забот. Но отдавать Хогешат "губернатору"? Надо пока спрятать их где-нибудь с помощью Саблина, дать немного денег, а на обратном пути из Желтуги забрать. Куда забрать? Потом придумаю, куда; сейчас главное их укрыть, сказал сам себе Алексей, не в силах признаться, что не хочет терять Хогешат из виду. Чёрт, влюбился я, что ли? как в книжках, с первого взгляда? Этого сейчас только не хватало! И перед Варенькой Нефедьевой неловко… Он же, вроде, как её любит? Или уже нет?
Лыков порылся в карманах, выложил на стол два кредитных билета.
- Здесь сотня. Больше я пока дать не могу. Мне надо съездить в одно место по делам, и вернуться; на это уйдет четыре дня. Приеду с деньгами и очень скоро отправлюсь назад, в Россию; могу взять вас двоих с собой. Брата не возьму… Доедем вместе до Казани, оттуда уже не трудно будет добраться вам до Кавказа. Но на эти четыре дня вы должны надежно спрятаться и ждать меня в укромном месте. Хватит вам этих денег, чтобы исчезнуть на время?
Хогешат и Имадин недоверчиво смотрели и на банкноты, и на Алексея.
- Ну?
- Почему вы нам помогаете? И… мы очень долго не сможем вернуть вам эти деньги.
- Помогаю потому, что неправильно отдавать Хогешат этому упырю. А деньги можете возвращать хоть двадцать лет - главное, благополучно исчезнуть отсюда. Пока объяснитесь с вашим вспыльчивым братом - где он, кстати? - и найдите, куда спрятаться. Завтра в шесть часов дополудни приходите к дому Саблина. Знаете такого? Служит писарем в канцелярии района. Я живу у него. Скажете, где вас искать, получите еще некоторую сумму - и прячтесь, ждите меня. Вот ему, а не Хогешат!
И сыщик сложил из пальцев серьёзный кукиш. Девушка прыснула, юноша весело рассмеялся; тут раскрылась дверь, и Лыков увидел… Самболата Алибекова, своего кровника, чеченского абрека, который в 1878 году поклялся отомстить ему за убитого старшего брата.
- Так вы Алибековы? - только и спросил Лыков, и встал, сжав кулаки.
Абрек, опешив на секунду, буквально впрыгнул в комнатку и разразился бранью на чеченском языке. Бритый наголо, с черной большой бородой и бешеными глазами, он дико жестикулировал, орал что-то брату с сестрой, тыкал пальцами в Алексея и потом чиркнул себя красноречиво ногтем по горлу. Алексей понял, что Самболат объясняет им, что этот гяур зарубил их брата Джамболата и потому является лютым врагом всех Алибековых… Тогда он повернулся к Хогешат, посмотрел в её сразу потускневшие глаза, и сказал:
- Я убил его в честной бою. Могло быть и наоборот… Пойми это, и убеди Имадина. Вам надо бежать, а пока хотя бы спрятаться, и только я один могу и готов вам в этом помочь. Жду утром, как говорил. И не верь человеку, который торгует собственной сестрой!
Повернулся к абреку, топнул грозно ногой - тот сразу же отскочил - и вышел вон.
Лыков решил отыскать Свищёва и задать ему несколько вопросов. По словам Ивана Богдановича, Бардадым всегда по утрам завтракал в лучшем нижнекарийском трактире "Лимпопо". Трактир этот по совместительству являлся так же и публичным домом, в котором трудились дочери и жёны арестантов, приехавшие за ними в Сибирь. Так называемые пришлецы были самыми нищими на всей каторге: казенного довольствия им не полагалось, работы никакой в городе не было, вот они и выкручивались, кто как мог. Поваром в "Лимпопо" состоял присланный за убийство из ревности француз, ученик самого Оливье, поэтому здесь столовалась вся местная головка. Владел заведением через подставных лиц полковник Потулов.
Войдя внутрь, Лыков сразу же опознал "губернатора". Среднего роста, грузный, с короткой и редкой седой бородой и прямым пробором на лысеющем уже черепе; одет в чёрный сюртук и, почему-то, сризовые штаны, а на сапогах, несмотря на летнюю жару, меховые кеньги. Взгляд высокомерно-брезгливый, безынтересный. Бардадым сидел посреди зала и вяло поедал рыбное тельное, запивая его коньяком. У окна здоровенный парень в новой ярко-зеленой венгерке жевал "серку" и азартно играл на китайском бильярде с наклонным столом. Вид у парня был туповатый, но боевой. Учитывая его рост - никак не менее двенадцати вершков - Алексей решил, что это Юс Большой. Кроме этих двоих, в заведении никого больше не было.
Лыков сел в углу, спросил портвейну, хлебцы с жареными мозгами и газетку посвежее. Выглядел он как заурядный торговый человек средней руки. Юс осмотрел его очень внимательно, не обнаружил ничего для себя интересного и опять вернулся к бильярду.
Так они и сидели с четверть часа, занимаясь каждый своим делом. Бардадым бесцеремонно чавкал и рыгал на весь трактир. Доев, он поковырял спичкой в зубах, вздохнул и не спеша отправился в уборную. Лыков продолжал читать газету, потом вдруг ойкнул и схватился за живот. Охранник тут же оглянулся на него. Алексей согнулся пополам, пробормотал: "Пресвятыя Богородицы…" и семенящей походкой устремился в ретирадное.
- Эй, дядя, ты куда это собрался? - грозно окликнул его Юс Большой.
- Чем тут у вас кормят, отравители! - на ходу сердито сказал Лыков, продолжая движение.
- Ты туда не ходи, - мигом преградил ему путь парень в венгерке. - Вот сейчас большой человек выйдет, тогда и зайдешь.
- Ой, святые угодники! Мочи моей нет! - взвизгнул Лыков и проворно обежал телохранителя. - Ты, ежели так, со мной иди, а ждать я боле не могу.
И он заскочил в уборную. Бардадым стоял перед рукомойником и задумчиво чесал брюхо. Недовольно оглянулся на вошедшего; следом вломился огромный Юс, сразу заняв собой половину помещения, и сказал, оправдываясь:
- Никак было не можно, Лука Лукич, живот у него схва…
И не договорил - Лыков нанес ему страшный удар снизу вверх по дуге в челюсть, который англичане называют "уперкоте". Что интересно, удару этому его научил мордвин Иван Иванов, рабочий ассенизационнго обоза и лучший в Нижнем Новгороде кулачный боец… Свищёвский телохранитель подпрыгнул на поларшина и даже как будто завис на секунду в воздухе, после чего с грохотом рухнул без чувств на пол.
Бардадым, нимало не испугавшись, посмотрел теперь на Лыкова с некоторым интересом.
- Ловко! - одобрил он. - Утопил дурак щуку… А дальше чево?
- Поговорим маленько, Лука Лукич?
- Да можно… Кто таков будешь-то?
- В прохожем ряду ветром торгую. Алексей Николаевич Лыков, послан к вам из Петербурга господином Лобовым задать несколько вопросов.
- Лобова помню. Серьёзный мужчина. Только он далеко, а здесь я все решаю - без меня тут и ворона не каркнет. Что за вопросы?
- Пропали два наших "золотых фельдъегеря", и вместе с багажом. Не поскажете, где они могут быть?
- Дурак ты, Лыков, и Анисим Петрович твой дурак, - огорчился Бардадым. - Здесь, вишь ли, тайга: медведи, волки, а на востоке и тигры имеются. Люди каждый день пропадают. Кто ж тебе ответит точно на такой вопрос?
- Так без вас же здесь даже ворона не каркнет! Кому же знать, как не вам?
- Ишь подловил… Ладно. Думаю, побили ваших ребят "духовые". Мишка Почечуй аккурат в марте нежданно разбогател, и похвалялся на "юрдовке" в Троицкосавске, что барно подкрепился на каких-то прохожих. Но точно - точно никто не скажет, потому - тайга!
- Я проверю ваше предположение, Лука Лукич, и ежели оно не подтвердится, приду еще раз.
- А приходи, встретим… - лениво отмахнулся Свищев.
- Далее. Иван Богданович Саблин говорит, вы с него денег требуете, работу работать мешаете. А ведь он человек Лобова. Войны хотите?
- Опять дурак, - в конец расстроился "губернатор". - Какая у меня с тобой может быть война? Я пальцем только щёлкну - и тебя не станет. Прямо посреди улицы, при свете дня зарежут и свидетелей никого не найдут. Ты о чем мне бубнишь, Лыков? Одна была песня у волка, да и ту перенял…
- Пока что всё наоборот: это я сейчас щёлкну и у тебя, старого душегуба, башка в угол отлетит, - начал уже сердиться Алексей.
- Не мели зря языком, щенок! Тебе сначала в Желтугу съездить надо, концы найти. Ежели со мной что сейчас сделаешь - даже из города не выберешься; перехватят и кончат. Поэтому я в полной безопасности. А уж на обратном пути ты ко мне на ширмака не подъедешь… Запомни и Лобову передай - ежели живой останешься - что здеся командую я. Из Питера войска не нашлёшься. Лобов закрутил свою "Этапную цепочку" на моей земле, деньги гребёт лопатой, а делиться не хочет. А придётся! Или я тут…
На этих словах Юс Большой очнулся и попытался встать. Лыков без церемоний сунул ему кулаком в ухо, и тот снова завалился на бок.
- …такое ему устрою! А с этими егерями? Я предлагал ему свою охрану, всего за десять процентов. Тогда вашу почту никто бы пальцем не тронул. А он пожадничал. Ну, и получил то, что иначе и быть не могло. Потому - тайга! Если Лобов хочет зарабатывать на моих землях - пущай платит процент. Если хочет войны - ну, об этой глупости даже говорить время жалко. За семь тыщ верст какая тут ему война? Эх, совсем вы там, в Питере, разума лишаетесь… А Саблину я и так жизни не дам, а станет елозить - к доске привяжу.
- Последний вопрос. Ты купил черкешенку, молодую девчонку, ховут Хогешат.
- И чево?
- Тебе вернут деньги. Не трогай её. Они с братом возвращаются на Кавказ - пусть едут.
Тут Бардадым мгновенно разъярился, как носорог: лицо налилось кровью, ноздри раздулись, глаза чуть не вылезли из орбит.
- Ты!..нищеброд! богова ошибка! Ещё смеешь мне такие условия ставить? Мне! Мне!!
- Успокойся, Лука, не ровен час удар хватит, - попробовал успокоить его Лыков. - Итак за тебя черти на том свете три года провиант получают.
Но Бардадым уже и сам понял, что роняет себя, и снова сделался величественно-сонным.
- Ну, бывай, Лыков. До следующей встречи. Встреча та будет в "губернаторском дворце", и Хогешат спляшет нам на ней танец живота. Приглашаю. А Луке Лукичу Свищёву здесь не отказывают; в случае чего, на веревке, но приводят… Это ты Юса Большого уделал, он чувал ; поглядим, что запоёшь, когда Маленький за тебя возьмется!
- Смотри и ты, дрянцо с пыльцой. Где я пройду - там три года куры не несутся. И в следующую нашу встречу я уж тебя исповедаю…
Алексея так и подмывало заехать Бардадыму на прощанье в глаз, но он знал, что делать этого нельзя, а потому сплюнул и ушел.
Из "Лимпопо" Лыков направился прямо в магазин Сицкина. Парень в венгерке скоро очнется, Стогомет давно уже очнулся; как начнут они гонять питерского богатыря по всей Каре, а у того даже завалящего револьверишка нет…
Сицкин оказался настоящим иудеем: бойким, развязным, настойчивым в желании что-нибудь продать. Давидовы сыны вообще не терялись в Сибири. Город Каинск был почти целиком населен только ими: в ермолках, лапсердаках, с пейсами, евреи толпами ходили по улицам, словно это Могилев, а не каторга! Каинск сделался главным пушным складом империи, откуда весь товар уходил на Лейпцигскую ярмарку к германским единоверцам. Другой сибирский город, Баргузин, также завоеванный ссыльными евреями, был сильно замешан в торговле ворованным золотом.
Когда Мордух понял, что покупателя интересует только оружие, он поцокал языком и что-то крикнул в подсобную комнату. Послышались тяжелые шаги, и вышел высокий, прямой горец в бешмете с серебряными газырями, с зорким и умным взглядом.
- Вах?
- Нужны две модели. Первая: длина ствола не менее семи дюймов, в барабане не менее шести зарядов, калибр не ниже 41-го по американскому исчислению.
Горец подумал секунду, нагнулся, порылся под прилавком и выложил армейский "адамс" и русскую модель "форхэнд-вадсворта".
- У "вадсворта" экстрадирование гильз, помнится, поочередное?
- А?
- Гильзы вынимаются по одной?
- Угу.
- Тогда "адамс". Вторая вещь должна быть небольшой, карманной, но мощной.
Горец опять порылся под прилавком и снова вынул два револьвера: "сент-этьен агент", французскую полицейскую модель, и хорошо знакомый сыщику "смит-вессон" образца 1880 года с укороченным стволом. Их сделали в Туле ограниченное количество, всего восемьсот штук на всю Россию, исключительно для чинов сыскной полиции, и вот - один оказался в еврейской лавке колониальных товаров в Нижней Каре!
Лыков попросил плоскогубцы и выкрутил из затвора "смита" ступор полувзвода, мешающий в бою быстрой изготовке к стрельбе. Так делали все, использовал эту модель.
- Малхомовес! - уважительно пробормотал кавказский человек, и только теперь Алексей понял, что перед ним даг-чафут, горский еврей, какие в небольшом количестве издавна населяют Табасаранский округ Дагестанской области.
В итоге Лыков ушел из лавки с тремя револьверами (Челубею он купил мощный "трэнтор" сорок пятого калибра) и шестью пачками патронов. С самого Петербурга он впервые вновь обзавелся ооружием, и стал от этого несколько веселее. Заодно купил провизии на дорогу: гороховый и мясной порошки в запаяных банках, муку, крупы, клюквенный экстрат, чай, сахар и галеты.
Когда Алексей вернулся в дом Саблина, ни хозяина, ни Челубея ещё не было. Вскоре они появились, но не надолго. Поужинали солёным омулем с чёрной кашей и снова ушли, наказав Лыкову ложиться спать, не дожидаясь их.
В Нижней Каре Яков неожиданно и сильно изменился. До сих пор он ставил себя по отношению к Лыкову в положение как бы ученика, второго номера. Это понятно: Алексей, видевший уже и войну, и тюрьму, был более опытен и, что еще важнее, более уверен в себе. Челубей, при всей своей огромной физической силе и здоровом нахальстве, не имел настоящего куража. В душе сомневаясь в себе, он пытался скрыть это развязностью, получалось только хуже… Наблюдая за ним все это время, с мая по июль, Лыков понял, что Челубей словно готовится перейти некую черту. Так иногда человек стоит на берегу реки, хочет прыгнуть - и не решается. Что это за рубеж, было для Алексея загадкой. Убийство? Нет. В Москве, на глазах у него, Яков застрелил человека и бровью не повёл. Окончательный разрыв с обычной, до-лобовской жизнью? Но он уже третий год служит у Анисима Петровича. Была в этом стройном, привлекательном богатыре какая-то гниль, червоточина, какая-то угрюмая тайна. Недашевский был неплохо образован и получил, видимо, некоторое воспитание. Он свободно говорил по-французски и по-немецки, разбирался в химии и астрономии, не выносил непечатной брани и грязных рук. Когда-то, по его собственным словам, он учился в кадетском корпусе, мог бы стать офицером, а вышел в бандиты. Так же, как Озябликов, из-за обиды на общество? Лыков чувствовал в нем опасную недорешённость: то ли он злодей, то ли еще не совсем…