В первый раз Алексей попал за колючую проволоку, когда ему едва исполнилось восемнадцать. По-глупому, по-пустому. За пьяную драку, в которой кто-то кому-то проломил череп обрезком водопроводной трубы. Не до смерти, но вполне квалифицированно. И хотя на той железке не осталось никаких отпечатков, как-то так выстроилось, что судья припаял это дело ему и соответственно отмотал на всю катушку.
С той переломной поры и началось его переучивание. Вернее, волчье натаскивание, потому что школьные годы не оставили в душе почти никакого следа. Случайно застрявшие в памяти осколки прописных истин, конечно же, в счет не шли. Грош цена вызубренной премудрости, если так и не сформировалось то главное, определяющее, без чего нет человека как мыслящей личности.
Нельзя сказать, что у Алеши, вполне нормального мальчика и среднеуспевающего ученика, вступившего по достижении четырнадцати лет в комсомол, не было принципов и убеждений. Такое вообще едва ли возможно в человеческом обществе, сложенном из самых разнообразных ячеек, эдаких социально-биологических ниш, где у каждого индивидуума обязательно найдутся друзья по интересам. Но это были дурно усвоенные убеждения и безжалостно обкорнанные принципы, большей частью противопоставлявшие узкогрупповые интересы общественным. Даже не столько противопоставлявшее, сколько бездумно игнорировавшие их, словно, кроме кучки избранных - в рамках подъезда, двора, школьного класса, - ничего вокруг не существовало. Примерно по такой схеме определял свое место в мире первобытный человек, для которого все многообразие бытия сводилось к жесткой полярности: "свои" и "чужие". Среди "своих" царила гармония с законами и строго упорядоченной иерархией, с "чужими" дозволялось абсолютно все. Они были "добычей" - эти чужие, подчас легкой, но большей частью опасной. В этом случае разумнее было обойти их стороной. Держать данное слово, быть великодушным и щедрым, защищать слабого - все эти прекрасные порывы как бы заранее предназначались только для внутреннего употребления. И такие понятия, как "вина", "грех", - тоже. Обмануть хитроумным коварством врага почиталось доблестью.
Умонастроения спаянной компашки, в которой Алексей благодаря незаурядной физической силе и дерзости вскоре занял ведущее положение, разумеется, не укладывались в столь примитивный кодекс, хотя в основе своей вполне ему соответствовали. Учителя ли проглядели или родители (отец пил и временами надолго исчезал из дому), но к десятому классу Алексей сформировался законченным лицемером. Это и была та невидимая демаркационная линия, которая, как ему казалось, защитила его внутреннее "я" от непрошеных посягательств взрослых. Уверившись в том, что и сами они постоянно прибегают к двоедушию и строят свое существование на сплошной лжи, он научился сравнительно безболезненно сосуществовать с океаном хаоса, со всех сторон обступившим его крохотный первобытный островок. "Первобытный" в смысле этической праосновы, потому что в остальном Алексей и соучастники его молодецких забав были болезненно привержены к последним веяниям ультрамодерна. Не в изобразительном искусстве или архитектуре, к которым были вполне равнодушны, а скорее в специфической сфере быта. Шарф с цветами любимой команды, часы с миниатюрным калькулятором, грохот и мигающие огни дискотеки, безусловно, составляли зримые приметы современности. Но было бы абсурдом свести к этим немногим признакам безмерную сложность века, стремительно меняющего внешние формы, обремененного, кроме всего прочего, непомерной ответственностью за бесценное историческое наследство - такое уязвимое, хрупкое перед лицом затаившейся смерти. А вот ограничить оказалось возможно. Кинофильмами и книгами, главный герой которых шпион, преуспевающий, упоенный вседозволенностью, уже по самой природе своего ремесла вынужденный быть оборотнем. Усвоенные манеры и стиль находили проверку в шашлычной, если у кого-то завелась четвертная, в "междусобойчиках" на "хате", когда удавалось сплавить родителей. Тотемные значки пресловутой "массовой культуры", тесно соседствующей с "контркультурой", превратились чуть ли не в самоцель, сделавшись объектами массовой погони. Охота за расчлененным тремя полосами трилистником "Adidas" на кармане куртки или фирменной этикеткой "Levis" на ягодице стереотипно соединилась с наркотическим пристрастием - чисто снобистским - к автомобилям, желательно иномарочным.
И как своеобразный итог понятие "модно", ощущаемое как "жизненно необходимо", оказалось незаметно перенесенным с фирменных вещей на фирменных подруг, чьи ноги, глаза, плечи, волосы предстали непреложными эталонами поточной линии блистательных совершенств. Отклонение воспринималось как брак, не подлежащий переделке, но требующий замены.
Первая модель менялась на третью, восьмая - на особо престижную тринадцатую. Алексей, наметивший для себя карьеру механика автосервиса, воспринимал естественное для человека стремление к совершенству как непрерывную смену этикеток, сверкающий парад ярлыков.
В колонии строгого режима у него оказалось достаточно времени, чтобы произвести хотя бы некоторую переоценку ценностей. Но, избавившись от кое-каких инфантильных иллюзий, он так и остался на прежних позициях. Поэтому, сблизившись с уголовной шпаной, работавшей под "воров в законе", скоро проникся ее романтической гнильцой и покорно дал изукрасить себя подобающей татуировкой. Выбившись таким манером в лагерную аристократию, Алексей с удовлетворением ощутил, что жить можно даже за проволокой. Вновь появилось безликое и глубоко безразличное ему большинство, в котором легко можно было выискать подходящего на роль жертвы слабака. Богатый, хотя и односторонний песенный фольклор, равно как и будоражащие душу рассказы, в большинстве своем высосанные из пальца, вновь создали в его воображении образ супермена, которому дано прыгать поверх барьеров и загребать пачки денег. Тот факт, что герои воровских саг сидели бок о бок с ним на грубо сколоченных нарах, почему-то Алексея не вразумил. Решив перехитрить всех и вся, он дал себе зарок соглашаться только на "верные" дела, словно такие существовали в природе. По-видимому, какая-то глубоко затаенная опаска подсказывала ему, что полулегальные заработки в автосервисе все же предпочтительнее откровенного криминала. На худой конец, профессия механика могла послужить надежным прикрытием. Активность в сфере сантехники или, допустим, в шабашке он почитал не вполне респектабельной.
Неудивительно, что, выйдя на свободу, Алексей пошел на поводу у новых друзей и вновь очутился на скамье подсудимых.
На сей раз его судили за кражу музейных ценностей. Видно, что-то оказалось не так в тщательно отработанной схеме, хотя и дело рисовалось верным - наводка была, и дружки подобрались надежнее не бывает, один к одному. В итоге еще восемь лет, клеймо рецидивиста и мрачная перспектива заделаться лагерным завсегдатаем - Алексей встретил одного такого в пересыльной тюрьме. Из своих тридцати семи нескладно прожитых лет он пробыл на воле только шестнадцать. Было от чего загрустить.
Именно в этот период душевных распутий набрел Алексей на Максима Артуровича, человека совершенно иной касты, птицу полета высокого. Он хоть и не впервые садился, но надолго не задерживался, следуя некой таинственной, выводящей за лагерные ворота стезе. По всему было видно, что Максим Артурович не чета прочим.
И начальство к нему относилось немного иначе, чем к остальным, и посылки он получал особенные, и, куда ни ткни, всюду встречал послабления. Короче говоря, умел поставить себя на должную высоту, пользовался авторитетом.
И надо же случиться такому, что в тяжелую пору, когда прокладывали трассу через сплошную болотную топь, Алексей сумел уберечь столь предусмотрительную персону от глупой промашки, чреватой, однако, всякими осложнениями. Максим Артурович услуги не забыл и, присмотревшись, приблизил к себе смышленого паренька, стал учить его уму-разуму.
- Считай, что в рубашке родился, - заметил по этому поводу Алешкин сосед по нарам. - Это знаешь какой делец? Нам с тобой и не снилось, что он проворачивает. Истинно туз! Будешь как сыр в масле кататься. Только не оплошай ненароком. Ведь одно дело - понравиться, другое - фарт удержать, а это нашему брату особенно нелегко, сорваться можно…
Алексей не сорвался, став для Максима Артуровича телохранителем и офицером связи одновременно. Последнее тароватый на выдумки туз сам придумал. Алеше понравилось: звучит! И существование его в сравнении с прежним облегчилось, хотя срок вопреки жарким нашептываниям всемогущего покровителя не скостили ни на денечек. Весь восьмерик пришлось отпахать от звонка до звонка, когда Максима Артуровича и след простыл.
На прощание патрон - так он наказал себя величать - оставил лишь меховой жилетик, который так сподручно оказалось надевать под ватник, и бумажку с телефоном. Поддевочку, правда, отобрали при первом же шмоне - не положено, но бумажка сохранилась.
Добравшись до ближайшего переговорного пункта, Алексей позвонил Максиму Артуровичу по междугородному. Но то ли патрону было не до него, то ли трудности какие встретились, только свидеться с солагерником он почему-то не пожелал. Вместо торжественной встречи за ресторанным столиком, ломящимся от напитков и яств, как рисовалось в голодном воображении, переадресовал Алешу к директору гастронома Протасову, с которым имел дела.
Первая встреча состоялась на станции Синедь, где у Вячеслава Кузьмича строилась дача из ядреного соснового бруса, способного противостоять даже сибирским морозам и вечной мерзлоте.
- Что же мне делать с тобой? - озаботился Протасов, придирчиво изучив документы. - В Москве проживать тебе, сам знаешь, запрещено, а вне столицы, уж извини, ты мне просто не нужен… Ну да ладно, что-нибудь для тебя придумаем. Поживи пока тут. Заодно и домик постережешь, чтоб не спалили ненароком, - рассыпался он мелким натужным смешком. - Это я так, шучу! Но за материалом смотри в оба. Народец тут ой-ой! Глазом не успеешь моргнуть, как все разворуют. Потом тебе же и продадут втридорога, деятели мирового кино.
- А че мне тут делать? - по-глупому спросил Алексей, озирая пахучий сруб и уже готовый золотистый от олифы хозблок с банькой.
- Жить и радоваться, что на свободе, дурья башка! - Вячеслав Кузьмич добродушно похлопал его по широкой спине. - И ожидать перемен. Они не замедлят воспоследовать, если, конечно, хорошо себя зарекомендуешь. За мной не заржавеет. Будь спок.
Новый патрон оказался не слишком щедрым. Денег давал только-только на прокормление, но, когда сам приезжал или с гостями, пиры закатывал по первое число. Алеше долго потом оставалось чем полакомиться. Жаль, холодильника не было из-за отсутствия тока. Впрочем, новоиспеченный сторож вскоре приспособился, соорудив в бетонированном подвальчике погреб.
Сначала он прятался от чужих глаз, хотя особых причин к тому не было, отсыпаясь днем и выходя на двор только ночью. Но постепенно осмелел и даже начал помогать ближайшим соседям. Благо силой бог не обидел, а топориком за свои тридцать с небольшим годков намахался вдоволь. Со всех сторон посыпались поллитровки и трешки, а там и десятки пошли, когда обнаружилось, что лучше Алексея мало кто может приладить на место тяжеленный обтесанный ствол. Даже переманивать его стали на свои участки, суля неслыханный гонорар. Шабашники тоже готовы были взять к себе в долю.
Надеясь на решительную перемену в судьбе, он с ленивой небрежностью отклонял предложение за предложением. Новый патрон был, по всему видать, дельцом первостатейным, не хуже прежнего, и Алексей со дня на день ждал от него чуть ли не манны небесной. Ведь все признаки процветания были налицо!
Вокруг Вячеслава Кузьмича увивалось всяческое начальство, строители, архитекторы, ловкие доставалы. И всем он был нужен, все набивались к нему в друзья. Наезжал всегда шумно, с набитым снедью багажником, вино и пиво таскал ящиками - чего же больше? И девку возил разодетую, как картинка, втрое моложе себя. Умел жить человек.
Только последний кретин мог вильнуть от такого на сторону. Ведь одно дело - слегка подхалтурить, другое - предпринять определенный жизненный шаг, после которого уже никто за тебя не в ответе: Алексей интуитивно понимал разницу. Если уж наказано ждать, так, будь добр, наберись терпения. Тем более что после зоны житуха в Синеди была чуть ли не раем. Только скука временами заедала такая, что волком выть хотелось. Не о таком будущем мечтал Алексей. Совсем иначе рисовалась ему сладостная свобода.
Между тем ожидаемая перемена все не наступала. Вячеслав Кузьмич даже не заговаривал про нее. Лично его вполне устраивало нынешнее положение. Дача строилась медленно, а в должности сторожа и подручного ловкий, смышленый парень оказался на высоте. Чего же еще желать?
Особенно муторно стало Алеше, когда зарядили дожди. Прислушиваясь к заунывному шелесту струй, монотонно долбящих свеже-уложенный шифер, он, как когда-то в детстве, рисовал картины экзотических стран, воображая себя в роли одетого с иголочки отчаянного разведчика или скучающего с бокалом в руке путешественника, наблюдающего за искрометным танцем волооких красавиц.
Но ветер, швыряя холодную россыпь в затуманенное окно, упорно возвращал к реальности. Алексей был одинок перед наступающей осенью и никому не нужен. Мать умерла, отец, окончательно одурев от беспробудного пьянства, куда-то запропастился, а друзей он не нажил. Что же касается необыкновенных приключений и роскошеств, которые показывали в картинах из заграничной жизни, то все это были пустые бредни. Протасов давал наглядный пример, как следует организовать и украсить свой быт. Эти композиторы и всякие там деятели культуры с пышными титулами на визитных карточках, отпечатанных не только по-русски, но и по-иностранному, вились вокруг него, как мошкара. Он только благодушно отмахивался, привечая лишь избранных, чем-то ему особенно нужных.
Но чтобы жить с таким размахом, требовалось многое. Прежде всего, соответствующее положение, затем, не в последнюю очередь, деньги. На мало-мальски солидную должность рассчитывать Алексею, прямо скажем, не приходилось, а заработанного в колонии могло хватить разве что на несколько месяцев, и то при весьма умеренных запросах. О сотне-другой, что перепали ему здесь, и думать не приходилось. Он намеревался спустить левый заработок при первом удобном случае, чтобы достойно отметить освобождение.
Однажды утром, не обнаружив в доме ни единой запечатанной поллитровки - все было выпито в долгие ночи дождя и тоски, - Алексей решил предпринять вылазку в местный торговый центр.
Облачившись в старую плащ-палатку, он бодро потопал по лужам, увязая в липучей глине. Видимость была неважнецкая. Сквозь завесу дождя лес рисовался расплывчатой серо-зеленой массой, а в придорожном кустарнике путался клочковатый туман. Поход оказался неудачным: на дверях продовольственного магазина висел угрюмого вида амбарный замок, над которым была пришпилена записочка с магической формулой: "Ушла на базу".
Алексей коротко выругался и даже лягнул дверь каблуком, прочертив на ней скользкую глинистую полоску. Очень уж не хотелось возвращаться с пустыми руками. Но выбирать не приходилось. Дом быта, куда можно было войти, его ничуть не волновал, а киоск "Соки-воды" так ни разу и не открылся со дня его приемки комиссией. А дождь все падал стеной металлических шариков, которые, упруго подскакивая, разбегались по залитому пеной асфальту.
Лишь зеленая вывеска сберкассы вызвала в душе Алексея целенаправленный импульс. Вспомнив про лотерейный билет, зачем-то подаренный хозяйской подругой Альбиной, он решил, от нечего делать, проверить таблицу. С этим намерением и взялся за железную ручку, толкнул тяжелую дверь. Но то, что он увидел внутри, заставило его тихонько просунуть носок сапога и настороженно прильнуть к образовавшейся щели. Он проделал все это почти инстинктивно, не имея никаких определенных намерений, и так же автоматически принялся подсчитывать мелькавшие в руках кассирши пятидесятирублевки. С его наблюдательного пункта их хорошо было видно. "Двадцать один, - насчитал он и тут же подумал о том, сколько их уже прошелестело до того, как он открыл свой непрошеный счет. - Уж верно, не меньше…"
Только после того, как деньги оказались внутри серой книжицы, а сама эта книжица просунулась в полукруглый вырез в стекле с золотыми буквами, Алексей перевел дух и обратил внимание на тщедушного старичка, облокотившегося о стойку. Скучая, а может, о чем-то думая, он глядел в потолок, а с его черного плащика и сложенного зонта стекали на пол юркие струйки. Деньги старичок, не считая, засунул в боковой карман и, поклонившись кассирше, чего-то залопотал. Слов Алексей не расслышал, потому что отпрянул от двери и выскочил наружу. Что станет делать дальше, он тогда опять же еще не знал, не задумывался, просто затаился в сторонке, как остановленная магнитом чуткая стрелка.
И так же нецеленаправленно, но по-звериному зорко он проводил взглядом просеменившего мимо белоголового человечка, укрывшегося под колоколом зонта. И потянулся за ним, приотстав на дистанцию видимости, неслышно ступая чуть ли не след в след. Следов-то, конечно, на асфальтированной, залитой водой дорожке не оставалось. Ни следов, ни листьев, ни сосновых иголок, все смывали дождевые ручьи. Куда ни глянь - повсюду шипело и пенилось, и хлюпанье шагов не достигало ушей. Только размытая, как сквозь матовое стекло, фигурка старика смутно маячила впереди.
Когда вокруг сомкнулась колючая хвоя лесопосадок, Алексей стал понемногу нагонять торопливо подскакивающую тень. Если к тому моменту у него и вызрел определенный план, то он еще не осознавал его в законченной полноте. Словно подстегнутый изнутри внезапным ударом, метнулся на боковую дорожку и кинулся в обход, слепо продираясь сквозь упругие ветви и тяжело увязая в набухшем песке.
Что сказал он и что потом сделал, встретив спешащего человечка лицом к лицу, напрочь вылетело из головы. Будто это не он, а кто-то, непрошено вселившийся в его телесную оболочку, привел в движение мышцы рук и лица, почти насильно заставив повиноваться приказу. Какому именно? Этого он не понял ни тогда, ни после. Крайностей он, во всяком случае, никаких не хотел. И если бы в то мгновение безумного забытья старичок не проявил неожиданную строптивость и не кинулся на слегка ошарашенного Алексея с раскрытым зонтом, все, наверное, разрешилось бы немного иначе…
Придя в себя, Алексей непонимающе уставился на затоптанный песок, который медленно расправлялся под белой пряжей очистительного дождя. Пусто было на берегу, и внизу под обрывом катились взбаламученные валы.
Он машинально отер расцарапанную острием зонта щеку, зализал ссадину на костяшках сведенных судорогой пальцев. Удивленно уставился на кожаный бумажник с крокодильими пупырышками, неведомо как очутившийся в чугуном налитых руках, осуждающе покачал головой.
"Это не я!" - встрепенулся в нем перепуганный голосок, но оборвался на лопнувшей, как струна, полу ноте.
Затравленно оглянувшись, он спрятал бумажник, подобрал сломанный зонт и зачем-то принялся уминать взрыхленный песок, не понимая еще, что вода и так разгладит предательские борозды. Заметив откатившийся к деревцу браслет, он, не глядя, сунул его в карман.
Ознобным ветром продуло лесок. Слегка ослабевший ливень припустил с новой силой. На обратном пути в поселок Алексей не встретил ни единого человека.