…Ночь застала Гунашармана глубоко в джунглях. По тайным тропинкам уходил он все дальше от родных мест, где пировали победу барласы и джагатаи хромого тюрка. Узкий серп отощавшего небесного Сомы едва проглядывал сквозь многоярусную крышу великого леса. Только на полянах и у ручьев неверный фосфорический отблеск трогал резные листья папоротников или стеклянный узор настороженной паутины. Кувыркались выдры в черных ручьях, глотая лунное отражение и не в силах напиться светом. Их игривому плеску вторили серебристые рулады древесных лягушек и звонкая прерывистая капель срывающихся с листьев пиявок. Ночной лес справлял тайный праздник последней фазы луны. Его наполняли неразличимые шорохи и шумы. Падали в кишащий клопами перегной перезрелые плоды. Водяные змеи скользили, как по льду, с одного берега на другой. Чешуйчатые ящеры подрывали растревоженный муравейник. И страшные совы терзали когтями летучих мышей, ловя всевидящими очами последние призраки зодиакального света.
Сколько невидимых глаз следили из темноты за одиноким путником! В жалком дхоти, с посохом и узелком в руках, он казался таким неприкаянным и беззащитным, что великий лес пропустил его сквозь заповедные дебри, не причинив вреда. Даже замшелый, заляпанный жидкой грязью крокодил не пошевелился, когда босая человечья ступня соскользнула с его плоской пупырчатой головы. Он только приоткрыл глаз, мелькнувший, как угасающая лучина. Но Гунашарман ничего не заметил. Он шел, завороженный скупым сиянием джунглей, прислушиваясь к далекому звону пятиструнной вины, который все явственнее вплетался в таинственный ропот леса. Петлявшая в зарослях тропа постепенно расширилась и стала тверже. Все реже и реже натруженные ноги давили обжигающих скользких улиток, и стальные шипы перестали тиранить пятки. Лес неожиданно кончился, и Гунашарман вышел на большую наезженную дорогу. Вина звенела совсем уже близко. Он шел на ее призыв, различая во тьме только уплощенный смазанный силуэт большого раскидистого дерева. Лишь войдя в непроглядную его сень, он увидел белый цветок лианы и промелькнувшую белозубую улыбку. И в это мгновение острый сияющий серп пронзил летучее облачко.
- Кто ты? - спросил он сидевшую под деревом женщину, которая все продолжала тревожить заунывные струны. - Почему я почти не вижу тебя?
- Я смугла, - отвечала она, смеясь, а вина в ее руках стонала и жаловалась, обещая покой и надежду, но только потом, потом. - И на мне черное одеяние.
- Цвет ночи.
- И цвет любви. Присядь, чужестранец, передохни.
- Как тебя зовут?
- Шанти, и мне четырнадцать лет. Откуда ты, путник?
- Я жил в долине Суалик. Теперь туда пришел Тимур-Хромой, и у меня никого не осталось на свете.
- Бедный! Мне так тебя жаль! - Девушка перестала играть.
- Ты не только спокойствие, - Гунашарман коснулся ее руки, - ты и радость. Вина, луна в зените и ты… Разве это не утешение?
- Пойдем со мной, юноша. Я омою тебя, умащу благовониями и накормлю.
- Какой ты варны? - настороженно спросил молодой брахман, отдергивая руку.
- Мы шудру, - она засмеялась, - рождаемся лишь однажды.
- Тогда мне нельзя с тобой. Как жаль, что ты из варны прислужников!
- О, конечно! - С вызовом она ударила по струнам. - Ведь ты же брахман! "Из живых существ наилучшими считаются одушевленные, между одушевленными - разумные, между разумными - люди, между людьми - брахманы". Разве не так?
- Да, таков закон.
- Что за дело тебе до законов, - она вскочила с места, - когда ты сам грязен и нищ, как последний неприкасаемый?! Твоя деревня сожжена, и ее жители перебиты, а ты все думаешь о своем брахманстве! Слепой крот! Или ты и вправду веришь, что "брахман - ученый или неученый - великое божество"?
- Таков закон, установленный прародителем человечества, - уже мягче повторил он. - Не сердись, девушка-шудра. Мне нельзя есть твой рис.
- А любить тебе можно? - Распахнув чоли, она подступила к нему. Лунная пыль дрожала на тонких ее плечах.
- Мне ничего нельзя, - грустно ответил юноша. - Будь и ты смиренна. Закон говорит, что шудра, если он чистый, послушный высшим, мягкий в речи, свободный от гордости и всегда прибегающий к покровительству брахмана, может получить в новой жизни высшее рождение. Поэтому не горюй и надейся.
- Дурак ты, дурак, - она отступила в тень, - хоть и дважды рожденный. Что мне за дело до другой жизни? Ведь в том существовании буду уже не я. И ты станешь другим. Неужели ты не чувствуешь, что гибнет весь наш мир и вся твоя брахманская глупость вместе с ним? Завтра или послезавтра хромой тюрок доберется и сюда. Милостивая матерь Кали, будь свидетельницей! - Девушка гневно притопнула ногой. - Я не так хотела провести последнюю ночь перед концом света, но боги распорядились по-своему. Значит, так тому и быть! Пеняй на себя, тщедушный брахман.
- Ты напрасно гневаешься, - примирительно заметил он, - никто не виноват в том, что люди принадлежат к разным варнам. Ни ты, ни я, ни боги. Так было от начала мира и так есть.
- Но так не будет, когда тюрок свалит наши тела в одну кучу!
- И очень жаль, потому что и в смерти каждому положен отдельный костер.
- Вот заладил! - Она ударила кулачком по стволу. - Что с тобой говорить, желторотый вороненок! Тебе, наверное, невдомек, что можно жить иначе? Очень весело, хоть и беззаконно, не ведая ни запретов, ни каст?
- Это греховная жизнь, и тяжкая последует за нее расплата.
- Пусть так, но она не хуже твоей… Что ж, пеняй на себя, набитый мертвой премудростью вороненок, ты сам во всем виноват. - Девушка подняла с земли вину. - Я этого не хотела.
- О чем ты, девушка-шудра?
- Так, пустяки, хорошенький брахманчик. - Она зацепила ноготком струну и резко отпустила ее. - Куда ты идешь?
- В город, - ответил он, прислушиваясь к дрожащему звуку. - Хочу примкнуть к тамошней общине жрецов. У меня до них дело.
- А денежки у тебя есть?
- Ни единой паны.
- Иди по этой дороге, никуда не сворачивая, и к утру ты встретишь людей, у которых сможешь поесть, не оскверняя себя.
- Спасибо, девушка-шудра, оставайся с миром.
- Иди и ты с миром, глупый брахманчик. - Она отвернулась и стала перебирать струны.
Под тоскливый напев вины, в котором не звучала уже и отдаленная надежда, Гунашарман вышел вновь на дорогу и скоро скрылся из глаз.
Он не услышал, как оборвалась печальная песня и девушка изо всех сил ударила по струнам. На троекратный трагический крик вины жалобным воем отозвались откуда-то голодные красные волки. С детства приученный к бесстрастию, он спокойно шагал по еще не совсем остывшей пыли, заглушив в сердце тоску и боль невозвратимой утраты. А девушку-шудру он выбросил из головы, как только перестал различать напев вины. И зачем ему было думать о ней, когда в кромешной тени дерева не разглядел он на ее груди и щеках выжженное клеймо тхагов - страшных служителей богини Бхавани?
Он даже не обернулся, когда в нескольких шагах позади него бесшумно выпрыгнула на дорогу странная многорукая тень. Зловеще искажаясь в наезженных колеях, она быстро настигла Гунашармана и вдруг раздвоилась прямо у него за спиной. Он не успел даже вскрикнуть, когда два угрюмых бородача намертво сдавили ему запястья. Испуганно глянул налево-направо, увидел заступ в руке у одного грабителя и белый платок - у другого, но ничего не успел понять от острой удушливой боли, которая сломала ему горло. И сразу все кончилось.
- Готово, - сказал душитель, тхаг, вытаскивая платок из-под бессильно запрокинутой головы молодого брахмана. - Обыщи его, Свами.
Тот, кого он так назвал, нагнулся и поднял с земли узелок.
- Ничего, - сказал он, вытряхивая на дорогу слипшиеся комочки холодного риса и кокосовую чашку для воды.
- А здесь? - Его напарник принялся ощупывать дхоти. - Ого! - воскликнул он, вытаскивая камешек, сверкавший даже в ночи. - Это, кажется, по твоей части, Свами! - И засмеялся: - Смотри не обожгись.
- Ему цены нет, - покачал головой Свами. - И потому его нелегко будет сбыть с рук.
Он засунул камень за щеку и, сойдя с дороги, принялся рыть могилу, как того требовали неписаные правила его преступной секты.
Багровеющий серп закатывался, и близился новый день священного месяца ихалгуп по индийскому календарю. Он соответствовал вторнику восемнадцатого числа месяца джумади ал-ахира 801 года Хиджры, от которой отсчитывал время завоеватель мира Тимур.
Вот как описал этот день Гийасаддин Али, льстивый летописец Железного Хромца:
"Победоносное войско сделало набег на это селение. Индусы, распростившись со своим достоянием, сами подожгли свое селение и убежали. Свершилось (все) по речению небесного откровения: "Они разрушили дома свои своими руками и руками верующих". Солдаты захватили в этом селении много фуража и продовольствия. В тот же день, в полуденное время, был сделан набег на два других селения, лежавших неподалеку от первого, из которых извлекли много зерна и съестных припасов. Индусы, закрепившиеся в (ущелье) той горы, были людьми выдающимися на арене отваги и возмущения и руководителями на стоянках неустрашимости и кровопролития. Не ценя своей головы, которая есть капитал жизни, они признавали риск жизнью и отчаянность по существу доблестью и выигрышем ставки в игре".
Можно сомневаться, насколько правдиво утверждение летописца, что индусы сами подожгли свои дома, но доблесть и самопожертвование, с которыми встретил индийский народ вторжение чужеземцев, несомненны.
Среди тысяч пленных, захваченных в этот день, оказался и душитель Свами. Он быстро смекнул, что сможет избежать смерти, если назовется ремесленником. На вопрос темника Хусайна Малик-куджи о его занятии, он без колебаний ответил:
- Ювелир, притом очень искусный, ваше высочество.
По личному распоряжению его хаганского величества эмира Тимура он был отправлен в Самарканд, дабы приумножил трудами своими неподражаемый блеск жемчужины света.
Глава четырнадцатая
Оперативное совещание
Приблизительно в то самое время, когда Сударевский почти со слезами на глазах благодарил своего директора и многословно прощался с ним, в кабинете генерала началось оперативное совещание. Присутствовали: подполковник Костров, майор Данелия, капитан Крелин, слушатель высшей школы МВД Логинов и в качестве консультанта по вопросам печати член Союза писателей СССР Березовский. Докладывал Люсин.
- На этом чертеже, - объяснял он, водя указкой вдоль длинного, прикнопленного к стене ватманского листа, - предположительно представлен последний день жизни Аркадия Викторовича Ковского. Авторитетные отзывы ведущих ботаников, заключения наших экспертов, а также опыты, специально поставленные по нашей просьбе во Всесоюзном институте лекарственных растений, конечно, не позволяют интерпретировать колебания электрических потенциалов корня и листьев растения достаточно однозначно, но, прежде чем перейти к традиционным вещественным доказательствам, я все же позволю себе сделать такую попытку. На представленном графике, построенном по данным, снятым с ленты электронного потенциометра, который находился в кабинете Ковского на даче в Жаворонках, эти колебания даны во времени. На ординате, таким образом, отложена интенсивность сигнала, на абсциссе - время в часах. Точка отсчета, отвечающая началу координат, взята на основании свидетельских показаний близких Аркадию Викторовичу людей. Условно она соответствует десяти часам утра. Учитывая возможную погрешность, мы приняли величину отклонений точности плюс-минус один час. Таким образом, и все последующие, отраженные на этом графике события могут отклоняться от указанных на абсциссе временных интервалов на один час.
Костров. Мне все же не совсем ясны основы, на которых базируются все ваши построения. Если я могу еще принять за объективно существующие показатели такой параметр, как, скажем, электрический потенциал листа, то термин "восприятия растения" или тем более "ощущения" мне представляется недоказательным.
Генерал. Правильное замечание.
Люсин. Хочу еще раз подчеркнуть, что это было сказано лишь для более образного понимания. Действительно, в вводной части своего выступления я употребил слово "восприятие", но под ним следует понимать только изменение потенциала в ответ на раздражение. На этом графике, повторяю, нет иного параметра. Только электрический потенциал! Мое обещание продемонстрировать здесь последний день Ковского, отраженный в зеркале растения, конечно же, своего рода литературная гипербола.
Березовский. Скорее, метафора.
Люсин. Конечно, метафора. Но тем не менее вы видите здесь именно графическую запись последних часов Аркадия Викторовича.
Крелин. Запись его опытов. Это своего рода тетрадь, лабораторный дневник. Объективное отражение манипуляций с растением. Потенциометр-то включал сам Ковский. Тут цветок ни при чем.
Люсин. Совершенно верно. Но здесь нечто большее, чем лабораторная тетрадь исследователя. Как мы увидим далее, она продолжала писаться и после его смерти. Если вопросов больше нет, я продолжу.
Костров. Вы назвали растение сомой. Научное его название известно?
Люсин. Известно. Попрошу товарища Березовского ответить подполковнику.
Березовский. Асклепия акида, или саркостемма виминалис. Хочу указать на первое название. Оно образовано от собственного имени Асклепий. Так звали древнеегипетского жреца, прославившегося необыкновенным искусством врачевания. Впоследствии его отождествили с богом мудрости Тотом, или Гермесом Трисметистом по-гречески. Кстати, греческое "Эскулап" тоже образовано от имени Асклепий. Лично мне подобные соответствия представляются весьма любопытными. Впрочем, по некоторым данным, сома - это эфедра.
Люсин. Благодарю, Юра. Еще вопросы?.. Нет? Тогда продолжим. Согласно тем же свидетельским показаниям, рабочий день Ковского начинался с утреннего полива цветов. Характерный всплеск на кривой как раз и отражает подобную процедуру.
Костров. Подобный пик характерен исключительно для нее?
Люсин. Насколько мы можем судить, да. Опыты, поставленные в лабораториях ВИЛРа, это подтвердили.
Костров. Очень хорошо. Извините, что прервал.
Люсин. Реакция, которую опять же чисто условно можно характеризовать как удовлетворение - на самом же деле это просто насыщение влагой, - продолжалась восемь минут. Далее запись потенциалов приняла обычный вид. Как я уже упоминал, программа опытов, которые проводил Аркадий Викторович совместно со своим помощником, состояла из двух частей. Названия их: "Любовь" и "Ненависть" даны самими исследователями. Речь идет, таким образом, о воздействиях, которые вызывают у растения положительную или отрицательную реакцию. Впрочем, и эти понятия чисто условны, поскольку нервных клеток у растения, как известно, нет. На нашем графике плюс-реакция характеризуется падением интенсивности сигнала, минус - возрастанием. В десять часов восемь минут сигнал выровнялся и приблизился к нулевой линии.
Генерал. Объясните, что представляет собой эта линия.
Люсин. Она характеризует среднестатистическую интенсивность сигнала в условиях, когда никаких воздействий на растение не оказывается. На графике ясно видно, что кривая колеблется около нулевой до тринадцати сорока условного времени. С этого момента она начинает медленно падать.
Данелия. С чем это связано?
Люсин. Точного ответа мы не нашли. Возможно, исследователь протер листья растения настоем табака, чтобы отвадить тлей, возможно, прорезался новый побег или в окно заглянуло солнце. Согласно некоторым показаниям, цветок проявлял плюс-реакцию, когда к нему просто подходили близко.
Крелин. Приятные люди, как выражается сестра Ковского.
Люсин. Да, люди, которые воздействовали положительными раздражителями: поливали, удобряли, ухаживали, одним словом.
Костров. Неужели растение различало людей?
Люсин. ВИЛР, куда мы передали все цветы Ковского, это не подтверждает. И вообще следует отметить, что столь четкой реакции, как на раздражения плюс - минус, не наблюдается. Очевидно, цветок реагирует не на одного человека, а на полив, который он производит.
Костров. Без стопроцентной повторяемости трудно говорить о юридической силе.
Генерал. Об этом вопрос пока не стоит.
Костров. И вряд ли когда-либо будет стоять.
Крелин. Совершенно верно, товарищ генерал. Мы просим рассматривать представленную зависимость только в качестве дополнения к следственной версии.
Данелия. В качестве одного из пунктов дополнения? Я так понимаю?
Люсин. Совершенно верно. В качестве одного из пунктов. Итак, в промежутке десять ноль восемь - тринадцать сорок растением, по всей видимости, никто не занимался. Потом неизвестное нам воздействие вызвало слабую плюс-реакцию, которая, медленно затухая, продолжалась до примерно четырнадцати часов. Затем исследователь, надо полагать, приступил к экспериментам.
Генерал. Если судить по такому могучему взлету, то налицо явная минус-реакция. Правильно?
Люсин. Так точно, товарищ генерал.
Генерал. Но вы, Владимир Константинович, кажется, утверждали, что Ковский проводил только программу "Любовь"? Нет ли здесь противоречия? Или мы видим тут уже работу Сударевского?
Люсин. Виноват! Я забыл доложить, что, кроме общей программы "Любовь - Ненависть", проводились и опыты, в которых на растение воздействовали косвенным образом. Исследователь изучал, как меняется интенсивность сигнала в присутствии живых существ и всякого рода минералов. В частности, большое значение придавалось опытам с креветками, которые якобы доказали, что растение реагирует на смерть живого существа.
Костров. В самом деле доказали?
Люсин. У нас есть основания сомневаться. По-моему, Ковский принимал следствия за причину. Специалисты в один голос говорят о чрезвычайно высокой чувствительности растений к малейшим изменениям среды: температуры, солевого состава, магнитного поля и так далее.
Костров. Но растение чувствовало гибель креветок?
Люсин. Обращаю ваше внимание, что слово "чувствовало" произнесли вы сами.
Крелин. Еще в тридцатые годы профессор Гурвич обнаружил так называемое некробиотическое излучение, которое испускают живые клетки в момент гибели.
Люсин. Не наше дело заниматься научным истолкованием фактов. Специалисты считают, что реакция вызвана не гибелью креветки, как таковой, а всего лишь воздействием хлороформа. Банку-то экспериментатор ставил в непосредственной близости с цветком!
Генерал. Значит, вы полагаете, что в четырнадцать часов Ковский приступил к опытам с креветками? Другого истолкования этим горбам на графике вы не даете?