…Прощаясь с Леру, Жоэль, по его просьбе, пообещал навещать его. Сам же, добравшись домой без приключений, но испугав слугу бледностью, поторопился лечь в постель. Он хотел уснуть, уйти от познанной мерзости, закрыться от неё, забыть, но понимал, что не получится. Познание есть единение с познанным, оно входит в тебя как воздух, порой животворит, порой отравляет, но растворяется в тебе. Аббат метался по постели в душной истоме, задыхался и корчился, но понимал, что пелена с его глаз упала окончательно.
Смердело серой - старуха была права.
Но вскоре Жоэль, чуть успокоившись, задумался. Что давало это понимание, кроме новой открывшейся бездны паскудства? Будем откровенны, то, что Ремигий - мерзавец, подозревал он и сам. Он просто, вспоминая ту, увиденную на бульваре сцену, жалел виконта, но помнил и злобу в его глазах. Такой подлинно способен отмстить безжалостно и зло. Понимал ли он и без Леру, кто такой Шарль де Руайан? Жоэль поморщился. Скажем так, догадывался, стараясь не подходить излишне близко. Антуан ничего не сказал о де Шомоне, но ведь, Господи, всё же на лице написано. Габриэль де Конти… Что толстый обжора потворствует всем прихотям собственной похоти - было ясно и по физиономии. Но что жуир не брезгует и убийствами - это было открытием болезненным и страшным.
Но ведь было и ещё что-то, что пронзило, ранило душу… Камиль де Сериз? О нём Леру отозвался уничижительно, но весьма здраво. Жоэль снова откинулся на подушки. "Любые изысканные вымыслы постельной фантазии сначала утончаются, а напоследок вырождаются в оргии, соединенные с преступлениями". Вот оно. Да. Не значит ли это, что неизвестного убийцу в самом деле надо искать именно среди гостей салона мадам де Граммон? Ведь именно это томило аббата с того самого часа, когда задыхающийся де Луинь принес с салон жуткое известие о гибели Розалин да Монфор-Ламори. И это не фантазии. Иррациональное и мистическое зловоние он ощущал… Но ведь то же говорила и старуха… И мадам де Верней не искала объяснений в мистике, но высказалась напрямую: "Чем это смердит у тебя, Присиль?" Она уверена, что убийца рядом, в салоне маркизы де Граммон…
Что свидетельствовало в пользу этого суждения? Сен-Северен тяжело задумался.
Обе убитые девицы часто посещали его. И все? В салон вхож Реми де Шатегонтье, которого Леру обвинял в отравлении отца и брата. И герцог де Конти, тоже готовый ради прибыли применить яд. Но если Реми - и есть этот неизвестный убийца, насильник и каннибал, то зачем, скажите на милость, ему убивать Люсиль де Валье? Ведь из дневниковых записей мадемуазель явствовало, что он неоднократно приходил ей на помощь в… трудных житейских обстоятельствах, и, видимо, пользовался её… если не расположением и постельной благосклонностью, то полным доверием! Деньги Люсиль получил опекун, что за выгода в её смерти Реми? Девица ничем не могла быть опасной для Шатегонтье, а если и знала что-то компрометирующее его, то разве мсье Реми не располагал о ней самой не менее скабрёзными сведениями? Нет, покачал головой аббат, это вздор. Ведь последние строки дневника - как раз о Реми, причем мадемуазель говорит о нём как о конфиденте и друге…
Да и убийство Розалин… Разбогател Шарло де Руайан. Леру говорит, они были друзьями, - но не любовниками, видимо… Ремигий не мужеложник: аббат слышал о нескольких порочных связях виконта, но неизменно с особами женского пола. Убить девицу для друга? Ну, это уж, воля ваша, полная бессмыслица. "Какая трогательная заботливость…", как насмешливо обронила старуха де Верней. Реми в излишнем внимании к друзьям не заподозришь, в любви к ближним не обвинишь. И вообще, возьмись за это дело Реми де Шатегонтье, знаток редких ядов, как уверяет Антуан, зачем же ему, помилуйте, огород-то городить? Девицы просто умирали бы в гостиных, бальных залах да в Опере - легкий приступ дурноты, головокружение - и ах!..
Его светлость герцог де Конти… Блудный домик возле таможни Вожирар. Местечко, что и говорить, подозрительное. В таких местах устранено всё, что могло бы помешать: неприятные сюрпризы, назойливое любопытство, и нет каприза, продиктованного извращенностью этих душ, которого нельзя было бы исполнить. Но герцог казался аббату старым потаскуном, чей изношенный организм уже не допускал излишеств, на что весьма насмешливо и прозрачно намекнул Реми. Эти жуткие преступления просто не вязались с упитанным веселым жуиром. Но разговор, подслушанный Леру… Герцог выразил полную готовность убивать. И то, что видел тогда он сам у Биржи… Что было в том чёртовом мешке?
Нет, все разваливалось… Герцог когда-то брал яд у Ремигия. Но это же было несколько лет назад, и ведь убитые девицы вовсе не отравлены! Они осквернены - страшно, безжалостно и зло. У его светлости в его-то годы и сил-то на такое не достанет! Ну, с чего он, Жоэль, взял, что убийца где-то рядом? Слова Леру? Но убийца может быть и совсем незаметным, серым, вроде Анатоля дю Мэна, и кидаться, подобно Серену, на какие-то странности, вроде аметистовых подвесок, или жемчугов. Не носили ли обе девицы одинаковых украшений? И каким образом Ремигий и де Конти могли бы выманить девиц из дому?…
Аббат устал от размышлений и не заметил, как уснул.
Наутро, проснувшись, ахнул: огромный платан под его окном с желтыми и ещё не опавшими листьями был покрыт снегом. Зима, надо сказать, всегда заставала Жоэля врасплох, вот и сегодня, несмотря на то, что время шло к Рождеству, аббат, Бог весть почему, удивился. Франческо же Галициано уже приготовил любимому господину теплый зимний плащ, подбитый мехом, и сапоги, и Жоэль с удивлением посмотрел на них.
Одевшись, вышел на улицу, вдохнул полной грудью. Запах зимы проник до глубины легких, заставил прищурить глаза от слепящей белизны, аббат улыбнулся и едва не вскинул руку в благословляющем жесте. Мокрый и влажный снег скрипел под ногами, прохожие улыбались, оголтелые мальчишки носились во дворах, играли в снежки. Жоэль решил, что поступил правильно, не велев закладывать карету - он погуляет, а потом к вечерней службе пойдёт пешком.
Шёл медленно, по-прежнему глубоко дыша, останавливаясь, то следя за прыгающими на обледенелых ветках пичугами с красноватыми грудками, то наблюдая за расчищающими дворы дородными мужчинами, то разглядывая огромное снежное чудовище, вылепленное детишками. Голыми ладонями набрал охапку снега и чуть лизнул его, как делал в детстве. Он не заметил, что уже полквартала следом за ним едет карета, однако, неожиданно обернувшись, узнал её по чуть запорошенному снегом гербу графов де Верней.
Старая графиня, укутанная в несколько шуб и шалей, выглядела бы комично, если бы не выражение её лица - досадливо-раздраженное и сумрачное. Властным жестом она подманила его к себе, раздраженно шикнула на Монамура, тотчас высунувшегося из корзинки, и вблизи аббат заметил, что старуха откровенно расстроена.
- Вы, как я погляжу, совсем ещё мальчишка, Сансеверино, - она обронила эту ничего не значащую фразу вместо приветствия. Жоэль молча ждал. Сердце его сжалось в предчувствии беды. Графиня оперлась костлявой рукой о дверцу и чуть наклонилась к Сен-Северену.
- Вы ещё не слыхали новостей? Сегодня на рассвете полицейские нашли новый труп. Это Женевьева де Прессиньи… - Аббат похолодел. - Наставления о девичьей скромности ей теперь не пригодятся… - задумчиво проговорила старуха, глядя на длинный след колеса экипажа в снегу.
Часть третья
Солнце превратится во тьму и луна - в кровь,
прежде, нежели наступит день Господень, великий и страшный.
И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.
Книга пророка Иоиля
Глава 1. "Под носом у нас людей пожирают, а вы о каком-то лишае!.."
- Не знаю, заметили ли в полиции странность… - досадливо сказала графиня, встретившись с ним глазами и тут же отведя их, - дочь Элизы была убита в ночь на тридцатое октября. Де Валье погибла двадцать второго ноября. Во вторник. Но Женевьеву убили, видимо, вчера или позавчера. Либо пятого, либо шестого декабря…
- Вы намекаете, что срок между вторым и третьим убийством вдвое короче, чем между первым и вторым?
- Ни на что я не намекаю. Я просто говорю то, что думаю, только и всего.
- Если вы правы, следующего убийства долго ждать не придётся. Двенадцатого или тринадцатого декабря. Вы делились этим соображением с полицией?
- Как раз туда еду, ведь я родственница дурехи, а от Ксавье толку мало, сразу слёг и только охает. Можете составить мне компанию, дорогой мой, не дергайся, чертёнок, сиди тихо, - де Сен-Северен оторопел, но тут же понял, что последние слова её сиятельства были адресованы шалуну Монамуру, снова сделавшему попытку вырваться на волю.
Аббат решил поехать с графиней. Ему казалось, что эта новая смерть хоть что-то подскажет, поможет наконец разобраться в этом пугающем и завораживающем мозг хитросплетении смыслов, подозрений, сомнений, безумных предположений и диких версий. При этом теперь он окончательно утвердился в том, что раньше оспаривал, причём не столько по внелогичности его, сколько из желания отодвинуться от мерзости, отрясти прах её со своих ног.
- Вы полагаете, что убийцу следует искать в салоне маркизы де Граммон? - он задал этот вопрос графине, затаив дыхание, боясь услышать ответ, не желая сам произносить роковые слова.
Старуха не удивилась.
- У мадам Дюдефан собираются старые говорливые петухи-вольтерьянцы, у госпожи д'Эпине - философы-теоретики, пустые болтуны, которые могут, конечно, доболтаться и до беды, но не сегодня, а вот наша Присиль собрала… людей практичных и умных. Убийство - дело практическое, мой друг, и даже… прагматическое. Это не болтовня. Так что - не исключено.
- То есть… что-то заставило вас думать, что это не безумец? Умный негодяй из салона маркизы Присиль?
Старуха взглянула на него исподлобья, сумрачно и тоскливо.
- Что я думаю, Сансеверино, про то вслух не скажешь… без того, чтоб меня саму на старости лет в Сальпетриер не заперли. Мне просто мерещится. Но что в салоне Присиль гниль завелась - про то я вам давно толкую.
В полиции мадам де Верней встретили с изумлением, когда же старуха потребовала проводить её в мертвецкую, полицейские чины и вовсе оторопели. Но со старухой был тот самый священник, что в прошлый раз удивил их выдержкой и спокойствием, и возразить её сиятельству не посмели. Филибер Риго заранее вынул из ящика нюхательную соль и проследовал за гостями, готовясь подхватить графиню, случись с ней обморок.
Соль пригодилась. Правда, обморок чуть не случился с самим сержантом, когда он увидел, сколь деловито старуха изучает труп дальней родственницы, спрашивает у аббата, похоже ли это на то, что сделали с Валье, требует у полицейского агента и полевого сторожа перевернуть труп, и изучает крест, вырезанный на спине девицы. Затем, величаво проследовав в комнату полицейского инспектора, старая графиня сообщила ему, что зрелище это просто кошмарное. Мсье Антуан Ларро не оспорил суждение её сиятельства, поспешив согласиться.
Тут старуха вдруг заголосила что-то о своей любви, лейтенант, трепеща, вскочил, опасаясь, что истерический приступ у старухи просто начался с задержкой, сержант кинулся наперерез с солью, но аббат, поняв, что стенает мадам де Верней по затерявшейся где-то собачонке, успокоил полицейских и кинулся искать треклятого Монамура. Он поймал песика в коридоре у мертвецкой, где тот выскочил из корзинки, и тут через открытую дверь заметил нечто, на что не обратил внимания раньше. На плаще, в который была укутана девица, были следы пудры, причём два следа были расположены ниже колен, и ещё один, размазанный и бледный - выше, у плеча. Сзади неожиданно послышался взрыв хохота. Смеялся сержант Риго.
- Этот комок шерсти и есть Любовь её сиятельства?
- Его зовут Монамур, - пояснил аббат и удивленно принюхался. От песика нежно пахло ладаном и ландышами.
Аббат поспешил к инспектору, водворил Монамура в корзинку графини, и услышал, как мсье Ларро отвечает её сиятельству, что указанную ею странность они заметили, сержант Риго сделал те же выводы, что и она, район Ле-Аль буквально нашпигован полицией, с кладбища Невинных не спускают глаз днем и ночью, но, увы, полицейских меньше, чем дыр в ограде погоста, а ведь и ещё и иные дела есть…
- Как ни горько это признавать, мадам, сегодня мы знаем об убийце не больше, чем в октябре. И нынешнее несчастье ничего не прибавило. Надеюсь, вы не сочтете мой вопрос оскорбительным, я просто обязан его задать. Кто выиграет от смерти мадемуазель?
Старуха вопрос оскорбительным не сочла.
- У Женевьевы ни отца, ни матери. Она жила у деда, старого Ксавье де Прессиньи. Я - как бы троюродная сестра старого пентюха. Девчонке - почти никто. Но у Ксавье была родная сестра, и её-то сынок, видимо, и будет наследовать вотчину де Прессиньи. Больше некому.
- Я могу узнать имя этого молодого человека?
- Можете, вот только обвинить его в изнасиловании будет трудновато… Его зовут Бриан Артур д'Эпине де Шомон. Он странный молодой человек, говорят о нём всякое, но никто не помнит, чтобы он волочился за девицами. Да и силенок у Брибри на такое не хватит… Щупловат щенок, субтилен донельзя…
- Таким образом, он по крови - ваш внучатый племянник?
Этот вопрос графине не понравился. Она явно сочла его оскорбительным.
- Не по крови, а по глупости! Я - Энрика Бьянка ди Сальчи ди Монталара, и не сглупи я в молодости и не выскочи замуж за этого чертова графа Огюстена де Верней, сынка французского посла в Милане, сроду бы не имела я всей этой галликанской родни. Подумать только, - мечтательно закатила она глаза в потолок, - ведь обхаживал меня когда-то Роберто, маркиз ди Гвальсинара!
Сансеверино изумился.
- Бог мой… так вы из Бонелли?
- Разумеется. Так вот, супруг мой покойный, граф Огюстен, доводился Ксавье троюродным братом, и теперь мне волей-неволей Бриан, фенхель чёртов, как бы внучатым племянником приходится. Но не по крови! Мне - праправнучке Джероламо, маркиза ди Кассано ди Адда, кавалера Ордена Сантьяго, генерала папской гвардии, губернатора Борго и командора римской папской милиции - тщедушный фроччио кровной родней быть не может!
Аббат расхохотался, нисколько не осуждая графиню за подобное безразличие и даже пренебрежение к родственным связям. Теперь он понял, откуда она столь хорошо знала генеалогию его рода. Был он согласен с графиней и по существу. Брибри, хилый мозгляк, поэтическая душа, подстилка Лоло де Руайана… Смешно. Однако, Леру назвал Руайана мерзавцем… Чёрт возьми, а что если это всё - просто притворство? Негодяи нарочито уверили весь свет…
Но нет, всё это глупости. Начать прикидываться мужеложцами за десять лет до убийства? Нет. Пусть смерть Розалин обогащала Лоло, но - Люсиль де Валье! Зачем было убивать её-то? Обогатить банкира ди Гримальди?
Его отвлёк от лихорадочных размышлений новый вопрос полицейского.
- Таким образом, девушка жила с дедом - глухим семидесятилетним стариком?
- Да, Ксавье уже пару лет вообще ничего не слышит.
- Тогда не удивительно… Она вполне могла уйти незаметно.
- Разумеется, под самым ухом у старого глухаря тарантеллу танцевать было можно, он бы и не заметил…
- А какой она была?
- Женевьева? - Старая графиня пожала плечами, - да, в общем-то, такая же дурочка, как и все девицы её возраста… Влюбчивая, несколько навязчивая, упрямая и настырная. Считала себя весьма умной. Но я не замечала в ней явной испорченности или развращённости. В последний раз, когда мы виделись, откровенный вздор несла, повторить стыдно. Говорю же, дурочка.
Аббат снова согласился. Он помнил наивность Женевьевы, которая граничила порой с откровенной глупостью, и вообще - с чем только не граничила, но при этом она, недалекая и назойливая, казалась ему всё же непорочной.
В свете новость произвела убийственное впечатление, вызвав шок и откровенный ужас. Был отменён уже назначенный бал у герцога Люксембургского. Стало известно, что его величество выразил резкое недовольство работой полиции и всем происходящим. Смерть третьей жертвы злобного маньяка сделала для всех девиц бесспорной мысль о неизвестной, но страшной опасности, грозящей им всем. Были забыты прошлые мелкие распри и ссоры, все старались держаться вместе, делились соображениями о лучшей охране домов, говорили о родителях, заведших в домах собак для охраны дочерей, молодые люди, имевшие сестёр, тоже волновались.
В салоне мадам де Граммон новость вызвала переполох. Давно ли они все смеялись над дурочкой Женевьевой, и вот… её нет. Бриан де Шомон, неожиданно ставший наследником солидного состояния, был откровенно испуган - не заподозрят ли его в гибели Женевьевы? Он, трясущимися руками перелистывал страницы своей записной книжки, пытаясь доказать всем, кто желал его слушать, что в последние дни и часа-то один нигде не пробыл! Третьего дня он был у мадам д'Эпине, своей родственницы, потом у принца Субиза, потом они с Лоло и его высочеством посетили концерт "Лютней Короля", оттуда направились в бальный зал к графу де Раммону, на следующий день были с Тибальдо в картинной галерее, потом обед с Шарло, вечером - у де Конти на ужине, затем поехали к банкиру на партию в экарте, у него они с Лоло и заночевали, утром он был у куафёра, потом портной, а в семь вечера - приехали в салон маркизы.
Где ж тут убить-то, помилуйте, минуты свободной не было…
Шарло де Руайан подтверждал слова любовника, на вопрос Бриана, может ли банкир удостоверить, что они были у него? - Тибальдо ди Гримальди величаво кивнул головой. Реми де Шатегонтье презрительно хмыкнул и заявил, что давно подозревал, что Брибри… самый настоящий бабник. Габриэль де Конти, демонстрируя полное безразличие к страхам и опасениям несчастного де Шомона, мирно дремал в кресле у камина.
Старухе де Верней помогали с организацией похорон Реми де Шатегонтье, ворчавший, что скоро он станет похоронных дел мастером, и Шарло де Руайан, ядовито отвечавший Ремигию, что для медика это смежная область, и её знание никогда не помешает. Аббат внимательно вглядывался в лицо Реми, но не видел на нём ни малейшего признака вины или угрызений совести. Виконт был утомлён и чем-то озлоблен. И только. Но это, в общем-то, было обычным состоянием его милости.
Лакеи в салоне перешептывались, что в народе говорят, это шалит-де сам Сатана, недаром же он неуловим и невидим. Как известно, аристократия никогда не говорит о таких глупостях, о каких судачит народ, но и народ не интересуется таким вздором, каким заняты светские люди, но теперь мнения верхов и черни в кои-то веки совпали.
Сен-Северен весь день пропадал в храме, здесь, за высокими соборными стенами, находил покой душе, беспокойство затихало, он забывался в молитвах. Но искушения не оставляли его и здесь! Сумасшедшая старуха, которая едва не довела его до истерики дурацкими мольбами о здравии внука, снова появилась в церкви. Мало того, кинулась целовать его столу и орнат, вопя, что маленький Эмиль стал вставать и сам ходит! Её вопли собрали толпу в притворе, и как он не старался объяснить глупой женщине, что внука исцелил Бог, толку не было. Он смутился ещё больше, когда, окружённый восторженной толпой простолюдинов, вдруг заметил в притворе знакомую фигурку и, приглядевшись, понял, что не ошибся.
Пришла Стефани де Кантильен.