Между тем поднятое приближающимися каретами облако пыли беззвучно – настолько силен был шум от суматохи последних приготовлений – приближалось, и когда оно появилось уже на горе, в том месте, где дорога делала крутой поворот перед воротами виллы Спада, уже можно было различить солнечные блики на блестящих украшениях карет.
Первыми, как нам сообщили, должны были приехать гости, жившие далеко отсюда, с тем чтобы они могли после утомительного путешествия предаться заслуженному отдыху и несколько вечеров наслаждаться тихим покоем сельских окрестностей. Таким образом, они могли появиться на торжестве свежими, полными сил и уже соответствующе настроенными. Это, без всякого сомнения, благотворно повлияло бы на общее радостное настроение и на счастливый исход события.
Что же касается гостей из Рима, то им предоставлен был выбор: тоже прибыть на виллу заранее и расположиться там или же, если не позволят дела службы и торговли, приезжать туда каждый день в полдень, а вечером возвращаться обратно в свои резиденции.
Далее, после свадьбы были придуманы развлечения на много дней и вечеров вперед: за пиршествами на лоне природы, уже упомянутыми мною, следовали охота, музыка, театральные представления, игры и даже академия. А напоследок планировалось устроить фейерверк. Все эти торжества должны были продолжаться в течение недели, начиная со дня свадьбы, до пятнадцатого июля, когда на прощание гостям предполагалось оказать особую честь – повезти в город, дабы они могли посетить знаменитый роскошный дворец Спады на Пьяцца Капо ди Фьерро, где двоюродные дедушки кардинала Фабрицио, преподобный кардинал Бернардино и его брат Виргилио, за полстолетия до этого собрали богатую коллекцию прекрасных картин, книг, предметов античного искусства и прочих ценностей, не говоря уже о фресках и картинах, которые я никогда не видел, но которые, как мне известно, заставляли изумляться весь мир.
Между тем появление карет на горизонте сопровождалось отдаленным грохотом колес по мостовой, но, присмотревшись, я заметил, что прибыла лишь одна-единственная карета. "Ну конечно, – сказал я себе, – благородные господа позаботились о дистанции между их кортежами, дабы каждому из них отдельно был оказан соответствующий прием и можно было избежать случайных нежелательных встреч, которые, к сожалению, зачастую имели обыкновение заканчиваться ссорами, долголетней враждой и, упаси Боже, даже кровопролитными дуэлями".
В данном случае вероятность оскорблений и дуэлей была исключена благодаря усилиям церемониймейстера и дворецкого, безупречного дона Паскатио Мелькиори, – они вдвоем должны были заниматься приемом гостей, поскольку кардинал Фабрицио, как уже было сказано, был крайне занят своими обязанностями государственного секретаря.
Силясь разглядеть герб, украшающий первую карету, и успев все же увидеть вдали облако пыли, поднятое остальными кадетами, я еще раз отдал должное мудрому выбору виллы Спада в качестве места празднования: после заката в садах Джианиколо всегда было свежо. Я хорошо знал это, потому что я уже давно был вхож на виллу Спада. Мое скромное крестьянское хозяйство находилось недалеко от городских ворот Сан-Панкрацио. Мне и мой жене Клоридии повезло – нам было позволено продавать слугам виллы Спада свежую зелень и чудесные плоды нашего маленького поля. А время от времени меня звали на виллу для выполнения особых работ, к примеру, если надо было добраться до труднодоступного места – залезть на крышу или в слуховое окно, чему крайне удачно способствовал мой небольшой рост. Однако меня звали и если не хватало рабочих рук, как сейчас, в преддверии праздника, когда для работы на виллу были переведены даже все слуги из дворца Спады. Впрочем, кардинал использовал эту возможность также и для того, чтобы выполнить отделочные работы во дворце, в том числе чтобы украсить альков для молодоженов фресками.
И вот уже два месяца я находился под началом главного садовника и с усердием копал землю, сажал и обрезал деревья, ухаживал за растениями. Работы было немало. Владельцам виллы Спада не должно было быть стыдно за ее вид. На свободном месте перед входным порталом виллы были сделаны отдельные маленькие арки, украшенные вьющимися растениями, которые образовывали пышные спирали и, словно мягкие душистые змеи, обвивали колонны и пилястры, а дальше, протянувшись по карнизу, утончались и сливались с украшениями аркад. Подъездная дорога, в обычное время обрамленная простыми рядами виноградника, теперь проходила через два ряда прекрасных цветочных клумб. Стены всюду были покрашены в зеленый цвет, и на них были нарисованы фальшивые окна; подстриженные под мудрым руководством главного садовника зеленые лужайки ласкали взор, по ним так и хотелось походить босиком.
Перед самой виллой, перед жилым помещением, гости попадали в блаженную тень и вдыхали пьянящий аромат глициний, которые обвивали перголу, опирающуюся на эфемерное строение из празднично украшенных зеленью арок.
Рядом со зданием раскинулся итальянский сад, который был подвергнут новой и чудесной перепланировке. Это был так называемый giardino segreto, то есть сад, спрятанный за стенами. На его сплошной каменной ограде нарисованы были пейзажи и картины на мифологические темы: со всех сторон зрителя окружали божества, амуры и сатиры. Глазам тех, кто попадал внутрь, желая побыть в тишине и покое вдали от любопытных взоров, открывались вязы и тополя из Капокотты, вишни и сливовые деревья, изысканные сорта винограда, деревья из Болоньи и Неаполя, каштаны, дикие растения, айва, платаны, гранатовые деревья и шелковица, к тому же здесь были фонтанчики, уютные террасы и места с обманной перспективой, тысячи других аттракционов.
Затем следовал hortus sanitatis, аптекарский сад, где все растения тоже были новыми и повсюду росли целебные травы для изготовления отваров, компрессов, пластырей и для удовлетворения прочих потребностей лекарского искусства. Эти растения были окружены подстриженными в виде геометрических фигур кустами шалфея и розмарина, которые наполняли воздух будоражившим чувства ароматом. С тыльной стороны здания широкая дорога вела мимо тенистой рощи к семейной часовне Спады, где должно было состояться венчание. От часовни вниз по склону холма в сторону города спускались три тропинки, образуя трезубец; первая из них вела к летнему театру (который, собственно, и строили специально для праздника), вторая – к сельскому дому (задуманному как место для ночевки сторожей, актеров, водопроводчиков и прочих подобных людей), а третья тропинка выходила к черному ходу.
К фасаду виллы вела длинная аллея, обрамленная виноградными лозами (расположенная параллельно подъездной дороге, но ближе к центру виллы) и проходившая через кольцо фонтанов со скульптурами нимф и в конце концов выводившая к ухоженной лужайке, на которой были расставлены столы и скамейки для полуденной трапезы на свежем воздухе. Они были обильно украшены инкрустацией и гравюрами и укрывались в тени роскошных навесов из полосатого полотна.
Ничего не ведающий гость в потрясении останавливался перед ними, пока не понимал, что это великолепие не что иное, как обрамление авансцены целого виноградника: глаза его широко раскрывались от удивления при виде рядов грозных римских бастионов и зубчатых стен, которые простирались до самого горизонта, неожиданно возникая из глубины своих тысячелетних оснований, забывшихся вечным сном. При виде столь неожиданного грандиозного зрелища глаза человека начинали хлопать от изумления, а сердце биться чаще. Среди этих щедрых красот, овеянных ароматами и волшебством, ему казалось, что весь мир создан для удовольствия и все было поэзией.
Вот таким образом вилла стала большой сценой торжеств и больше не казалась маленьким и трогательным загородным домом, обычно остававшимся в тени затмевавшего его своим богатством и великолепием дворца Спады на Пьяцца Капо ди Фьерро. Теперь ей не стыдно было помериться красотой со знаменитыми дворцами шестнадцатого века, когда Джулиано де Сангалло и Бальдассаре Перуцци облагородили Рим своим искусством. В то время, как Сангалло был назначен заниматься виллой Киджи, кардинал Алидоци вызвал Перуцци для украшения своего загородного дома на Мальяне. Тогда же Джулиано Романо начал строить виллу Датарио Турини на Джианиколо, Браманте украсил своими гениальными произведениями Бельведер в Ватикане, а Рафаэль – виллу Мадам.
С незапамятных времен великие люди Вечного города имели обыкновение возводить себе загородные поместья, где можно было отдохнуть от трудов и забот повседневности, пусть даже им удавалось наслаждаться сельским покоем только несколько раз в год. Нет нужды ссылаться на роскошные особняки древних римлян (воспетые многими прекрасными поэтами, от Горация до Катулла), но из книг и общения с некоторыми образованными книготорговцами (а еще больше из разговоров со старыми крестьянами, знавшими каждый виноградник и каждый сад этого города лучше кого-либо другого) мне было известно, что за последние двести лет среди римской знати вошло в моду строить себе такие "замки отдохновения" перед городскими воротами. И, таким образом, в аврелианских стенах и их ближайших окрестностях виноградники и относящиеся к ним сельские поместья, иначе говоря, сады и виллы постепенно стали преобладать над пустынными равнинами и маленькими полями.
Первые загородные дома еще окружались зубчатыми стенами и башенками (их можно видеть еще и сегодня на входе вполне мирного поместья Винья Капони), что являлось наследием средневековых войн, когда дома дворян были их крепостями, однако на протяжении нескольких десятилетий стиль архитектуры поместий стал веселее и приятнее, и теперь каждый состоятельный господин желал иметь в своей собственности резиденцию с видом на виноградники, сады, фруктовые деревья, леса или холмы, поросшие пиниями. Это создавало иллюзию того, что они, не вставая с кресла, обладают и правят всем, что открывается взору.
С оживленными приготовлениями к празднику в зеленом окружении виллы прекрасно сочеталась царившая в Вечном городе атмосфера веселья. Дело в том, что год 1700 от Рождества Христова, когда происходили описываемые события, был юбилейным святым годом. Со всего мира в Рим хлынули бесчисленные толпы паломников, жаждущих замолить грехи и получить милость отпущения. Поднимаясь от виа Ромеа на вершины окружающих город холмов и видя купол собора Святого Петра, верующие (именно поэтому называемые "ромеями", то есть совершающими паломничество в Рим) пели гимн лучшему из всех городов, красному от крови мучеников и белому от лилий невест Христовых. Постоялые дворы, гостиницы, хосписы и даже некоторые частные дома гостеприимно открыли двери многочисленным паломникам; по переулкам и площадям днем и ночью ходили толпы набожных людей, устремлявших свои молитвы к небу. Ночью было светло как днем от факелов религиозных братств, безостановочно шествовавших по улицам центральной части города. Среди всеобщего религиозного экстаза никого не могло напугать даже отвратительное зрелище самобичевания: щелканье кнутов, которыми аскеты-флагелланты хлестали себя по спинам с изорванной кожей, контрастировало с целомудренными песнопениями послушниц, доносившимися из прохлады монастырей. Прибыв в город наместника Христа, паломники, хотя и были измождены долгой дорогой, спешили в собор Святого Петра и лишь после долгого моления у гробницы апостола позволяли себе пару часов отдыха. На следующий день, перед тем как покинуть свои пристанища, они молились, стоя на коленях прямо на земле и устремив свои сердца к небу, крестились, размышляя о загадках жизни Иисуса Христа и Пресвятой Богородицы Девы Марии, затем, перебирая четки, читали молитву, совершали обход четырех соборов Святого города, затем шли на сорокачасовую литургию или восходили по Священной лестнице, искупая свои грехи.
Таким образом, все словно находилось в полной и достойной гармонии с праздником, который отмечался со времен Бонифация VIII и приводил в Рим десятки тысяч паломников. Но все же не всё, если уж говорить правду. Сейчас это была только видимость праздника. Тревога терзала сердца верующих – его высокопреосвященство был тяжело болен.
За два года до этого Папа Иннокентий XII, в миру Антоний Пиньятелли, заболел тяжелой формой подагры, которая постепенно ухудшила его самочувствие настолько, что он уже не мог с должным усердием заниматься делами. В январе этого года наступило легкое улучшение, и в феврале Иннокентий XII смог возглавить папский консисторий. Однако возраст и плохое самочувствие все же не позволяли ему открыть священную дверь.
С приближением праздника все больше верующих прибывало в Рим. И Папа был огорчен тем, что не может выполнять свои святые обязанности и его должны замещать кардиналы и епископы. Таким образом, каждый день кардинал-исповедник слушал исповеди тысяч верующих.
За последнюю неделю февраля состояние понтифика ухудшилось. Затем в апреле он нашел в себе силы благословить с балкона своего дворца в Монте Кавалло толпу богомольцев. В мае он посетил четыре базилики и в конце месяца принял герцога Тосканского. В середине июня его высокопреосвященство, казалось, поправился и окреп: он посетил множество церквей, а также источник Святого Петра в Монторио, неподалеку от виллы Спада.
Однако всем было известно, что здоровье понтифика было в большей опасности, чем снежинка в преддверии весны, а зной летних месяцев не предвещал ничего хорошего. Люди из окружения Папы шепотом рассказывали о частых приступах слабости, о мучительных ночах, о внезапных жестоких коликах. В конце концов, говорили друг другу кардиналы, Папе уже восемьдесят пять лет.
Таким образом, святой 1700 год, так счастливо открытый Папой Иннокентием XII, возможно, будет закрывать уже другой Папа – его преемник.
"Ситуация небывалая, – раздумывали в Риме, – но от этого она не является невозможной". Одни предсказывали, что конклав состоится в ноябре, другие – что уже в августе. Наиболее пессимистично настроенные говорили, что летний зной подорвет последние силы Папы.
Настроение папской курии (и всех римлян) было противоречивым: радость от праздничной атмосферы святого года сменялась унынием, когда приходили мрачные вести о здоровье Иннокентия XII. У меня самого в этом деле был личный интерес: до тех пор, пока его высокопреосвященство был жив, я имел честь служить, хотя и от случаю к случаю, у одного из самых уважаемых людей в Риме – высокочтимого кардинала Фабрицио Спады, государственного секретаря Его Святейшества.
Я, конечно, не смею утверждать, что хорошо знал высокочтимого и добрейшего кардинала Спаду. Но о нем говорили как об очень честном и порядочном человеке, однако же в высшей мере осмотрительном и мудром. Не случайно Его Святейшество Иннокентий XII выбрал кардинала Фабрицио Спаду, чтобы тот находился при нем. Рассуждая таким образом, я решил, что грядущее празднество – не просто банкет для духовенства, скорее, это августейшее собрание кардиналов, послов, епископов, князей и других высокопоставленных лиц. И все будут в изумлении от выступлений музыкантов и комедиантов, поэтов, от ученых речей и роскошных банкетов среди зеленых кулис и сцен из папье-маше в парке виллы Спада, – от зрелища, которого не видел Рим с древних времен.
* * *
Между тем я узнал герб на первой карете: это был фамильный герб Роспильози. Однако под ним висела броская кисть в цветах этой семьи, которая означала, что в карете едет высокий гость и протеже этого высокочтимого рода, но не кровный родственник.
Тем временем карета направилась прямо к главным воротам. Однако меня уже не интересовало ни прибытие карет на виллу, ни открывание дверец карет, ни последовавший ритуал приема высоких гостей. Конечно, в первое время, да, я прятался за углом дома, наблюдая за толпами слуг, спешивших открыть складные ступеньки карет, чтобы помочь гостям выйти, за тем, как служанки несут корзины с фруктами – первым подношением от хозяина дома, как церемониймейстер говорит речь, которую ему обычно приходилось прерывать на середине по причине усталости новоприбывших гостей, и тому подобное.
Я удалился, дабы не мешать прибытию высоких гостей своим скромным присутствием, и снова принялся за работу.
Окапывая лужайки, подстригая кусты и живые изгороди, я время от времени поднимал глаза и любовался городом на семи холмах. Порывы нежного летнего бриза доносили до меня приятные звуки оркестровой репетиции. Приставив ладонь к глазам, чтобы заслониться от яркого солнца, я различал слева в поле зрения великолепный купол собора Святого Петра, а справа – более скромный, но не менее прекрасный купол церкви Сант Андреа дела Балле, в центре же высилось необычное здание собора Сант Иво алле Сапиенца. Рядом, словно согнувшись в верноподданническом поклоне, виднелся купол языческого старого Пантеона, и, наконец, в глубине стоял величественный апостольский дворец Квиринале на Монте Кавалло.
Закончив один из таких недолгих перерывов, я уже хотел было снова взяться за садовый нож, чтобы продолжить обрезку молодых деревьев, как вдруг рядом со своей тенью на земле заметил еще чью-то.
Я долго наблюдал за ней: она не двигалась, зато моя рука, сжимавшая садовый нож, двигалась сама собой. Острие ножа обвело контуры тени рядом с моей на песке садовой аллеи. Сутана, парик и шапочка аббата… Тут тень, будто получая удовольствие, оттого что ее разглядывают, неторопливо повернулась к солнцу, показав на песке свой профиль. Я увидел крючковатый нос, выступающий подбородок, большой рот… Рука, которая, казалось, скорее ласкала эти линии, чем рисовала их, задрожала. Сомнений у меня больше не было.