* * *
Неспокойно было и Ральфу, когда тот по просьбе Анны сопровождал Томаса в келью. Он видел, что спутнику не по себе, понимал, что это не целиком результат внезапного обморока, а в чем причина обморока - тоже уразуметь не мог. Последствия же он видел ясно - настроение у Томаса резко сменилось, всю дорогу он угрюмо молчал. Словом, впал в глубокое уныние. Такие приступы уже случались у него на памяти Ральфа, но тогда причины бывали более или менее явными, а теперь-то что? Не могла же стать поводом смерть совершенно незнакомого мужчины?.. Но тогда напрашивается вывод…
Конечно, убийство, да еще вблизи монастыря, - не слишком большая радость, и для настоятельницы тоже, однако Томас вроде бы успел отдохнуть с дороги, он шутил, смеялся. И вдруг, ни с того ни с сего лицезрение трупа выбило его из колеи в полном смысле слова… И, значит… Значит, что бы он ни говорил, дело тут нечисто. Значит, брат Томас как-то связан с человеком, которого убили, а тот человек связан с ним… Ничего другого в голову не приходит, как ни крути.
Коронер покосился на высокого широкоплечего мужчину, в мрачном безмолвии шагавшего рядом с ним. Молчишь, брат? Ну, ну…
Нет, Ральф не стал бы утверждать, что подозревает Томаса в убийстве, - и вовсе не потому, что считает такое предположение полностью безрассудным, а потому, что, как человек, близкий к закону, полагает: обвинение всегда должно быть подтверждено неоспоримыми доказательствами, а не повисать в воздухе. В данном же случае никаких доказательств у него нет. Лишь догадки, домыслы… Ну, может быть, легкие подозрения, основанные на не совсем обычном поведении Томаса. Но кто сказал, что Томас обычный человек? И много ли их вообще на свете, обычных людей?
Необычность Томаса, продолжал размышлять Ральф, начинается уже с того, что тот избрал совершенно не подходящую для себя стезю - монашество. Почему он это сделал?.. Остановимся на этом вопросе, и если раньше особых причин искать ответа не было, то с сегодняшнего дня они появились и требуют самого скорого решения.
Ну, во-первых, воспитание и то, как Томас говорит, заставляют предположить в нем человека достаточно высокого происхождения. Развивая эту гипотезу, Ральф позволил себе сделать допущение, что Томас мог быть внебрачным ребенком, и вполне вероятно, что недостаточно высокий ранг или титул не дал возможности его отцу определить сына в монастырь, не такой захудалый, как Тиндал. Однако Ральф вскоре отбросил свое первое предположение, потому что припомнил вполне проверенные слухи о том, что мать Томаса отнюдь не посудомойка, а отец не мелкопоместный рыцарь, а берите выше… Лучше всех, наверное, об этом может знать братец Ральфа, шериф, но Ральф не станет связываться с ним, чтобы лишний раз не нарываться на его высокомерие и грубость.
Теперь во-вторых. Каким бы ни было происхождение Томаса, он определенно не из тех, кто надает в обморок при виде трупа. Да и мало разве видел он их в монастырском лазарете? И, наконец, в-третьих. Возможно, все оно так и есть: не понравился трупный запах, с утра ничего не ел, вымотался, устал - вот и свалился без памяти. Но после того как пришел в себя, почему впал в такое уныние - молчит, еле ноги переставляет?..
Ральф удрученно покачал головой: нет, что-то здесь не так. Что-то этот молодой красавец скрывает от всех, кроме, может, своего духовника. И, вполне может быть, тайна его связана с этим Христовым воином, горемыкой-крестоносцем, который причинил ему когда-то какое-то страшное зло. Но какое? И отчего Томас так внимательно рассматривал его руки?
Ральф сжал свои руки в кулаки: в нем закипало раздражение. Что же, в самом деле, получается, черт побери? Как последнюю свинью зарезали солдата - человека, который воевал на Святой земле за Крест Господень… Я же тычусь, как беспомощный теленок в коровье вымя, не могу понять, с чего начинать расследование убийства, за что зацепиться. А тот, кого я считал своим другом, крутит мне мозги, темнит, не хочет сказать ни одного правдивого слова!
Но я все равно найду убийцу этого несчастного солдата, будь я неладен! И если Томас что-то знает, но думает скрыть, я…
Резкий крик прервал размышления Ральфа.
Внезапно, без всякого предупреждения, из темноты выскочила чья-то фигура и бросилась на них.
Ральф схватился за рукоятку меча. Но Томас удержал его, не дал обнажить оружие.
- Не надо, он ничего плохого не сделает, - сказал он, а появившийся человек изгибался и приплясывал в это время перед ними.
Потом он запел высоким, пронзительным голосом на какой-то неведомый мотив:
- Человек остался без потрохов… без потрохов… - вопил он, обхватив себя руками, словно защищая свое тело. - Человек остался без ничего, а слуга закона не охраняет его… - Голос у него сник, и почти шепотом он добавил: - Король остался без шута, а шут без короля… Увы, увы, увы… Ля-ля, ля-ля, ля-ля…
- Тьфу ты! - взорвался Ральф. - Только его не хватало! Это тот самый бешеный, которого я уже видел здесь, когда привез труп.
- Безумный, - уточнил Томас.
- Одержимый! - хотел остаться при своем определении Ральф.
Но и Томас не был намерен сдаваться.
- Одержимые обычно богохульствуют, - сказал он, когда больной, продолжая пританцовывать, стал удаляться от них. - А этот всего-навсего танцует и поет. Если он и одержим, то, пожалуй, только любовью к танцам.
- …Монахи тут, монахи там… - пел объект их разговора, то приближаясь к ним, то опять удаляясь. - Гуляют по святым местам…
- И много у вас безумных здесь? - спросил Ральф.
- Не очень. В Лондоне намного больше.
Ральф фыркнул с отвращением.
- Лондон вообще город безумных! А те, кто сам еще не стал безумным там, страсть как любят смотреть на них на улицах и в сумасшедших домах и отпускать шуточки. Что за удовольствие мы получаем, наблюдая за этими несчастными? Никогда этого понять не мог.
- Наверное, радуемся, что сами не стали такими, - предположил Томас.
- И это очень глупо с нашей стороны, брат. Потому что промежуток между теми, кто пока еще в здравом уме, и теми, кто его уже лишился, весьма узкий. Вот такой…
Ральф раздвинул большой и указательный пальцы руки на едва заметное расстояние.
Впервые за долгое время Томас слегка улыбнулся.
- В мое отсутствие вы начали размышлять на философские темы, коронер, - сказал он.
- Ничего подобного, монах! Все из-за этого проклятого дождя. Он размывает остатки нормальных мыслей, и появляется что-то вроде философии.
Улыбка еще не сошла с лица Томаса, когда безумный снова приблизился к ним и широко раскрытыми от ужаса глазами уставился прямо в него. Томас содрогнулся.
- Зачем ты так смотришь на меня? - невольно прошептал он.
Ральф не мог не заметить этого взгляда, а также впечатления, которое тот произвел на Томаса.
ГЛАВА 16
Ральф с неодобрением взирал на темнеющее небо. Мало того, что не прекращается дождь, морской ветер сделался еще пронзительней и настойчивей. Поеживаясь, коронер заторопился под один из навесов вблизи лазарета. Холод и дождь - это, в общем, противно, но тому, чем он сейчас собирается заняться, они могут поспособствовать.
Убийца почти наверняка находится в такую погодку именно тут. Только отъявленный глупец продолжит путь под таким ливнем. Не упуская из поля зрения тех немногих, кто слоняется по двору под дождем и ветром, Ральф решительно направился к входу в помещение, рассудив, что разумный человек, а убийца поневоле должен стать таким, сообразит, что безопасней всего сейчас было бы проникнуть в лазарет, для чего следует прикинуться куда более больным, чем он мог быть на самом деле, и там раствориться в общей массе среди настоящих больных. А заодно получить горячую еду и сухую постель. Чего доброго, этот негодяй еще уговорил сестру Кристину помолиться за его запятнанную кровью душонку, не открывая, конечно, того, что он совершил.
Ральф был почти уверен, что убийца ни за что на свете не стал бы останавливаться в деревенской гостинице, хотя и условия там получше, и белье почище, да и еда, и питье больше подходят для нормального мужчины. И для паломника тоже. Мясной пудинг и кружка хорошего вина - кто же сравнит это с постной монастырской пищей?.. Ральф был совершенно согласен с теми, кто так считает. Но его немного удивляло, что, насколько он знал, настоятельница Элинор тоже не возражала против открытия гостиницы, которая переманивала немало постояльцев и нарушала тем самым сложившиеся давние традиции. На гостеприимство монастыря претендовали теперь почти исключительно больные да еще небольшое количество странствующих монахов. Однако, в отличие от брата Мэтью, Элинор не предавала анафеме хозяина гостиницы и не призывала громы небесные на его бедную голову и на головы его поставщиков.
Все же для успокоения своей совести Ральф отправил Кутберта в гостиницу, чтобы тот вызнал, кто останавливался там сегодня или, может, возвратился туда после недолгого отсутствия. Кутберт вернулся с сообщением, что по причине жуткой погоды ни тех, ни других, к сожалению, не было, а те, кто уже остановился, никуда из гостиницы не выходили и, на радость хозяев, ели и пили в два раза больше, чем в другие дни.
Ральф мрачно кивал, слушая донесение помощника. Конечно, он предпочел бы расспрашивать обычных здоровых путников в приличной гостинице, где и сам имел бы возможность вкусить горячий мясной пудинг и запить его кружкой доброго эля, а не теребить расспросами больных несчастных людей. Не говоря уж о том, что убийца мог все же не задержаться в монастыре. Или что он настолько ловок, что Ральф его ни за что не разоблачит. В общем, коронер с неохотой, но допускал, что преступник может оказаться не глупее, а то и умнее его самого.
И все это отнюдь не способствовало улучшению его настроения, когда он распрощался наконец с Томасом у входа в монастырские кельи. Вообще, надо сказать, за годы пребывания в солдатах и потом в должности коронера, то есть следователя по делам о насильственной смерти, Ральф пришел к достаточно твердому убеждению, что вовсе не чертенята с раздвоенными хвостами специально вылезают из своей курящейся дымом преисподней, дабы навредить человечеству. Ничего подобного! Оно прекрасно это научилось делать само - вредить себе, - а посланцы князя тьмы только удовлетворенно кивают рогатыми головами да приветливо машут раздвоенными хвостами.
Про себя Ральф знал, что за свою не слишком долгую жизнь он успел уже понаделать и помыслить немало дурного, но знал также, что ему не чуждо, слава Богу, ощущение собственной вины и желание отрешиться от нее осознанием и покаянием.
Ведь не далее как сегодня, к примеру, он в течение нескольких часов испытывал соромное вожделение - мало того что к монахине, но почти одновременно к совсем юной девушке Гите, родной сестре друга своего детства. Когда Гита совсем недавно угостила его хлебом с сыром и произнесла что-то шутливое насчет того, что в пустом желудке чертенята играют в салки, он внезапно увидел, что она уже не ребенок, а настоящая женщина с тугими бедрами и тонкой талией, и, к своему стыду и ужасу, ощутил некое движение в своих чреслах.
Наверное, я более греховен, чем другие мужчины, решил он, но что-то говорило ему: это совсем не так, поскольку даже монахам, тому же Томасу, если судить порою по выражению их лиц и глаз, даже им никуда не деваться от этих чувств. Только они обязаны их таить, скрывать от всех, и в первую очередь - от самих себя. И не только эти чувства, но и все остальные - кроме одного: благоговения перед Господом. Однако Томас не сумел сегодня этого сделать и повел себя весьма странно. Чтобы не сказать - подозрительно… Отчего он был так напуган лицезрением трупа? - вновь и вновь спрашивал себя Ральф. И отчего этот несчастный безумец с таким ужасом взирал на Томаса? Какая между всем этим связь? Или просто цепь совпадений?..
Как в старой детской сказке, все начиналось сначала.
- Проклятье! - вырвалось у Ральфа, он в сердцах сплюнул и резко шагнул вперед, а какой-то человек, находившийся поблизости, в испуге отскочил в сторону.
Ральф даже не заметил его: решительно отбросив все посторонние мысли - о женских бедрах, о девичьей груди, - он направился к дверям в лазарет и вошел туда, осуждая себя, что не сделал этого намного раньше, а потратил уйму времени на осмотр трупа и разговоры. А убийца, небось, давно уже поел, пригрелся, уснул и, быть может, видит светлые сны. Чистые и невинные.
* * *
В больничной палате Ральф первым делом обратился к служителю.
- Слушаю, коронер, - откликнулся тот, повернувшись к Ральфу от женщины с шестью детьми, чьи лица были мелко усыпаны красными пятнами.
- Где сейчас этот… ваш сумасшедший плясун? - спросил Ральф.
- Спит, благодарение Богу.
- Я хочу поговорить с ним.
- Лучше оставить его в покое, коронер. Сестра Кристина только-только утихомирила его своими молитвами. Если разбудить, он снова подымет шум. Пожалейте, коли уж не больных и умирающих, то нас, кто ухаживает за ними.
Произнося это, монах наклонился к маленькой девочке, у которой началась рвота, и брызги попали ему на рясу. Он спокойно отряхнул ее и вытер лицо девочки рукавом. Девочка подняла вверх лицо и заныла, ее мать в отчаянии заломила руки.
Ральф нахмурился: да, всем здесь явно не до него с его расследованием. Подумаешь, убийство! У них у всех свои беды… И у безумца, кого он хочет разбудить, тоже. Только он никакой не безумец - со всей определенностью простучало вдруг в голове у Ральфа. Несмотря на все песни и пляски. И в словах, которые он произносил, несомненно был какой-то свой смысл, хорошо понятный и ему, и, наверное, Томасу. А танец… он был плохо исполнен и не выглядел правдоподобно. Но самое главное - непонятная, однако явная связь между этими двумя людьми: фальшивым безумцем и странным монахом.
Итак, никаких отсрочек - он немедленно допросит того, кто изображает из себя умалишенного. Пускай тот спросонья изображает невесть кого - пусть прыгает на стены, виснет на балках потолка, танцует на койках!
Ральф сжал руку в кулак и потряс им перед прислужником в лазарете.
- Видишь это? Если твой танцор опять начнет свои штучки, я найду способ его надолго успокоить. А сейчас - разбуди его!
Тот недовольно скривился, и поручив монахине заняться женщиной и целым выводком ее детей, двинулся вглубь палаты, позвав Ральфа за собой.
* * *
У палаты для особо тяжелых больных никто не дежурил, и Ральфу это не понравилось, но монах-служитель пожал плечами и сказал, показывая на людей, ожидающих, когда на них посмотрят, выслушают или куда-то уложат:
- Мы не сторожим их, коронер, а пытаемся помочь, насколько в наших силах.
- А что с этим безумным? - У Ральфа был сейчас один интерес. - Кто-нибудь будет изгонять из него беса?
- Сестра Кристина пробует исцелить его. После очередной молитвы он успокоился и заснул. Это хороший признак, так мы думаем, и не хотим ему мешать.
Но Ральф не обратил внимания на этот намек: он уже, как охотничий пес, шел по следу.
- Оставь меня с ним, - сказал он, когда они подошли к койке безумца.
Служитель повернулся и, что-то ворча, ушел.
* * *
Мужчина действительно спал, даже слегка храпел. Если все это опять не было притворством. Так думал Ральф, разглядывая его спокойное лицо: наверное, сон, как и смерть, накладывает на лицо любого преступника печать благочестия.
Тьфу ты! - укорил он сам себя. - Я, кажется, начинаю выражать свои мысли так же, как эти пустобрехи-поэты, дружки моего брата.
Он продолжал вглядываться в спящего. Нет, он не похож на того, кто в прошлом был преступником: ноздри не вырваны, оба уха тоже в целости. Правда, нос хранит следы перелома. Кем же он был в последнее время? Уличным бродягой? Солдатом?
Ральф нагнулся к его руке, лежащей поверх покрывала. Все пальцы на месте, хотя усеяны многочисленными мелкими шрамами. Определенно, человек неплохо знаком с ножами и другими острыми предметами. А может, перед тем, как сорваться с круга, он был добропорядочным ремесленником?
Мужчина пошевелился, перевернулся с бока на спину. Знака крестоносца у него на одежде не было, и вообще ничто не указывало, что он бывший воин. Верхняя одежда со складками вокруг горла и капюшоном напоминала монашескую, вместо пояса была веревка. Ткань грубая, потертая и грязная. Никакого указания на принадлежность к какому-либо монашескому ордену тоже не было.
Судя по багровому цвету лица, можно было вполне предположить, что человек либо отдавал немалую дань вину, либо провел много времени в южных краях. А возможно, и то, и другое вместе. Быть может, он был одним из тех странствующих проповедников вроде Петра Пустынника, кто склонял мужчин, женщин и даже детей к походу в Землю обетованную, чтобы они там воевали - с помощью своих посохов, кулаков и веры - против неверных и по большей части погибали или попадали в плен и становились рабами. Петр Пустынник, как и многие его подражатели и ученики, избежал, слава Богу, этой участи.
Ральфу хотелось, чтобы лежащий перед ним человек не был из числа этих презираемых им шарлатанов, пользующихся невежеством, простодушием или чистой верой своих обманутых последователей. Если бы он оказался из их братии, Ральф с удовольствием подверг бы его таким же испытаниям…
Внезапно он понял, что человек смотрит ему в лицо и сна у него ни в одном глазу.
- Хотите говорить со мной?
Голос был хриплый, речь какая-то невнятная, словно мужчина давно не произносил ни слова. Он приподнялся на койке и надвинул на голову капюшон, но тут же резко откинул его, словно нарочито показывая, что изменил намерению скрывать свою внешность.
- Ты ведь совсем не сумасшедший, - утвердительно сказал Ральф.
- А что такое сумасшествие, коронер?
- Я здесь не для того, чтобы играть словами, приятель. Как ты зовешься?
Мужчина развел руками:
- Как? Адам. Иисус. Вельзевул… Подойдет любое имя.
Ральф схватил его за воротник и посадил прямо.
- Не пытайся валять дурака со мной и снова нести всякую тарабарщину! Представление для публики окончено. Впрочем, можешь, если очень хочется, еще немного потанцевать, но имей в виду: те, кто пляшет для меня, делают это обычно на конце веревки.
- Что ж, коронер, я и вправду люблю танцы и веселье. Но не виселицу. Она мне никогда не заменит даже самый низкий потолок. И разговаривать я предпочитаю здесь, под этой святой крышей. На нашем прекрасном английском, а не на тарабарском языке.
Его слова опять звучали насмешливо, даже нагло, но в глазах затаился страх, Ральф это видел и был удовлетворен. Он толкнул его обратно на койку:
- Кто ты?
- Некто, не стоящий внимания. Вольный человек, пилигрим, который бродит в поисках исцеления своей невидимой глазу раны.
Разве не все мы такие пилигримы? - мелькнуло в голове у Ральфа. - Неплохо сказал наш безумец.
- Ты, разумеется, не безумец, - ответил Ральф самому себе, но обращаясь к мужчине. - Зачем эта игра в безумие?
- Безумие ли, коронер, бояться оруженосца Сатаны, который прячется в лесах вдоль дорог или среди бредущих в одном направлении путников? Помешанного он не трогает, на разумного нападает. Так кто из нас не в своем уме?
Ральф сжал кулаки: он ощутил почти полную беспомощность в словесном поединке с этим человеком.
- По какой дороге ты пришел в Тиндал? - спросил Ральф.
- По той, что ведет через деревню.