IV
Он шагал, не таясь, к инженерному дому, наклонясь вперед, преодолевая порывы ветра. Было еще не поздно, седьмой час, гудок Обуховского завода к ночной смене еще не проревел в темноте. Был Константин Кричевский в состоянии раздраженном, жмурил глаза, пытаясь изгнать видение стройных ног в белых чулках, перехваченных туго подвязками, царапал ногтями ладонь, словно срывая ощущение прохладной нежной женской кожи.
- Бесовщина!.. Чистая бесовщина! - бормотал он. - Надобно мне остановиться!.. Верно батюшка говорил про роковую любовь! Да и какая это любовь? Безобразие! Срам господень! Стыдоба, да и только! Использует она меня, как хочет! Вот прилипла-то!.. Ничего у вас, сударыня, не выйдет! У меня своя голова на плечах есть! Я на побегушках у вашего любовника состоять не стану, нет-с! Изыди, сатана!
- Бог с вами, Константин Афанасьевич! - раздался девичий голос из темноты. - Давно ли с нечистым меня путать стали?! Вот дожилася, однако!..
- Анютка, прости! - сказал Костя, запыхавшись от скорой ходьбы. - Это я так… Тороплюсь!
Он попытался обойти девушку, стоявшую у него на пути, на узкой тропинке среди сугробов, ступил правой ногой в снег и увяз тотчас по колено, чертыхаясь. Она схватила его за руку и со смехом помогла выбраться. Теперь они оба стояли на утоптанном насте, но Анютка не спешила отпускать его руку, прижимая ее к груди, как черенок метлы.
- А незачем вам торопиться, Константин Афанасьевич! - сказала она. - Шемаханскую ведьму нынче к вам участок сволокли… Неужто не знаете?! А коли знаете, так что ж не остановитесь словечком перемолвиться? Прежде так поцелуи в окно слали, а теперь так и на разговор у вас минутки нет!
- Какие поцелуи? Какое окно? - изумился Кричевский, чувствуя, как кровь его бежит жарче к щекам.
- Как же какие? Когда вы с этим шалопаем, Шевыревым Петькой, у церкви стояли?! Прямо ведь в окно ко мне смотрели и поцелуи слали, один за одним! Я еще диву давалась, как вы меня у окна-то в потемках разглядели! Вспомнили? Ну, вот… Тогда вы добрый были, а теперь вона какой злой! С лица спали даже… Видно, сушит она вас, ведьма-то! Она умеет!..
- Ты, Анютка, вот что… - сказал Константин, смущенно покашливая в кулак, все еще пытаясь отнять руку. - Ты не называй ее ведьмой, хорошо? Она несчастная женщина и попала в переплет изрядный…
- Да мне-то что! - дернула плечом Анютка, отводя голубые повлажневшие глаза. - Не буду называть, коли не велите… Только не любит она вас, Константин Афанасьевич! Видит Бог, не любит! Не любовь это!
- Не любит, говоришь? - помрачнев лицом, переспросил Костя в задумчивости. - А тебе-то почем знать?!
- Сердце мне вещует! Когда любишь - бережешь своего соколика! Чтобы, не дай бог, беда с ним какая не приключилася! Лишнего шагу не ступнешь неосторожно, чтобы ему не навредить!
Они выбрались с заваленного снегом тротуара на расчищенную мостовую и пошли, не спеша, под руку. Уже близка была темная подворотня инженерского дома, близ которой и начались события, закружившие Константина.
- А я бы вас любила! - тихо сказала девушка, припав головой к рукаву его шинели. - Ох, как любила бы! Ублажила бы, чего ни пожелали бы! Чего от ведьмы шемаханской вовек не дождетесь!
От волос ее пахнуло вдруг такой свежестью, такой безыскусной простотой, что сердце у Кости дрогнуло и сознание помутилось. "Вот она, простая любовь! - подумалось ему. - Рядом совсем, только руку протяни! Ко всем дьяволам эти роковые сложности! Я сам себе выберу судьбу!". Сухо стало у него в горле, а в голове ясно и холодно. Он решительно взял Анютку за теплую пухлую ладошку.
- Пошли!
Молча, согласно, не сказав больше друг другу ни словечка, они шмыгнули в темную подворотню, взбежали, стараясь не шуметь, во второй этаж, к седьмому номеру.
- Ой, батюшки! - шепнула Анютка, блестя глазами, завидев большой ключ в Костиных руках. - А ну как есть кто в квартире?!
- Тихо! - заговорщицки подмигнул он ей. - Нету там никого, я знаю!
Она засмеялась, затряслась мелко от волнения и от радости, что он шутит с нею и разговаривает. Ключ провернулся легко, и дверь бесшумно отворилась.
- Ой, я не пойду! - уперлась вдруг Анюта. - Там темно, я боюсь!
Тут совсем близко, над ними, в третьем этаже раскрылась дверь квартиры и на лестницу вышел кто-то из жильцов. Поспешно Константин втянул упирающуюся девушку вовнутрь и прикрыл дверь, брякнув щеколдой.
- Хм! - раздалось наверху. - Что это там? Надобно взглянуть!
Привлеченный звуком щеколды, неведомый господин поспешно сбежал этажом ниже и остановился прямо напротив двери в квартиру Лейхфельда. За дверью Костя сжал в объятия струхнувшую, зажмурившую глаза Анютку и накрепко залепил ей нежный рот жарким поцелуем.
- Однако! - сказал господин и подергал запертую дверь. - Я поклясться готов, что слышал звук! Неужто у меня галлюцинации? Надобно будет дворнику сказать…
Пошел он, однако, не наверх, в дворницкую, а вниз, по своим делам. Успокоенный Костя, не выпуская Анюту, ощупью принялся пробираться знакомой прихожей к спальне.
- Куда мы идем? - спросила девушка, цепляясь за него. - Я ничего не вижу! Ой! Голова кружится!..
- Ничего… Сейчас засветим что-нибудь… - бормотал Костя, не переставая целовать ее, распаляясь все больше, чувствуя знакомые запахи спальни - ее духов и одежды.
В спальне было светлее, рассеянное сияние шло от окна, от луны. Посадив девушку на широкое ложе, не зажигая свечей, Костя принялся поспешно стаскивать с плеч шинель и одежду, бросая все на пол. "Если зажмуриться, - подумалось ему, - кажется, что это она здесь…".
Анютка смотрела на него испуганно, раздувая широкие ноздри вздернутого носика.
- Ой, Костинька… Константин Афанасьевич, может, не надо? Может, лучше к батюшке, под благословение… С образами? Я уж так вас буду любить… Деток нарожу…
- Молчи, молчи! - прошептал он, прикрывая глаза, решительно расстегивая на ней полушубок. - Умоляю тебя, молчи!
- Хорошо, хорошо, я буду молчать! - шептала она, высвобождая полные плечи из одежды, трогая мокрыми ладошками его крепкую шею, просунув руки под ворот нижней рубахи. - Какой ты красивый… Горячий какой! Прямо печка! Так и пышешь! Я все буду делать, чтобы только тебе понравиться! Я давно на тебя засматривалась, только даже мечтать боялась… Я молчу, молчу… Ой, щекотно! Ты мой соколик, ты мой родненький! Только страшно мне отчего-то, Костинька! Ой, Костинька! Ой, Костинька! Ой, Костинька! Ой!.. Ой!!. Ой!!!
Когда прошла первая истома, Константин открыл глаза. Анютка лежала навзничь, с обнаженными пышными грудями, торчащими нагло в обе стороны, закинув полные руки за голову и глядя в потолок. "Она лежала при луне…" - совсем некстати вспомнилось Кричевскому. Он попытался снова прикрыть глаза, но Анюта заметила, что он не спит.
- Проснулся? - радостно спросила она его, целуя и ласкаясь. - Соня какой! А я лежу вот и мечтаю: хорошо бы нам с тобой жить в этой квартире! Я бы тут все не так переставила бы! Ты знаешь, я подумала на досуге: я хочу быть барыней! Хочу большую квартиру, и карету, и тебя! Я смогу, ты не сомневайся! Тебе не будет за меня стыдно!
Она проворно выбралась из смятых простыней и вороха одежды и села, ничуть не стесняясь своей наготы, поджав толстые коротенькие ноги, охватив круглые широкие коленки. И тотчас вспомнились Косте другие ноги, тонкие, точеные, сильные… Он едва не застонал от отчаяния.
- Батюшки святы! - воскликнула Анютка. - Я же здесь еще ничего не видела! Я хочу все здесь посмотреть, все комнаты! Вот так хоромы! Сколько же народу тут проживало?!
Она спрыгнула на пол и побежала вглубь квартиры, играя аппетитными ягодицами, болтая длинными, в пояс, русыми волосами.
- Куда ты! - забеспокоился Костя. - К окнам не подходи, сумасшедшая! Увидят же с улицы!
- Поймай меня, поймай! - дразнила она его, бегая по комнатам голышом, тряся грудями, стуча босыми пятками по полу. - Давай в пятнашки играть!
- Не колоти так ходунками! Соседи снизу услышат! - урезонивал он ее, шагая длинными ногами по холодному полу.
Игра нравилась ему, он преследовал Анютку, не знакомую с устройством квартиры инженера, пока, наконец, не загнал ее, трепещущую и хохочущую, в кухню. Тут на глаза ему попалась печка. "Позади, за заслонкой, два кирпича…" - прозвучал вдруг в ушах ее скорбный голос. И снова: "Хоть так пропадать, хоть так…".
- Ох, черт!.. - сказал Константин, остановившись, поднеся руку к глазам, точно прозревая от временного затмения. - Как же я забылся-то!..
- Ку-ку! - сказала Анютка, выглядывая из-за печки. - Не поймал!
- Анюта, постой! - сказал он серьезно. - Постой, хватит! Тебе пора уходить. У меня дела еще тут… Я же не просто так сюда ехал, а с поручением от станового!
- От самого пристава! - ахнула Анютка, для которой Леопольд Евграфович был особой, сравнимой по авторитету разве что с государем императором. - Я сейчас! Я мигом! А мы завтра свидимся?! Ты меня сюда еще приведешь?! Еще поиграем?!
- Свидимся! - покорно кивал Костя, подавая ей одежду. - Приведу! Поиграем!
- А ты меня любишь? - спросила вдруг Анюта серьезно.
- Люблю!.. - через силу выдавил он, втискивая в руки ей полушубок и платок, подталкивая уже ее к двери. - Смотри, чтобы дворник тебя не видел! Все, все, ступай уж, наконец! Ступай!
V
Когда за нею закрылась, наконец, дверь, Константин Кричевский еще некоторое время прислушивался к затихающим шагам маленьких валенок на лестнице и, дождавшись хлопка парадного, заметался по квартире, охватив пылающие стыдом щеки ладонями.
- Подлец! Скотина! - в голос бранил он себя. - Как ты мог! Когда она там ждет помощи, он тут себе развлекается с пейзанками! Скотина!.. Простой любви ищет!..
Тотчас устыдившись, вспомнив живо Анютины пылкие слова и ласки и свое холодное, вымученное "люблю", он застонал, разрываясь в противоречиях. Как же так?! Выходит, простая любовь не для него? Ускакать захотел от своей судьбы! Видали хитреца?! Нет уж, брат! Свою судьбу конем не объедешь! Хорошо было с Анютой, но лишь всего несколько минут, а потом снова она… судьба!
Порешив, что не время казниться, когда надобно действовать, Константин направился на кухню. Подставив стул, он влез на него с ногами и принялся шарить рукой по выстывшей, не топленной с вечера трубе над заслонкой. Старая побелка, паутина, мусор и труха посыпались сверху на него, попали в рот, запорошили глаза. Обламывая ногти, скреб он по твердой, нерушимой кирпичной кладке в поисках слабого места - напрасно! Все кирпичи стояли, как один, твердо, не шелохнувшись.
- Ах ты ж!.. - разочарованно хлопнул себя по бедру Кричевский, оставив на форменной штанине белесый отпечаток пятерни. - Инженеришка, будь он неладен! Подкузьмил! В обман ввел! Подлец! А она-то поверила!..
Вдруг пришла ему в голову спасительная мысль, что не там он ищет. Он снова потянулся вверх, только шарить рукою стал уже не по трубе, а по рыхлой отсырелой стене напротив печной заслонки. Кирпич здесь изъеден был мокрицами и внезапно подался, поехал в сторону, с грохотом вывалился на пол целым куском по ту сторону печи и разбился об доски, разлетелся по всей кухне. Образовалось отверстие, в котором Костины пальцы нашарили нечто тяжелое, твердое, подобное бруску металла, зашитое в суровую мешковину.
- Ох, ты… - пропыхтел Кричевский, с натугой стаскивая находку напряженными до судороги пальцами. - Однако тяжесть! Золото тут у нее, что ли? На полпуда, не меньше!
Аккуратно уложив вещицу на стол, под рассеянный и обманный лунный свет, он принялся разглядывать ее, поворачивая, со всех сторон. Это было нечто, формой и размерами напоминающее кирпич, но явно не из глины, и отдавало машинным маслом и отчего-то типографской краской. Мешковина на раскрыве была тщательнейшим образом зашита меленькими стежками в виде конверта, а сам шов поверху многократно покрыт сургучными печатями с какими-то странными оттисками не то солнца, не то короны, так, что добраться до содержимого и изучить его было невозможно, не нарушив целостности печатей. Господин Белавин не пылал желанием знакомить кого-либо со своей вещицей, которую, по выражению княжны, предпочитал хранить на стороне.
Приглядевшись, Константин заметил, что с одного боку пара печатей была сломана, а шов нарушен и поверху зашит кое-как, поспешно, вкривь и вкось крупными мужскими стежками, другими нитками. "Видно, Лейхфельдова работа", - подумалось Кричевскому. Порешив не любопытствовать, а просто доставить поскорее вещь нынче же вечером хозяину и покончить с этим, попросив попутно Симона Павловича навсегда забыть дорогу в Обуховскую слободу, Костя засобирался в путь.
Нести тяжелый предмет в руках было неловко: печати можно было повредить, да и в глаза бросалось. Молодой человек принялся шарить по комнатам в поисках чего-либо сподручного, да все попадались ему то корзинки, то Сашенькины портпледы, с коими в форме полицейского он представлял бы на улицах забавное зрелище. Наконец в прихожей, под вешалкой нашел он пузатый старый саквояж рыжей воловьей кожи, хорошей выделки, на крепкой костяной ручке, с большим замком, с тонкой пачкой старых бумаг внутри.
Вещица господина Белавина в аккурат уместилась на дне, даже бумаг вынимать не пришлось. Посмотревшись в зеркало, носившее все еще следы роковой пули, ранившей Евгения Лейхфельда неделю назад, Константин остался доволен собой. Он осторожно, с оглядкой, вышел из квартиры, тщательно запер дверь и, никем не замеченный, отправился в путь, резонно рассудив, что Сашины вещи соберет и подготовит потом, по возвращению своему, уложив их все в тот же саквояж, когда освободит его от веской таинственной "вещицы".
До Шлиссельбургского моста и Лавры пришлось ему пройти пешком, а там он оседлал весьма кстати подвернувшегося "рыболова" - изящную одноконную каретку "товарищества общественных экипажей", с лошадью в шорах и английской упряжи, с бритым кучером в сером цилиндре, гороховом пальто, с длинным бичом в руках. Из-за сходства бича с удочкой остроумные петербуржцы и прозвали этот вид транспорта "рыболовом".
"Рыболов" щелкнул бичом, каретка бойко затряслась по булыжной мостовой Старо-Невского, освещенного редкими чадящими масляными фонарями, уступив путь другой, богатой, запряженной четверкой, с форейтором, крикнувшим "Па-ди-и!!", и двумя лакеями на запятках. Сквозь подсвеченные стекла кареты виднелся белый клобук с бриллиантом - митрополит возвращался в Лавру с заседания Святейшего Синода.
Костя нечасто выезжал в город и, сидя в шаткой каретке, с любопытством разглядывал все вокруг. Старо-Невский проспект в ту пору обстроен был заборами и невысокими деревянными домами, безымянными переулками, выходящими на пустырь и казацкие казармы. На Конной площади под фонарем возвышался издали видный черный эшафот - значит, сегодня была публичная экзекуция. Знаменскую площадь, обширную и пустынную, заметенную снегом, крутым оврагом пересекала замерзшая речка Лиговка. Вблизи нее, по левому краю Знаменки темнело здание вокзала Петербуржско-Московской железной дороги, по которой давно мечталось проехать молодому Кричевскому - хоть до Бологого, по высокому деревянному Веребьинскому мосту через Волхов…
От широкого моста через Лиговку началась мостовая Невского проспекта, поначалу тоже булыжная, от Аничкова дворца - торцевая. Здесь жизнь била ключом, несмотря на темную пору. Ярко горели газовые фонари, в обе стороны сновали всевозможные экипажи - от карет, задние площадки которых были утыканы часто гвоздями остриями кверху, дабы воспрепятствовать уличной детворе раскатывать на них, до грузных пузатых омнибусов купца Синебрюхова, с кондуктором и входной дверцею сзади. Обширные окна экипажных заведений, темноватые рекламы театров марионеток и восковых фигур, магазины, прохожие, разносчики, военные… То и дело слышалась музыка и женский смех. На углу Невского и Литейного внимание молодого помощника станового пристава привлек трактир-ресторан Палкина, с подсвеченными витражами, изображающими сцены из новомодного французского романа "Собор Парижской богоматери", который Костя недавно читал. Нет, решительно, тут было интереснее и куда веселее, чем в темной и унылой Обуховке! Сюда бы ему, да с Сашенькой!
Величаво возвышался в глубине сквера Александринский театр, а перед ним в специальном павильоне, в своем национальном голландском наряде, в кружевном чепце с металлическими бляхами на висках восседала за прилавком своего процветающего вафельного заведения известная госпожа Гебгардт…
У Гостиного двора под фонарем недовольный мещанин норовил ухватить за бороду уличного торговца, тыча в нос ему обрывок грязной тряпицы, найденный им в пироге.
- А что ж ты хотел?! - отбивался, хохоча, торговец. - За три копейки - да чтобы с бархатом?! Шалишь, брат! Только с онучкой! Лопай, что дают! Невелик барин!
Проезд через Дворцовый мост был закрыт полицией по причине приема в Зимнем дворце, и они поехали через Николаевский, тоже деревянный, вмерзший до весны в стылую Неву. Здесь, вдоль гранитных набережных, удобных съездов на лед не было: приходилось и в зиму пользоваться мостами. Балаганы, обычные по Адмиралтейскому бульвару, закрыты были в пост, до самой пасхи.
Попутно припомнилась Кричевскому недавняя еще история, связанная с Николаевским мостом, проезжая через который император Николай заметил одинокие похоронные дроги с крашеным желтым гробом и укрепленной на нем офицерской каской и саблей. Никто не провожал покойника, одиноко простившегося с жизнью в военном госпитале и везомого на Смоленское кладбище. Узнав об этом от солдата-возничего, Николай, любящий создавать в жизни театральные эффекты, о которых потом подолгу судачили придворные, вышел из экипажа и пошел пешком провожать прах неизвестного офицера, за которым вскоре, следуя примеру царя, пошла тысячная толпа…
За Тучковым мостом, однако, праздник жизни кончился. С одной стороны потянулся большой и запущенный Александровский парк, с другой - редкие постройки с длинными заборами, за которыми скрывались обширные огороды. Место было темное, неуютное, почти что безлюдное. Константин затревожился. Не доезжая до Каменноостровского проспекта, кучер натянул вожжи и остановился.
- Расчет извольте! Вам сюда! - и ткнул бичом-удочкой налево, в темноту.
- Ты разве не довезешь меня до места? - недовольно поинтересовался молодой человек, не решаясь, однако, спорить с кучером.
- Никак нет-с! - нагло ответил тот. - Мне там не завернуть лошадь… Вы уж ножками извольте, тут рядом! Вот она, Бармалеевская!
- Название-то какое бусурманское! - пробормотал Костя, покорно высаживаясь из экипажа.
- Англичанин тут жил какой-то… Бармалей! - сказал кучер, щелкнул бичом и уехал, оставив молодого человека в одиночестве и темноте.