Собираясь домой, она достала из глубины ящика кулечек с настоящим чаем, полученный ею при последней выдаче пайка, положила его в сумку и направилась в переулок, где жила известная самогонщица Наталья Савкина. Здесь Ольга выменяла чай на четвертную бутылку самогона и стограммовый кусочек сала.
Подходя к своему дому, девушка преобразилась. Ноги ее пошли медленной шаркающей походкой, на лице появилась гримаса боли, в глазах навернулись слезы.
Верунька сразу увидела, что подружка ее не в себе, подскочила к ней, усадила на постель, принесла воды и стала выспрашивать, что произошло.
Положив ей голову на плечо, Ольга со слезами рассказала о случившемся. Верунька слушала, затаив дыхание и даже приоткрыв рот. Закончив, Ольга сказала:
– Вот и пришла пора мне отсюда уезжать. Думала здесь счастье найти, а нашла беду. Тут мне теперь нельзя… Люди засмеют.
– Да ты что, неужели… А какой срок-то?
– Похоже, третий месяц кончается.
– Вот беда. Что же делать-то? Не думала от ребеночка избавиться? Фелицата…
– Нет, Веруня, я на это не пойду. Лучше сама утоплюсь, а такого не будет.
Ольга вытащила из сумки четвертинку и поставила ее на стол.
– Доставай снедь, какая есть. Горе горевать будем. А потом ты меня приголубишь.
Верунька расцвела и смачно поцеловала ее в губы.
Утром, расчесывая свои густые волосы, Ольга сказала, глядя в зеркало:
– А что если старики Седовы о моей беременности узнают, каково будет?
Хозяйка ничего не ответила, лишь с любопытством взглянула на квартирантку.
"Вот тебе и несмышленая девчушка", – подумала она. Но вслух сказала:
– Видно, Фелицатин приворот свое действие закончил. Может, еще попробуем?
– Обождем маленько. Вот если орелик мой и вправду скоро семью привезет, тогда мы попытаемся его от женушки отвернуть. А там уж я сама буду действовать. Так ведь оно надежнее будет, правда?
– Правда, правда, – рассмеялась Верунька, – какая ты у меня взрослая стала. Не узнать. Приехала к нам совсем снегурочкой. А сегодня – женщина, да еще какая. Я те дам!
* * *
А Антон тем временем спешил в Арзамас. Он должен был сговориться с Ксюшей о времени переезда в Окоянов. В назначенный день она будет его ждать с упакованными вещами, а он до того времени поставит в известность родителей и приготовит все для проживания семьи.
Ксюша встретила его радостной улыбкой. Она заметно похорошела в домашней обстановке, следы тифа почти исчезли. Волосы подросли, в глазах появился блеск молодой, полной желания жить женщины.
– Миленький ты наш, а у нас пироги с морковью. Папе выдали муку, и мы устроили праздник. Быстрее раздевайся, садись к столу.
Лиза приветливо махала ему рукой из столовой. Они быстро нашли общий язык и нравились друг другу. Особенно Антона трогало то, что девочка была похожа на мать.
Седов задержался в Арзамасе до обеда и возвращался к себе в том блаженном состоянии безоглядной влюбленности, которое испытывал здесь же много лет назад.
Он стоял в проеме паровозной кабины, вдыхал пахнущий угольной гарью воздух, смотрел на пробегающие мимо, налившиеся зрелой зеленью перелески, уходящие в синее небо поля, а душа его пела хмельную песню любви и благодарности кому-то тайному, кто подарил ему эту прекрасную, неповторимую жизнь.
18
Секретно
21.09.20 Заведующему политическим бюро при уездной милиции г. Окоянова
т. Седову А.К.
Нами рассмотрены Ваши предложения в отношении эсера Д.С. Булая, в дальнейшем "Пилигрим". Считаем, что в заявлении "Пилигрима" имеются специальные искажения и пропуски имевшихся фактов. Доверия советской власти он фактически не заслуживает. Принимаем меры по проверке его сношений с ячейкой РСДРП(б) 1916 г. на Дальнем Востоке. Однако из-за отсутствия возможностей, получение данных пока не предоставляется. В архивах губернского жандармского управления он значится исключительно как член СР. Описан дерзким и опытным боевиком. Лично привел в исполнение несколько агентов охранки. Весьма опасен. В том числе применяет оружие без колебаний. Был близким ассистентом реакционного вождя СР В. Чернова. Лично знающие его осведомители считают, что разрыв "Пилигрима" с партией был возможен в силу его мелкобуржуазного вождизма и нетерпимого характера, который толкал к стычкам с другими боевиками. Но прямых фактов отрыва "Пилигрима" от эсеров не имеем.
Считаем преждевременно прекращать наблюдение за "Пилигримом". До окончания его проверки Вам надлежит приобрести осведомителя (желательно из числа близких родственников) и регулярно информировать секретный отдел о его действиях и умонастроениях. В случае проявления "Пилигримом" любых моментов контрреволюционной работы незамедлительно арестовать его и этапировать в губчека.
Нач. секретного отдела губчека
М. Фрумкин
– Хочу тебя обрадовать, Дмитрий Степанович. Наши с Алексеем аргументы возымели действие, и никаких мер к тебе приниматься не будет. Хотя, сам понимаешь, досматривать за тобой велено. Так что будем все вместе за тобой досматривать, – сказал Антон Мите, вызвав его к себе после получения ответа из Нижнего, – Начинай строительство. Может, и мне место письмоводителя подыщешь в своем ТОЗе, а то я что-то уставать начал.
– Отчего же письмоводителя, мы тебя и на высокую должность заведующего конным двором оформим. Таким людям у нас везде дорога.
– Митя, я теперь постоянно проворачиваю в голове наши разговоры. И чем дальше, тем больше появляется вопросов. Вот если бы Столыпину удалось провести реформы и остаться в живых, мне думается, Россия пошла бы другим путем.
– Возможно, ты прав. До гибели Столыпина была возможность завершить реформы и избежать втягивания в войну. Тогда, считай, в нынешнем двадцатом году Россия была бы уже сильнейшей империей в Европе, а то, может, и подальше. Как ты думаешь, сколько по этому размышлению у Петра Аркадьевича врагов было? Туча! Вот они и устроили на него настоящую охоту. Такую охоту, что уйти от смерти ему было невозможно. Так что, считай, убийство Столыпина стало поворотным моментом в нашей судьбе.
– А почему же твои эсеры за ним гонялись? Он ведь во многом вашу программу выполнял.
– Гонялись не столько эсеры вообще, сколько наши максималисты. Довольно маленькое ответвление партии. Но злые, черти. Только кроме них и другие желающие были со Столыпиным посчитаться. Вообще, таких сил было три. Первая – царский двор. Крупные помещики, что вокруг царя терлись, понимали, что реформы Столыпина отлучат их от кормушки. Они имели влияние на охранку.
– Вторая – наши максималисты. Им мало было реформ. Подавай все и сразу. Эти сопляки считали, что индивидуальным террором можно изменить правящий режим. Но покушение у них никак не ладилось, хотя они и получили море денег от зарубежных сил, которые боялись успеха столыпинской политики. Тут торчат уши зарубежных капиталистов, работавших через масонские общества.
Ну, и третья сила – кагалы. Этот политик был в состоянии пресечь приготовления к войне против России. А приготовления уже шли, и кагалы были готовы сделать свой вклад в них, лишь бы столкнуть царизм в эту пропасть. Убийство Столыпина и стало их вкладом. После его устранения в России уже не было силы, способной остановить военную катастрофу.
Поэтому, когда агент охранки, богатый еврейский мальчик Богров, застрелил Столыпина, стало ясно: кагалу надоело ждать результатов бестолковых попыток максималистов. Он купил начальника киевской охранки, а тот, в расчете на молчаливую благосклонность двора, создал своему агенту условия для покушения. Помнишь, какую свистопляску раскрутила тогда адвокатская коллегия и "прогрессивные" газеты в защиту Богрова? Это ли не свидетельство заговора?
– Думаю, наши товарищи не приняли бы такую версию из-за ее антиеврейского душка.
– При желании, конечно, можно приписать сюда и душок, только еврейский вопрос здесь не при чем. Кагал – только лишь политический инструмент, каких много. Еврейский вопрос – это, брат совсем другое дело. Это вопрос о судьбе народа. Его, ведь, царизм тоже не сумел разрешить.
Урезали в правах, загнали в черту оседлости, сделали врагами. Результат, как говорится, на лице. Здесь опять придется вспомнить Столыпина. Он хорошо понимал необходимость уравнения в правах еврейского населения, но уж больно много у этой идеи было врагов. В том числе и в кагалах. Ведь кагал – это организация по защите бесправных людей. Он не нужен, если они становятся нормальными гражданами…
Не знаю, добился бы Петр Аркадьевич успеха или нет. Только Столыпина опередили. Он убит, и о таких вещах можно забыть.
Поэтому я и думаю, Антон, что еврейский вопрос у нас возник, конечно, по воле судьбы. Но мы его сами превратили в катастрофу.
Мне ясно одно: этот пресловутый вопрос во всех странах разыгрывался денежными мешками каких угодно национальностей для достижения ими своих целей. У этих один бог – чистоган. Посмотришь их денежки на просвет – увидишь Люцифера. Да только и у них не все получается.
Например, в случае с Россией они просчитались. У нас, вопреки их планам, всех претендентов на власть одолел азиатско-варварский тип эсдека, сиречь, большевик, по сравнению с которым кровавый Кромвель – описавшийся шалунишка. Они еще не знают, какой зверь поднимается на лапы в верующей стране, у которой отнимают Бога. Когда же поймут – задрожат от страха. Оскал безбожной Совдепии будет для них ужасен. Придется им и у себя против нас такого же зверя выкармливать.
А были же и у них мудрые люди, например, Бисмарк. Предупреждали – не лезьте к русским со своими заговорами. Свое же дерьмо, извини, кушать будете. Нет, полезли.
Они вышли из исполкома заполночь и не спеша направились домой. Им не дано было знать, что в это время, далеко от Окоянова, над холмами Москвы, собирались в невидимую тучу стаи нечистой силы, чтобы плести черные сети боли и беспамятства над разумом пролетарского вождя Владимира Ульянова, посягнувшего презреть в великой своей роли русского Бога и русскую душу.
19
Мужики выпили уже немало самогонки, но разговор шел тяжело. Федор понимал, в чем дело, но не в состоянии был объяснить это доходчивыми словами.
А дело было в том, что все они вышли из самых что ни на есть бедняков Сонинки и стояли сейчас перед началом, как им казалось, благополучной жизни. Все они воевали в Красной Армии за землю и получили ее, вернувшись с фронта. Грядущее впервые повернулось к ним своей светлой стороной. Они видели, что теперь их труд будет приносить плоды их семьям. Они уже не могли даже и помыслить о возвращении в прежнее батрацкое, недостойное человеческого звания состояние. Все они правдами и неправдами обзавелись тягловой скотинкой. Кто-то обменял на лошадку золотые часики, отнятые у менялы-еврея во Львове, кому-то коняга отошел по наследству от тестя, кто-то по-другому измудрился, но все они ждали весны, как начала новой жизни.
Поэтому, когда Федор прямо рассказал им, что думает о следующем годе, мужики загрустили.
Конечно, им хотелось мирного труда и было тяжело помыслить о сопротивлении власти, за которую проливали кровь. Но они были уже не бессловесным скотом, который можно было бесстыдно обирать.
В отличие от многих других односельчан, эти бывшие солдаты познали мир и свою цену в нем. Они научились перешагивать через страх, ощущать собственную силу и стоять за себя с оружием в руках.
Ни один из них не испытал на себе продразверстки, потому что они еще не успели собрать своего урожая. Но они видели, что новая власть ведет себя беспощадно по отношению к крестьянам. Более-менее благополучно в Сонинке чувствовали себя лишь те хозяева, которые смогли обмануть продотряды.
Недавние борцы за Советскую власть столкнулись с необходимостью защищать от нее хлеб свой насущный. Это было противоречие, которое они не могли разрешить на своем "совете в Филях", созванном Федором и Михеем.
Как хотите, мужики, а я считаю, что война нас научила вместе держаться, – сказал Федор. – Конечно, такие дурачки, как Антип, нас и по отдельности не передушат. Кишка тонка. Но видишь, какие дела в России. Надо ко всякому готовиться. Вот у Антипки ТОЗ, пускай и у нас своя взаимопомощь будет. Ведь все же понимают, что опять придется в следующий урожай хлебушек припрятывать, а как же иначе? Только по-умному. Ведь если кто донесет – тюрьмы не избежать, а то и похуже… А излишки со всего урожая пусть Антипка сдает. Он большие урожаи собирает. Поэтому, други, надо нам думать, как хлеб будем прятать. Задача не из простых. В деревне глаз много. Да и желающие донести найдутся. Может, нам уж сегодня следует покумекать, где схрон копать и как его обустраивать. Пока осень стоит, глядишь, оно и удобнее будет, чем летом-то. Опять же, за зиму ясно станет, подглядел кто или нет.
– Ты, Федя, прав. Только я думаю, дальше идти надо. Подглядел кто, не подглядел, поди – догадайся. Надо, что бы нас на селе уважали да побаивались. Тогда и помалкивать будут. Хозяевами надо стать на селе, – вмешался Михей.
– Так хозяина уже власти назначили. Вон он – председатель комбеда-то.
– Пусть они на него и радуются. Мы тоже не против. Я про то говорю, кого люди слушать должны. К кому на суд приходить будут. У нас завсегда так было, что к самым крепким и головастым тянулись. Ну, а сегодня мы и есть самые крепкие. И поголовастей Антипки малость. А закон будет простой. Ежели кто этого не поймет – можно и поучить, силу свою показать. Согласны?
Мужики были согласны. Они понимали, что новая власть не хочет оставлять село в покое, и чувствовали, что ее щупальца будут окручивать их все сильнее и сильнее. Никакого другого выхода, кроме совместной самозащиты, они не видели.
– Ну что, порука? – спросил Федор.
– Порука, – ответили остальные.
Бывшие солдаты выпили по последнему стакану самогона, облобызались и разошлись по домам.
С этого времени в Сонинке стало негласно действовать ядро из бывших фронтовиков, неспешно, но уверенно прибравшее управление жизнью селян к своим рукам.
20
В понедельник вечером отец Лаврентий пришел к Седовым. Антона не было дома, и священник узнал об этом с облегчением. Разговор предстоял об Антоне, и разговор непростой.
Константин Владимирович сразу понял по лицу отца Лаврентия, что тот пришел с плохими вестями. Он завел священника в свой маленький кабинетик и сказал:
– Не томи, Леонид. Говори, в чем дело.
Вместо ответа отец Лаврентий опустился на колени перед иконой Спаса, висевшей над рабочим столом доктора, и стал молиться.
Закончив молитву, он сел напротив своего старинного друга и посмотрел ему в глаза.
– Большой грех совершаю, Костя. Тайну исповеди тебе предам. Только не знаю, что лучше: тайну хранить или душу спасать. Была вчера у меня на исповеди хозяйка девушки, что у Антона работает. Всякого греха на ней много, но не о ней речь. Между делом сказала она, что девушка эта от Антона ребенка ждет. Уже на четвертом месяце. А сын твой от нее отказался. У него теперь в Арзамасе невеста есть. Он туда постоянно путешествует. В общем, Ольга, так ее зовут, в плохом состоянии находится. В Бога не верит. Что делать – не знает. Того и гляди, беду натворит. Хозяйка ее совета спрашивала, а что я неверующему посоветовать могу? Товарищу Ленину написать? Дело серьезное, Костя. Не знаю, что Антон думает, но если беда случится, и он в ответе будет, и тебе за сына перед Богом отвечать.
Константин Владимирович сидел, опустив голову. Вчера Антон объявил, что привезет в родительский дом Ксюшу с дочкой. Старик помнил Ксюшу по прежним годам, она дважды гостила в Окоянове, когда сын был еще студентом. Хорошая, славная девушка. Наконец-то Антон сподобился обзавестись семьей и подарить им еще немного счастливой стариковской жизни. Они с Анной Николаевной сердечно обрадовались новости и стали готовиться к переезду Ксюши в Окоянов.
Доктор позвал свою жену и пересказал принесенную отцом Лаврентием новость.
– Надо что-то делать, Костя, – промолвила она, выслушав историю до конца. – Эту сотрудницу сына мы не знаем, но в стороне оставаться все равно не можем. Леонид прав. Здесь дело о жизни и смерти идет. Сначала, конечно, с Антошей поговорим. Только, я думаю, что бы он нам ни рассказал, девушку мы не оставим. Правда?
– Как же ее оставить. Ведь в ней уже наша кровь бьется.
Старики не спали до утра, поджидали Антона, Он появился только на рассвете, усталый, с черными кругами под глазами. Удивленно взглянул на них, молча сидящих за столом в свете керосиновой лампы.
– Случилось что-то, мама? – тревожно спросил он, обеспокоенный таким необычным явлением.
– Случилось, Антон, – ответила Анна Николаевна. – Мы сегодня много нового узнали. Никак не можем уснуть, с тобой хотим объясниться.
Удивленный таким началом, Антон присел за стол и устало отклонился на спинку стула.
– Так что, все таки, у нас случилось?
– Нам кажется, Антон, это у тебя случилось. Мы узнали, что секретарша твоя, Ольга, беременна.
Антона передернуло. Такого поворота он никак не ожидал.
"Неужели действительно беременна? Как же так? Что же я понять-то не мог. Взрослый уже мужик. А она молчала… Ну и ну…", – крутились у него в голове бессвязные мысли.
– Мы тебе следующее должны сказать, сынок. В страшное время живем. Какая-то новая у вас появилась вера. Вы вокруг куста женитесь, безотцовщину на свет выпускаете. Но в нашей семье такого быть не может. Наша семья русская, православная. Она свое семя никогда на произвол судьбы не бросала. Коли сделал девку беременной – бери ее в жены, – сказала Анна Николаевна.
Антон сидел как в воду опущенный, и, кажется, он еще не успел до конца осознать всего, что случилось.
– Мама, я виноват. Виноват, как последний мерзавец. Может быть, она беременна, хотя никогда мне этого не говорила. Но не люблю я ее. Ты ведь знаешь, как получилось. Всю жизнь о Ксюше мечтал. Вот, через десять лет свела нас жизнь, и вдруг такое… Мне же на Ольге жениться против всего света будет.
В разговор вступил Константин Владимирович:
– А тебе не кажется, Тоша, что теперь разговоры о любви излишни? Это, конечно, прекрасное чувство. Но ведь есть и другие стороны жизни. Кто теперь должен быть в ответе за жизнь, которую ты породил? Может быть, товарищ Дзержинский? Или лучше послать Ольгу к знахарке вытравить ребенка? Нет уж, сынок. Кроме твоих тонких душевных переживаний имеется еще грубая ответственность за поступки. Мы не знаем другого хода, кроме принятия Ольги в нашу семью. И любовь у вас будет, потому что она скрепится детьми. И брак у вас будет хороший, мы уверены…
– Папа, как ты не поймешь, я живу Ксюшей. У меня других женщин в душе не было и не будет. Разве не преступление – предать ее, когда наконец, после таких испытаний, мы сумели найти друг друга?
– Я был бы готов понять тебя, Тоша, если бы ты сейчас не разменивал живую человеческую жизнь на сердечную химеру. Не видишь разве разницы?
– Для меня Ксения – не химера. Простите, дорогие. Но, кажется, мы не договоримся. В субботу я намерен привезти Ксению с дочкой в Окоянов.