Митя сидел рядом, слушал их молитвы и видел, как открыты их души Силам Небесным, сколько надежды и вдохновения приносит им обращение к Богу. Затем, не стесняясь присутствующих, невестка разделась до нижней рубахи и опустилась в реку. После ее выхода из воды прочитали благодарственную молитву и стали собираться в дорогу.
Митя спросил крестьян, почему они не пошли в сам Саров, к мощам святого и там не попросили его о благодати.
– К Серафимушке мы часто ходим и о всех печалях его просим. Но у нас поверье такое есть, если хочешь ребеночка получить – иди молиться к камню, а затем искупайся в речке. Вот мы и пришли, как вода позволила, – ответил старший крестьянин, видно, отец молодого супруга. – Ну, прощевайте пока, у нас путь неблизкий. – И поклонившись, молельщики отправились дорогой на Саров.
На поляну пришли другие группки молельщиков, а Митя отошел в сторонку, присел под сосной и задумался.
Где человечек? Почему легко на душе? Что за воздух здесь такой, будто пьешь нектар и не можешь напиться? Кто невидимый играет эту благостную, слышимую только внутренним слухом музыку? Он стал вспоминать все, что знал о Серафиме: мальчиком потянулся к Богу, всю жизнь молился, жил по скитам, сильно болел, к зрелым годам стал провидцем и исцелителем. Очень застенчивый и скромный. В народе его звали Великий Молитвенник за души наши. Сейчас у раки с его мощами случаются частые исцеления.
– Никогда в Бога не верил, а ведь Он покойничка отогнал, никто другой, – вдруг подумал Митя, и сосна над его головой неожиданно громко зашумела кроной.
– Он, он, кто же еще, – в его душе будто прорвалась плотина, и в нее хлынула радость обретения Главного Смысла. – Как же раньше-то я не понимал? Ведь все же просто. Сам по неведению, по слепоте стал душегубом. Предался Сатане. И пришла за мной нечистая сила – пора, Дмитрий Степанович, заждались тебя такие же палачи. А Господь знак дал – направил сюда, в Саров. За последним спасением. Чем я заслужил такую благость? Потом, потом разберусь. Сейчас только бы ниточку не потерять, только бы укрепиться в Вере. Ведь столько мрака в душе. К священнику идти надо, он все скажет. Поможет тропочку наметить, сил набраться, Господи, хорошо-то как стало!
Митя лег на траву под сосной и уснул чистым, ничем не омраченным сном.
Булай не знал, каким тяжким окажется его путь назад в Саров. Он отправился от камня, когда уже стали собираться сумерки. Не прошел и полверсты, как душой овладела безотчетная, сильная тревога. Сразу понял, что сейчас начнется что-то страшное.
– Господи, спаси и помилуй, – шепнул он сам себе так, как это делали его бесчисленные предки в лихую минуту, и тут же увидел человечка, нет, огромного размера покойника, как две капли воды похожего на человечка, но раздувшегося до нечеловеческих размеров. Этот покойник не был жалок и слезлив. Вид его был могуч, равнодушен и презрителен. Уродливое его тело раскоряченной громадиной высилось посреди дороги, слепые глаза источали черную силу. Все в нем убеждало, что он заставит этого ничтожного живого мужичонку поступать так, как ему захочется.
– На колени, – голосом разламывающейся от ветра сосны пророкотал Сатана, – на колени.
Митя почувствовал слабость в ногах и желание упасть на землю, закрыв голову руками. Его затошнило от страха. Он ясно понял, что подвластен этому чудовищу и нет в нем воли восстать против его приказа.
– Стой, не шевелись, – шепнул ему чей-то голос, – стой, раб Божий, стой. Повторяй за мной: Да воскреснет Бог, да расточатся врази Его, да бежат от лица Его ненавидящие Его…
Митя пытался пошевелить языком, но силы его были парализованы. А Сатана издал новый рык и шагнул навстречу ему.
– На колени, – будто ветром пригнуло его к земле звероподобное рычание.
– Кричи, – шептал ему свистящий от волнения голос, – кричи, раб Божий: Да воскреснет Бог…
Митя открыл рот и, превозмогая себя, тихим, надтреснутым голосом промычал: "Да воскреснет Бог, да расточатся врази Его…" и увидел, как заколебалась могучая фигура его врага. Древним инстинктом он понял, что теперь надо делать, и с разгорающейся радостью осенил себя размашистым крестным знамением. Воздух озарился синим свечением вслед за движением его руки, и сияющий крест повис в воздухе между ним и Сатаной. Мертвец издал отвратительный, ноющий стон и исчез в чащобе.
– Иди, – шепнул ему голос, – не смотри по сторонам, дойди до церкви. Иди, я с тобой.
Булай пошел по тонувшей в сумерках лесной дороге как по непролазному, топкому болоту. Зыбкий воздух сгустился на его пути и был полон пляской неясных, зловещих теней, мысли кружились хаотичной метелью, зрение расплывалось, и ноги едва следовали приказу его воли. Чугунный страх сковывал все его тело. Но и спасительный голос не покидал его.
– Иди, иди, иди, не бойся, – непоколебимо спокойно повторял голос. Мите казалось даже, что в просветах леса, на фоне вечерней зари он видит неуловимый силуэт своего спасителя.
Самыми трудными были метры, оставшиеся до входа в храм. В ушах его стоял пронзительный свист, его тошнило и переламывало пополам. Где-то на краю сознания червячком копошилась мысль, что все эти страдания можно покончить в один момент, отвернув свои стопы от храма. Но он собрал в себе все оставшиеся силы и перешагнул через порог. Спасительное звучание хорала опустилось на него и запеленало душу теплой, непроницаемой защитой. Сразу стало легче.
Митя пошел в знакомый придел, и священник сразу позвал его к себе без очереди. Митя не знал, как поступить, он никогда не исповедовался. Однако священник не стал ждать и сам повел разговор.
– Вижу, сын мой, тяжки Ваши грехи. Не знаю, чем Вы прогневали Господа, но, наверное, на совести Вашей грехи смертные. Однако Вы счастливый человек, потому что господь дал Вам возможность понять свое окаянство еще в земной жизни. А понять – значит раскаяться. Видно, предначертан Вам еще и достойный отрезок жизни, а может быть, и непостыдная кончина.
Теперь исповедуйтесь. Только не мне о своих грехах рассказывайте, а Богу. Не о том, что натворили, а о том, как Вы о содеянном жалеете.
И Митя начал свой рассказ…
Железный боевикс.р., имевший на своем счету множество схваток с охранкой, участие в "эксах" и физических ликвидациях провокаторов, рассказывал о делах своих, и слезы текли по его заросшему лицу. Тело его содрогалось в рыданиях, а священник сопровождал его рассказ тихим шепотом: "Господи, прости раба Твоего Дмитрия"…
Когда Митя закончил исповедь, встал на колени и услышал над собой обращения священника к Богу, он почувствовал, что с души его спадает черная тяжесть, и душа засветилась легким и теплым светом.
Потом он приложился к раке Серафима Саровского. Отойдя от нее, почувствовал необъяснимую острую радость. Всю ночь Булай просидел на ступенях паперти, дожидаясь утренней литургии. На литургии он впервые причастился и перед ним открылась новая, неведомая ему ранее жизнь верующего человека.
33
Антон находился у себя в кабинете и ждал, когда поступят вести от Хохолкова. Он считал предварительный этап операции законченным. После возвращения Хохолкова надо будет объединять силы, брать часть взвода охраны, мобилизовать партийный и комсомольский актив. Затем пустить слух, что отряд выдвигается в мамлеевские леса, сделать крюк и выйти на приваловский хутор в шатковском лесу. Обложить его и потребовать капитуляции. Ну, а если не захотят сдаваться, тогда брать приступом. Хотя, едва ли это понадобится. Там наверняка половина лесовиков от дури, а не от преступлений прячется.
Забежал на минуту Митя Булай. Он большей частью пропадал сейчас на строительстве Окояновского поселка, но при случае навещал Антона. Как видно, ему нравилось стремление Седова осмыслить себя в этом мире, и он охотно с ним беседовал. Вот и сейчас, воспользовавшись свободной минутой, Антон вернулся к прежним темам.
– Но, все же, Митя, почему ты не принимаешь пролетарскую революцию?
– Надо понимать, это революция для пролетариев. А другие классы временно будут иметь поменьше прав, так ведь? Потом это временное состояние новым хозяевам понравится, и мы будем лицезреть новый исторический тип угнетения человека человеком.
– Но ты-то ведь имеешь представление, какой путь должна была выбрать наша страна. Я же вижу, что все у тебя обдумано.
– Конечно, Антон, было время мозгами пораскинуть. Да и вождей послушать. И твоих и своих. Они, кстати, друг от друга мало отличаются. И те и другие чужой кафтан на Россию примеряют. Ведь вопят только о своей народности. А сами мозоли на ягодицах по Швейцариям набивали. Русского духа в них нет. Вот и лезет в голову всякая бесовщина, вроде диктатуры пролетариата.
– Но ведь Ленин-то из наших, из коренных. Он же русского человека понимает, на него ориентируется. Смотри, вот он уже о новой экономической политике заговорил…
– С какой же легкостью люди создают себе кумира! Всего лишь три года прошло с революции, а Ленина уже считают великим. Что дальше-то будет? Ульянов не может быть великим мыслителем уже потому, что он материалист. Понимаешь, материализм исключает масштабность мышления, ведь его носитель считает себя венцом природы. Бога нет, значит, и выше меня, мыслителя, тоже ничего нет. Это исходная точка для самых диких заблуждений. Вон, в Москве и Питере уже публикации объявились, насчет ленинской гениальности. Стыд какой! Пройдет не так уж много времени, и никто не прикоснется к горе макулатуры, которую он исписал. А в памяти людской он совсем по другой причине останется. По той причине, что Ленин ваш был последним в цепи деятелей, по прямому умыслу или скудости ума поваливших неповторимую российскую цивилизацию. Мы с тобой об этом уже говорили. Я только повторить могу то, во что твердо верю – дом Романовых свой долг помазанничества выполнить не смог. Ведь самодержавие по своей природе на двух столпах должно держаться – на нерушимой православной вере самодержца и на его нерушимой державной любви к своему народу. Сам понимаешь, начиная с Петра Первого эти столпы стали подламываться. Его реформы сильно ударили по церкви. Над нею этот государь просто глумился. Загнал ее в синод, упразднил сан патриарха, ограбил приходы, а главное – притащил в страну протестантские обычаи. За ним последовали коронованные шлюхи, при которых православие стало покрываться ржою и разваливаться. Это очень тонкий сосуд, его беречь надо как зеницу ока. А они еще больше европейской клоунады развели, церковь же при этом продолжали обворовывать и унижать. После Екатерины страна была похожа на смердящее болото. Масонство, свинство, продажность, разврат и безверие.
– Что же ты так неуважительно о царствующих особах отзываешься? Ведь, вроде сам в монархиста превратился.
– Конечно, Антон, в идеальном случае монархия нашей стране вполне бы подошла. Вроде как в Англии. Но это в идеальном случае. Тут ведь державное отношение к своему долгу из колена в колено должно выковываться. Сравни наших императриц с английскими Елизаветой и Викторией. Елизавета, став королевой, замуж не пошла, зато возглавила англиканскую церковь и умерла девицей. А в стране при ней прекратились войны, был наведен порядок, она стала могучей. Виктория в сорок лет мужа потеряла и еще сорок один год в строгих вдовах проходила. Почему? Потому что они о душе своего народа пеклись. Понимали, что нельзя ему дурной пример подавать. А что наши императрицы творили, ты не хуже меня знаешь. Ни одна из них не захотела свою личную жизнь в рамки морали вместить, а уж православной морали – тем более. Что говорить о законном браке! Как же, не дай Бог, муж власть отберет! Нет уж, пусть я буду шлюхой, зато повластвую всласть. Думали они при этом, что с народной душой от такого правления делается? Как бы не так! Бабы на троне нанесли сильнейший удар по нашей духовной жизни. Так что весь восемнадцатый век оказался для русского христианства трагичным. Его страшно изуродовали. И в результате в девятнадцатом начало давать трещины самодержавие. Как ты знаешь, революционное движение зародилось среди неверующих, точнее, потерявших веру людей. Надо сказать, государи в этом веке были куда достойнее своих предшественников и пытались выправить наделанные теми безобразия. Надо о них доброе слово замолвить. Все они, кроме Николая Второго, могли подняться выше своего хищного окружения и ясным взглядом увидеть нужды народа. Да и характером они были настоящие державники. Но тут появляется одно очень важное обстоятельство, которое называется зов крови.
Эти императоры уже не были русскими по крови и духу. Сказался предшествующий период кровосмешения и переплетения с европейскими дворами. А родство с народом по крови – очень важная вещь. Только в нем самодержец ощущает себя частью целого народного единства и через себя передает Господнюю любовь к простым людям.
Так что же чужая кровь с Романовыми сделала? – Они стали чище народа, тоньше народа, выше народа. Они стали чужими народу. Они уже не цари, а императоры. Романовы о реформах не страданиями своими чаяли, но холодным размышлением полезности. Такая рассудочность мешает на подвиги решаться. А решаться надо было, Антон! Надо было Александру Первому поклониться простому люду за победу над Наполеоном и даровать крепостным свободу. Отчаянный шаг, достойный только великого государя, перед лицом нашего звероватого дворянства. Не достало его Величеству мужества. Еще пятьдесят лет рабовладение у нас процветало. Наконец племянник его пришел к такому решению, но и здесь горячего сердца не хватило. Крепостное право отменил, а на земельную реформу не решился. И остался русский мужик на родной земле тем же быдлом, что и был до того, потому что земля эта как была во владении помещика, так и осталась. Наши черносотенцы кричат: "За что Александра Освободителя убили, ведь он о народе пекся!" Убили его революционеры за то, что не посмел на волчьи права своего брата-помещика руку поднять.
Что говорить про Александра Третьего, который перед лицом революционной волны положился на Волю Божью и ничего не делал, чтобы поднять против нее народный дух. Это ведь огромной работы требует. Начиная с поднятия церкви на достойное место. И конечно, воспитание крестьянской интеллигенции. Без нее заслон революционным настроениям немыслим. А это очень большая работа: тут и богатая школьная сеть, и крестьянские университеты, и крестьянские общества, и крестьянские газеты, и пособия одаренным детям, всего не перечислишь. Но будь сегодня в России такая интеллигенция, принесшая с собой из народных глубин православную веру и поднявшаяся с помощью государства, – она с легкостью поставила бы преграду на пути безумных разночинных щелкоперов, мутивших народную душу.
Или вот Николая Второго и его семью великомучениками называют. И правда, они чудовищно погибли от рук твоих единоверцев. А почему у мужиков сострадания к ним нет? Потому что Николай был для мужиков чужим. Москва, как один человек, задавленных на Ходынском поле хоронила, а их Величество в это время бал по случаю восшествия на трон давали. Каково? А русско-японская война? Не мог "мужицкий" царь послать мужиков умирать в войне с японцами ни за понюх табака. Сотни тысяч погибли. Вся страна сколько лет, обливаясь слезами, "На сопках Маньчжурии" пела. Что, страдал Николай Второй этими смертями, по ночам не спал, слезами обливался? Вот уж, дудки! Если бы страдал, то не ввязался бы еще и в мировую бойню и не потерял бы в ней миллионы жизней. Чего ради?
Не страдали, не любили, не отчаивались ужасной судьбой русских людей самодержцы Романовы. Поэтому можно уверенно сказать, что последние поколения русских царей, хоть и были неглупыми людьми и видели надвигающуюся катастрофу, пытались ее осмыслить, но остановить ее не могли. Ибо только державная вера и горячая любовь к своему народу могли породить в них великое мужество, требуемое для остановки катастрофы. А этого как раз и не хватало. В результате сдвинулась с места народная лавина, понеслась вниз. Вот Ильич и оседлал головку этой лавины и направил ее в пропасть. Народ навсегда запомнит его за то, что он откупорил инстинкт разрушения и поднял с самого дна его души черную муть насилия.
Но это все внешний фасад событий. Есть другая, на мой взгляд, более важная сторона. Ведь если взглянуть на вещи с большой дистанции, то видно, что Николай Романов и Владимир Ульянов были впряжены в одну повозку. Каждый из них по своему выполнял роль могильщика Великой России.
– Ты хочешь подвести меня к мысли, что они были посланы как Божье наказание за отход русских от своей православной миссии?
– Нет. Они были посланы нашему народу как силы чистилища. Если хочешь – с задачей приуготовления к главному историческому акту, который грядет нескоро.
Я думаю, что либо человечество действительно погибнет от раковой опухоли главного агента Антихриста – чистогана, либо его победное шествие все-таки будет остановлено. Но нет на свете никакой другой силы, кроме православия, которая сможет стать в основе этого сопротивления.
А православие при доме Романовых источилось, неимоверно ослабло. Подкрашивать его было поздно. Поэтому Силы Небесные пошли на суровый урок нам всем – попустили его разрушение. Большевики спилят церковь как старую трухлявую яблоню. Но новых ростков они уничтожить не смогут. Не будет на то Божьего позволения. И в далеком будущем новое православие, как Феникс, возникнет из пепла разоренной большевиками церкви и станет истинно народным, несокрушимым. Вот оно-то и сможет вступить в схватку с вселенским Злом. Так что, Антон Константинович, мы с тобой свидетели очистительного пламени.
34
Хохолков торжествовал. Этот тупой чистоплюй Седов решил, что бандиты обозначили на Монастырку ложный след. Не велика ли честь их мозгам! Пусть товарищ Седов скачет в Пою. Много он там найдет! Дело ясное, что бандитам надо было сгинуть до рассвета, они торопились и рассыпали муку. Кто-кто, а Хохолков видит мужичков насквозь. Бывает, такую хитрость покажут, что диву дашься. А бывает – нет тупее на свете скотины, особенно в страхе. Вот сейчас как раз такой случай.
В Монастырке нашли председателя комбеда, пожилого глуховатого крестьянина, который долго не мог понять, чего от него хотят. Потом начал мотать головой и бормотать, что никаких подвод он не видел. Поняв, что с этим тетеревом толку не будет, Хохолков велел двигать дальше. Вскоре остановились на развилке дорог. Редькин объяснил, что одна ведет в Неверово, а другая – в Сонинку. Неверово будет подальше, верст десять, а Сонинка совсем близко от Окоянова. До нее отсюда верст семь.