Дзержинский вспомнил, что не испытал никакого сожаления, а может быть, в глубине души даже обрадовался, когда в снежный февральский день девятнадцатого года из Ярославля привезли полуживого Якова Свердлова с проломленным затылком. Этот молодой, верткий вождь не знал ни совести, ни страха в достижении своих целей. Он далеко пошел бы, если бы не кирка какого-то рабочего, остановившая его пылкое выступление. Малоизвестный до февральской революции, он как чертик из табакерки объявился в центральных органах партии и развил необычайно бурную деятельность, чем сильно полюбился Ильичу. Дзержинский догадывался, что не в последнюю очередь эта симпатия основывалась на решительности и жестокости Якова. Свердлов был так жесток, как, наверное, жесток сам Сатана. Казалось, ему чужды нормальные человеческие эмоции, а все его действия и решения подчинены только разуму. Но разуму, растленному коварством и насилием.
Яков был изощрен и изворотлив. Природа одарила его отменными мозгами. Не имея никакого серьезного образования, он умел зажигательно выступать, его идеи всегда были деловыми и хорошо продуманными. Энергия его казалась неисчерпаемой. И в то же время, стремление делать все быстро и безотложно играло с ним плохую шутку. Он часто делал промахи, за которые при другом раскладе нужно было наказывать. Феликс с трудом выносил Свердлова. У них были противоположные магнетизмы. Однако по делам приходилось общаться довольно часто, и это столь же часто кончалось очередным скрытым конфликтом. Дзержинского особенно возмутило то, что Яков телеграфировал в Екатеринбург приказ расстрелять семью Николая Второго, даже не изволив вынести этот вопрос на обсуждение ЦК. Когда Дзержинский спросил его об этом, Свердлов только бешено сверкнул глазом, но, подавив в себе вспышку ярости, пробормотал, что все согласовал с Ильичем. Феликс так и не понял, врет он или нет. Ему хотелось высказать свое мнение о том, какую бомбу Свердлов подложил под будущую республику своим поступком, но сдержался, понимая, что не будет услышан.
Дзержинский с удивлением наблюдал потом, как Ильич рыдает над гробом Якова, и никак не мог понять, насколько искренен вождь мирового пролетариата. Ведь Ленин не мог не знать, какие подозрения пали на Якова из-за покушения на него самого. Именно странное поведение Ильича заставило Дзержинского в тот момент остановить расследование. Но он был уверен, что доведи он его до конца, то на этом конце обнаружились бы фигуры Троцкого и Свердлова.
Феликса порой озадачивало совмещение двух, казалось бы, несовместимых качеств Ульянова: его удивительная политическая прозорливость и беспощадность к врагам революции и одновременно, по-детски наивная вера в то, что его окружают "преданные соратники". Потом Дзержинский понял, что вождь совсем не питал иллюзий в отношении соратников. Просто он вел умную игру, под названием "друзья-революционеры", которая придавала партии нужный авторитет и привлекательность среди пролетариев.
Наблюдая сейчас за вождем, Феликс не ведал, что в душе Ленина уже четвертые сутки стоит неимоверная смута, которую он закрывал решительной и какой-то злобной жаждой действий. Казалось, несмотря на весь гнет катастрофической ситуации в стране, на прогрессирующую болезнь сосудов головы, Ильич идет напролом, не ведая сомнений.
В ночь после похорон Инессы Ульянов не пошел ночевать в свою кремлевскую квартиру, а остался в кабинете, сославшись на необходимость "здорово поработать". Отослав секретаря раньше срока, он погасил лампу и, не раздеваясь, прилег на диван. Все существо его испытывало невыносимые страдания, причиненные смертью Инессы. Судьба подарила ему настоящую любовь, послав эту женщину, и он понимал, что закончился главный этап его мужской жизни. Душа его навсегда осталась сиротой. Слезы текли по его лицу. Хриплыми, сильными выдохами он пытался глушить рвущиеся наружу рыдания. Тоска по Инессе, такой бесценной и любимой женщине, по теплу ее тела и по звуку ее голоса переполняла его. Животная, неутолимая тоска.
Только к утру он стал немного успокаиваться. И когда в сознание его вплыли первые обрывки забытья, он вдруг почувствовал какое-то холодное прикосновение к своей руке, и будто невидимый ветерок дунул на занавески.
– Что это? – подумал он, очнувшись, – показалось что-то?
Когда-то молодой Володя Ульянов воспитывал в себе настоящего детерминиста. Он не признавал, что человеку могут "казаться" какие-то вещи.
– Либо явление природы есть, либо его нет, – говорил он сам себе. – Если думаешь, что "кажется", – проверь себя, выясни действительную причину. Иначе от этого "кажется" можно и до церкви докатиться.
Упорной работой с самим собой он сумел воспитать в себе, как ему казалось, редкое качество объективно воспринимающей мир личности.
И в этот раз он также подумал, что у него появились легкие галлюцинации на почве переутомления, выпил полстакана холодного чаю и снова лег спать. Во сне к нему пришла Инна, и он нисколько не удивился этому. Он даже знал, что видит сон, и знал, что теперь будет часто встречаться с ней во сне. Это объективная работа психики любящего человека.
Правда, образ ее был неясен. Она то исчезала, то вновь появлялась, будто старалась преодолеть какую-то невидимую пелену, но это у нее плохо получалось. Инна беззвучно шевелила губами, как бы говоря что-то, но Ленин не понимал ее речи. Вид ее был взволнован и расстроен. Затем Инна исчезла, и он на два часа уснул глубоким сном.
Когда первые отблески рассвета легли на занавески, Ульянов проснулся и подумал:
– Что же она хотела мне сказать? Ведь что-то важное… Черт! Да что же я! Ведь нет ее больше. Доработался до того, что загробное переселение душ стал признавать. Гнать эти мысли подальше! Гнать безжалостно. Забот не счесть, а я химеры выдумываю.
Он ополоснул водой лицо над раковиной и сел писать доклад к девятой всероссийской конференции РКП(б). Работа была сложной. Только что закончился поражением поход Красной Армии на Варшаву. Поляки, вопреки надеждам Владимира Ильича, не присоединились к ней, а стихийно образовали народное ополчение, которое вместе с войсками Пилсудского наголову разгромило регулярные части Тухачевского и Буденного. Ленин понимал, что этот просчет может стать поводом для серьезных разбирательств его политики, и ему хотелось написать убедительное обоснование случившемуся.
Перо полетело по бумаге, и Ульянов сам того не заметил, как с Польши переключился на ненавистную английскую буржуазию и уже предвещает скорую социалистическую революцию в Объединенном Королевстве. На секунду оторвавшись от доклада, он подумал, что, может быть, не стоит заходить так далеко, но потом решил, что это вдохновит делегатов конференции, и продолжил прокладку пути во всеобщую катастрофу капитализма.
Через час работы рука устала и, откинувшись на стуле, он дал ей отдохнуть.
За дверью кабинета было тихо. Рабочий день еще не начался. Ульянов прислушался к тишине и вдруг услышал голос Инессы:
– ОН сказал, что мы растопили топку человеческими жизнями…
Ульянов вскрикнул, выскочил из-за стола и заметался по кабинету.
– Нет, это не галлюцинация. Так не бывает. Сначала Инна пыталась прорваться в сон. Не получилось, и она прошла через мысль. Поступает по логике достижения цели. Значит, существует. Где? Что за материя? Загробный мир – материя? Значит, я всю жизнь валял дурака? Этого не может быть! Это ложь. Это галлюцинация. Галлюцинация и больше ничего. Кто такой ОН? Уж не боженька ли? Очень смешно-с! Какую топку? Какими жизнями? Декадентские выверты на память приходят, только и всего. Надо еще поспать. Слишком мало сплю. С ума сойду. Память слабнет. Провалы памяти. Это скверно. Спать, спать.
Ульянов, действительно, сразу уснул и проспал еще час, а перед пробуждением появилась Инна. Она гладила его по лицу неосязаемой рукой и говорила:
– Успокойся. Мы будем вместе. Даже здесь. Я подожду…
Ночные приходы Инессы заставили Ульянова предположить, что это не работа его воспаленного воображения. То, что она говорила, было ново, неизвестно для него. Это было принесено в его воображение извне. Он понимал это, но не мог признать. Впервые в жизни "детерминист" Ульянов отвернулся от реальности и намеренно пошел по пути самообмана.
Для него признание загробной жизни означало бы полную катастрофу. Весь его умственный потенциал, вся его философия были заострены на материальном коловращении мира, а значит – непризнании ответственности за содеянное перед Высшим Судьей. Допустить наличие Господа означало бы для него осознать никчемность затеи переделать жизнь человечества по собственному сценарию, который в сравнении с Божьим замыслом оказался таким ничтожным и кровавым.
Поэтому Ульянов с бешеной энергией стал убеждать себя в том, что души Инессы Арманд не существует, и все больше одурял сознание непосильной работой, окончательно подрывая свое здоровье.
Феликс, конечно, и вообразить не мог, что те горькие слезы, которые Ильич проливал на похоронах царского палача Якова Свердлова полтора года назад, были неосознанной прелюдией к окончательному окаянству души и помрачению рассудка.
36
Алексей ехал на бричке по ухабистой дороге, ведущей через окояновский лес. Настроение у него было хорошее. Он возвращался с осмотра строительства домов под ТОЗ, который возглавил его двоюродный брат.
Митя, не мудрствуя лукаво, набрал в общество своих дальних родственников по линии покойной матери. Все они были малоимущими и присоединились к нему в первую очередь по той простой причине, что исполком обещал ТОЗу немного муки на зиму и семян на посевную. Крохи, конечно, но у других и того не было. Все понимали, что надвигается голод.
Сейчас на опушке окояновского леса уже ставился пятый дом. Нового жилья не строили, это долго, да и средств нет. Перевозили из Окоянова разобранные избы и снова собирали их. Жилье худенькое, но, Бог даст, до белых мух успеют построиться. Организационные способности у Дмитрия оказались и вправду хорошие. Работа кипела.
Бричка нагнала двух женщин с мешками за спиной, шагавших в направлении Окоянова. Алексей узнал сестер Синдячкиных, одиночек, раньше работавших где-то в Пензе, а в голодную пору вернувшихся к старухе-матери.
– Садитесь, дамы. Подвезу. Чего ноги зря бить.
Женщины забрались на заднее сиденье брички и весело благодарили его:
– Ох, спасибо, помог нам, Алексей Гаврилович. Мешки тяжелые у нас. Мучицы в Арях на одежонку выменяли и прем ее, как две кобылы, – заливаясь смехом, сказала Маруся Синдячкина.
– А что меня благодарить, – хмыкнул Алексей, – вы вон жеребца благодарите, он везет.
– Ой, да что Ваш Красавчик по сравнению с Вами. Вот уж мужчина, так мужчина, – сказала Клавка игривым голосом.
– Если, дамы, нам в лес заехать надо, то это завсегда. Я на просьбы трудящихся отзывчивый.
– Алексей Гаврилович, а ты нас двоих не забоишься? Мы ведь девки боевые. Вон агрегаты-то у нас какие, – и Клавка подбросила двумя ладонями свою пышную грудь.
– Ладно пугать, – наливаясь желанием ответил Алексей, – а то ведь и вправду разберусь с вами.
В это время из-за поворота вылетел верхом на кобыле комендант ЧК Сайкин. Он нахлестывал лошадь и издалека кричал Алексею:
– Алексей Гаврилович, беда. Сонинские чоновцев поубивали. Антон Константинович срочно за Вами послал.
Алексей выругался и ожег Красавчика кнутом.
– Держись, дамы. Скакать будем.
В кабинете Антона находились пять вернувшихся из Сонинки чоновцев с Редькиным, и остальные его сотрудники.
– Что такое, почему в Сонинке? Там же сильное ядро, бывшие красноармейцы… – спросил Алексей, входя в кабинет и переводя дух.
– Это ядро чоновцев и постреляло, – сказал Редькин. – Хохолков обыск у них задумал сделать. Вот и сделал.
– Постой, брат. Что-то здесь не так. Не стали бы они из-за обыска палить. Лучше излишки сдать, чем к стенке вставать.
– Не знаю, что и как, я начала не видел. Они там в коровнике тайник нашли и вокруг него разбирались. Я не присутствовал. Но вроде первым маузер Хохолкова хлопнул, а там уж посыпалось.
– И сколько их по вам пуляло?
– Не думаю, что много. Человек пять-шесть. Но стреляли метко. Опытные, черти.
– Так, Антон. Надо это дело решать по горячему следу. Не то уйдут в шатковские леса – и поминай, как звали. Сейчас-то они, поди, пакуются. Холода на носу. В гимнастерке не убежишь. Сколько у нас людей под ружьем?
– Если добавить часть взвода охраны, то двадцать штыков наберем. Больше, я думаю, не надо.
– Точно, этого хватит. Пусть живо подгоняют подводы. Мы с тобой на Красавчике поедем. Гочкиса возьми.
– Не нравится мне все это, Алеша. Может, я один туда съезжу, без оружия. С мужиками поговорю. Чувствую я, что Хохолков там какой-то номер выкинул. Им-то уж больно не с руки было самим начинать.
– Поздно, брат. Кто им теперь чоновскую кровь простит? Брать их надо, пока не поздно. Или еще одна банда у нас заведется. Вот и весь разговор.
Через четверть часа в направлении Сонинки отправились три линейных повозки с красноармейцами и чекистами. Впереди на бричке ехали Алексей и Антон.
37
После того, как Оливер составил обобщающий меморандум по российскому вопросу, Великий Мастер назначил встречу с Ллойд-Джорджем. Он ехал на свидание в довольно мрачном настроении. Отношения с премьером у руководителя Великой Ложи не ладились. Этот человек никак не хотел подчиниться влиянию масонов. Ни уговоры, ни интриги не заставили его стать вольным каменщиком. Слишком велики были его амбиции, чтобы стать равным среди равных. А его дружба была очень нужна Великому Мастеру. Идея вытеснения масонов из государственных органов давно витала в воздухе. Стоило только повздорить с Дэвидом, как он мог запустить разработку соответствующего законопроекта.
Дэвид Ллойд-Джордж являл собой, без сомнения, одного из самых изощренных политиков Империи. Его демагогический талант и умение балансировать на различных интересах снискали ему славу гения в высших кругах, которые восторгались его эквилибристикой, и мерзавца – среди простых людей, которых он неоднократно обманывал с удивительным цинизмом. В свои пятьдесят семь лет Ллойд-Джордж был незаменимым для Великобритании премьер-министром. В Империи бушевал экономический кризис. Она вынашивала в своем чреве революцию, и только такой прожженный политикан, как Дэвид Ллойд-Джордж, мог довести ее до выкидыша.
Они встретились в отдельном помещении клуба выпускников Кембриджа и Оксфорда на Пэл-Мэл. Здесь их никто не мог подслушать или подсмотреть.
Ллойд-Джордж не спеша и очень внимательно ознакомился с оценкой американской политики в отношении России. Соответственно выводам специалистов братства, американское правительство начинает играть роль барьера на пути проникновения в совдепию конкурентного капитала. Не признавая красных, Штаты будут противиться признанию их и другими государствами. А под эту сурдинку американские деньги потекут тайными каналами в Россию и начнут ее быстрое освоение. Есть уже планы сдачи американцам в концессии природных богатств, с их же помощью начнется реконструкция индустрии. Таким образом, будут созданы предпосылки для превращения красной России в доминион Северных Штатов.
– А где же предложения ваших знатоков, Ваше Высочество? Анализ конечно, добротный и очень важный. Но хотелось бы еще и мысли о грядущем узнать. Нам совсем ни к чему упускать из своих рук российское пространство.
– Мое мнение таково, что этот раунд американцы выиграли. Они уже запускают тайные соглашения с Кремлем в действие. Товарооборот между ними быстро наберет темпы. Нам сейчас следует думать о том, чтобы наверстать упущенное, вклиниться между ними и создать заделы на будущее. Кстати, каково Ваше впечатление о Красине?
– Именно таким я и представлял большевистских комиссаров. Это прагматик до мозга костей, без каких-либо признаков хваленой большевистской морали. С ним можно иметь дело.
– Забавно. Если мы будем договариваться с ним о торговом соглашении, то об этом сразу же узнают американцы. Он связан с их Великой ложей.
– Это даже хорошо. Мы будем заключать легальное соглашение, как уважающая себя держава, а не как кроты. Пусть янки видят наше достоинство и благородство. Ну, а если это им не понравится, то у нас есть чем ответить, не правда ли? Информация о тайных сделках Шипа с большевиками, я надеюсь, надежная?
– На это Вы можете положиться.
– Вот и отлично. Когда Президент Вильсон запустит ко мне посла США в Великобритании с протестом по поводу нашего соглашения с Россией, я с наслаждением вылью ему за шиворот этот ночной горшок. Может быть, тогда пылкая любовь Президента к Шипу немножко остынет и мы выведем всю проблему в легальную плоскость, как это и следует делать в отношениях между дружественными державами.
– Вы хотите сказать, что ложи целесообразно отстранить от внешних дел?
– Что Вы, Ваше высочество. Вольные каменщики начали заниматься дипломатией и разведкой раньше, чем появились наши правительственные богадельни. Немыслимо такое и представить. Но вот относительно Совдепии совсем другое дело. Ваши организации хороши в условиях монархий или устоявшихся демократий. Завербовав или подкупив пару десятков вельмож в таком государстве, вы можете решать крупные проблемы. А с новыми коммунистическими диктатурами вы будете бессильны. Ложи просто не смогут проникнуть в руководство большевистской хунты и взять ее под контроль. Они вас не подпустят, ведь вы – антагонисты. Вербовка красного комиссара масонами может быть только исключением, но никак не правилом. Думаю, Ваше Высочество, я не открываю перед Вами никакой тайны.
Теперь наступает очередь государственных организаций. Знаете, почему? Потому что государственная тайная спецслужба сможет профессионально влиять на публичную политику в нужных ей государствах. На научной основе, имея огромные деньги и гигантский вспомогательный аппарат. Вот ей под силу вербовка любого красного горлопана. Поэтому, Ваше Высочество, я полагаю, что следующий раунд борьбы за Советскую Россию будет вести наша новая разведка Сикрет Интеллидженс Сервис. Она уже формируется, и через годик с небольшим мы официально объявим о ее существовании. Да, да. Кстати, хорошо Вам известный сэр Мансфильд Камминг возглавит это учреждение.