Кнаге невольно отвлекся – он увидел лицо Марии-Сусанны. Человеку, который собрался жениться, причем не из чистого расчета и без всякого внутреннего принуждения, негоже вспоминать посторонних девиц. Но взгляд, который словно не желал касаться ничего дурного, да что дурного – ничего постороннего, и нежную гладкую кожу, и черты лица – скорее точеные юношеские, чем пухловатые девичьи, но оттого загадочно привлекательные, забыть было невозможно.
– Я следил за ним – он оказался хитрой лисой! Он не сам зарывал золото, а послал конюха Яна! Вот что он сделал, а потом вместе с Яном уехал на лучших лошадях, мне осталась только старая кляча… Сперва Ян закопал золото, потом мой проклятый дядюшка отправил в Польшу мою бестолковую сестрицу и свою девчонку, а уж потом сам покинул усадьбу – когда шведы въезжали в ворота, он уходил с заднего двора, а под крыльцо был подведен пороховой заряд…
Кнаге невольно улыбнулся – барон фон Нейланд нравился ему все больше.
– Он должен был тебе сказать, что в письме! – вдруг заявил фон Альшванг. – Ты должен был знать, чтобы объяснить Штадену!
– На конверте даже не было написано имя Штадена. Господин фон Нейланд сказал, чтобы я отдал письмо Лейнерту. И это все, что я знаю. Он сказал, что Лейнерт поймет, – внутренне смеясь, доложил Кнаге. С покойника-то какой спрос?
– И тебе не было любопытно, что в письме?
– Кто я такой, чтобы любопытствовать насчет дел господина барона?
– Дурак ты – вот кто ты такой! Как было бы хорошо, если бы ты вскрыл письмо… а может, все-таки вскрыл? Вскрыл! И понял, что означают эти проклятые буквы! Три и три – шестизначное число, сперва – три, потом еще три. Это я знаю, но не могу же я угадать проклятое число! Скажи мне эти буквы! Тебе от них никакого прока, а я найду золото! У меня же есть копия картины, а у тебя – нет! Хочешь, я поделюсь с тобой? Я дам тебе два талера! Два золотых талера, слышишь? У меня есть картина, но нет ключа, у тебя есть ключ, но нет картины – так мы можем договориться! Давай договоримся! Ты просто не представляешь себе – там все, все! Пять талеров! Нет? Десять талеров, будь ты неладен! Утром он стоит на крыльце – а у него ни единого перстня на пальце! Из гостиной пропали его часы – а они всегда лежали на подоконнике, из поставца пропали золотые бокалы, шкатулка в спальне стояла с откинутой крышкой, тоже пустая! Он все, все велел закопать! И Ян уехал с ним… И эта проклятая образина! И она тоже! Вот зачем понадобились футляры из оленьей кожи, которые он привез из Митавы! Я думал – для картин, но из картин пропала только эта злобная рожа и маленький пейзаж, портреты остались. Давай договоримся!
– Я ничего не знаю, – в который уже раз повторил Кнаге. – А милостивый господин откуда узнал про ключ?
– Так говорю же тебе – я слышал, что он сказал девчонке! Он сказал: я постараюсь уцелеть, но если меня убьют – ты возьмешь свое приданое сама. Береги картину. Картине грош цена, но она поможет тебе найти место, где хранится приданое. Ключ – у Штадена в Либаве, он знает, что должен передать тебе записку. Вот что он сказал! И еще сказал – число состоит из двух, первые три цифры – сверху вниз, следующие – слева направо. И когда будешь определять место – вспомни, что я тебе рассказывал про дедушку фон Граве и бабушку фон Граве. Тут она засмеялась, обняла его и поцеловала в щеку. Все – для нее, все – для нее! Нам с сестрой – ничего! И фон Граве, выходит, ее родной дед! Так я и думал! Он на том свете содрогается от ужаса – что натворил его ненаглядный зять! Знал бы он, за кого отдал любимую дочь! Это была прекраснейшая девушка во всем Ганновере! Мне матушка рассказывала – когда старый негодяй привез ее в Курляндию, люди стояли по обе стороны дороги от Доббельна до Гольдингена, чтобы увидеть ее в окне кареты! Ее называли прекрасной саксонкой!
– Разве господин барон был женат? – спросил Кнаге.
– Нет, конечно!
– Но за кого тогда вышла замуж прекрасная саксонка?
– За его отца… да… – баронов племянник понял, что запутался, и замолчал.
Кнаге смотрел на него исподлобья.
На картине есть некое место, где зарыт клад. Точнее, место, откуда нужно двигаться сверху вниз, а потом – возможно, отсчитав нужное количество шагов, – слева направо. И, похоже, это – "приап", место для коего на картине фон Нейланд указал собственным пальцем!
Клад был бы весьма, весьма кстати…
Курляндия, наши дни
Местность вокруг Снепеле была ухоженной, крестьяне позаботились о красивых указателях на дорогах, ведущих к хуторам. Дома, видные с дороги, были опрятные, одноэтажные, с высокими крышами. Рядом с иным современным коттеджем стоял каменный амбар, старше него лет на двести.
– А теперь вроде бы направо, – сказал Полищук. – Айвар как-то так выразился, что по одну сторону дороги дома, а по другую – заброшенный комплекс. Вот, наверное, эти дома…
– А вон там, за деревьями, что-то такое, бетонное, – подсказала Тоня.
Повернули, по большаку добрались до мертвого комплекса.
– И всю Европу бы сливочным маслом снабжали, и на Австралию бы хватило, если бы все это уцелело, – глядя на бетонные развалины, проворчал Хинценберг. – Как это русские говорят? Назло бабушке уши отморожу?
– Теперь нужно понять, с какой стороны холмик, где была мельница, и вычислить местоположение каменного дурака…
– Вы полагаете, он до сих пор там торчит? – осведомился антиквар.
– Вряд ли. Еще при советской власти убрали.
– Раньше. Подумайте сами – поставил его какой-то местный чудак, вообразивший себя древним римлянином. Чудак этот помер еще в семнадцатом веке – а наследникам такое страшилище зачем? Наследники – господа добропорядочные, послали людей, чтобы выкопать каменному дураку могилку и спрятать его там на веки вечные.
– В том случае, если каменный дурак вообще был, – вмешалась Тоня. – Нарисовать серую скульптуру можно в любом пейзаже – даже просто скопировать ее с другой картины.
– Тоже вариант, – согласился антиквар. – Но нам от того не легче. Итак, попытаемся найти место, куда художник поместил "приапа"…
– Вы приехали сюда искать клад? – удивился Полищук.
– Ну да, вас же интересует только то, что связано с убийством и с убийцей. А в моем возрасте, деточка… – на сей раз Хинценберг обратился так к следователю, – поиски клада и поиски убийцы не так любопытны, как поиски истины.
– Вы собираетесь искать истину в старом коровнике?
– Она может найтись и в менее подходящем месте.
Тоня видела, что Хинценберг для Полищука – чуть ли не выживший из ума старик. Но не это удивляло ее – а то, что антиквар нацепил маску престарелого чудака… или он носил маску в салоне "Вольдемар", притворяясь бизнесменом и хитроумно торгуясь за каждый лат?..
Не в силах разгадать эту загадку, она помалкивала, а Полищук и Хинценберг рассуждали, где могут быть искомые холмики. Их было по меньшей мере два – один чуть поближе, другой чуть подальше. На каждом стояло по двухэтажному дому современной постройки. А "приап" теоретически находился на полпути между тем местом, где сидел с мольбертом Курляндский Аноним, и холмом с мельницей, торчавшей неподалеку от пустого холмика, где потом нашли "святые мощи" и построили дом.
– Дальше мы не проедем, – решил Полищук. – А если проедем – то так застрянем – придется тягач вызывать.
– Да ради бога! – Хинценберг даже обрадовался, что можно выйти из машины.
С фотографической сумкой он забрался на кучу камней и озирался в поисках, как он сказал, любопытного ракурса. Полищук же пошел к бетонной стенке, которая оказалась торцом того самого коровника.
– Пейзаж после ядерной войны, – сказал Хинценберг, нацеливаясь объективом на спину Полищука. – Единственный уцелевший ищет братьев по разуму. Снимок я сделаю черно-белым, ради полнейшей безысходности.
Пока антиквар прилаживался в поисках самой что ни на есть загробной безысходности кадра, следователь скрылся, но ненадолго.
Появившись из-за угла, он прижал палец к губам и сделал жест "все сюда".
Оказалось, он нашел целый лагерь, но чей – неизвестно.
В сотне шагов от коровника стоял на полянке джип, но стоял так, что номеров не разглядеть. Рядом был натянут желтый тент, под тентом стояли раскладной столик и три табурета. Хозяева явно бродили где-то поблизости.
– Это не машина Виркавса? – спросил Тоню Полищук.
– Для меня все джипы на одно лицо, – отрубила она.
Полищук отошел подальше и достал мобильник.
– Своим звонит, – догадался Хинценберг. – Знаешь что, деточка? Иди-ка ты в машину и сиди там на всякий случай. Мало ли что? Так чтобы не пришлось искать тебя по всей волости.
– И вы тоже, господин Хинценберг.
– И я тоже. Только сделаю пару гениальных кадров.
Антиквар усыпил Тонину бдительность – она уже пошла к машине, но вовремя обернулась. Хинценберг лез на стену коровника.
– Господи! – воскликнула по-русски Тоня и поспешила к антиквару.
– Я должен рухнуть в твои объятия, деточка? – недовольно осведомился он. – Полезай сюда, кое-что увидишь…
По бетонным обломкам и камням Тоня кое-как добралась до края стены. Крыши коровник лишился уже давно, остались одни стропила Сверху антиквар и его эксперт видели любопытные маневры. Двое мужчин, причем один из них – с лопатой, наблюдали на третьим, который медленно, словно считая каждый шаг, шел по скошенному лугу в сторону коровника. Вдруг он остановился, позвал их жестом, они подошли и принялись толковать, причем бурно, явно обвиняя друг дружку в неких смертных грехах. Но расслышать их никак не удавалось.
– Смотри внимательно. Нет там того красавчика с фотографии? – спросил Хинценберг.
– Нет, того – нет…
– Если ты скажешь, что существует еще одна копия картины с "приапом" и что они ищут клад, сверяясь с той копией, я тебе все равно не поверю…
Полищук меж тем, связавшись с коллегами, которые нашли в протоколах допросов модель угнанного у Виркавса джипа, крался к машине, чтобы убедиться, точно ли это она.
– Но Лива видела джип с лопатой в багажнике, хозяин которого не был Гунаром…
– Боже мой, чем я занимаюсь…
Те трое пошли прочь от коровника – туда, где в траве стояла высокая спортивная сумка. Они достали из сумки какие-то бумаги, немного поспорили над ними и пошли прочь, но не к своему лагерю, а в совсем другую сторону.
– Если они тоже ищут, где стоял "приап", то и у них есть картина с мельницей на заднем плане, – задумчиво произнесла Тоня. – Господин Хинценберг, я должна проверить одну вещь. Где вы оставили фотографии?
– В машине у Сергея, в подвесном кармане.
– Я сейчас приду…
Достав снимки, Тоня вернула в карман фотографии, сделанные в аэропорту, и оставила только репродукции трех картин – пейзажа с "приапом", пейзажа с мельницей и вида на старинную усадьбу сверху.
Она чувствовала, что между ними есть связь, но эта связь никак не могла выразиться словесно.
Репродукций было восемь – три с "приапом", разного качества, три – с усадьбой, две – с мельницей. В том, что мельница на пейзаже с "приапом" и на своем собственном пейзаже была одна и та же, Тоня не сомневалась. Она видела все три работы и могла почти без сомнений сказать, что это – мазня одного и того же Курляндского Анонима. Он бродил в окрестностях коровника, который стоял почти на месте погибшей усадьбы, название которой, Шнепельн, унаследовало село… он бродил между мельницей и усадьбой…
Тут Тоню и осенило. Она отыскала-таки нужные слова.
– Господин Хинценберг, господин Хинценберг, – позвала она, стоя у стены коровника.
– Не мешай, деточка. Тот, кто наблюдает за сумасшедшими кладоискателями, избавлен от необходимости ходить в цирк…
– Господин Хинценберг, я знаю, как найти "приапа"!
– Ты тоже сошла с ума? Это радует…
– Господин Хинценберг, слезайте, я все объясню.
– А ты знаешь, деточка, что слезать труднее, чем залезать?
– Ну хорошо, я к вам полезу. Только там не на чем разложить снимки.
Тоня показала антиквару вид усадьбы.
– Вам ничего тут не кажется интересным?
– А что может казаться? Ну, домики, ну, лошадки…
– На самом деле усадьба большая, Курляндский Аноним хотел показать все здания и все хлева с конюшнями, для этого и залез повыше. Поэтому все такое крошечное, а горизонт за ней – такой широкий. А чего не хватает на этом горизонте?
– Светлого будущего? – предположил Хинценберг.
– На нем не хватает мельницы!
– Да?
– Да! Посмотрите – мельницы нет ни за усадьбой, ни слева, ни справа. Если бы они была видна с того места, где сидел художник, хоть краешком, он бы извернулся, но вставил ее в пейзаж. Он же понимал, что горизонт неплохо чем-то оживить. Значит, во время работы он или сидел рядом с мельницей, или она была у него за спиной.
– Логично.
– И нам нужно понять, где был фасад усадьбы, тогда станет ясно, где мельница.
– И как ты собираешься искать этот фасад, деточка?
– Да очень просто! Помните, тот полицейский, Думпис, рассказывал, что от всей усадьбы сохранился каменный погреб? И он сам показал нам холмик с дверью! Вот он, вот! Если мы найдем его, то сможем вычертить план усадьбы по картине, а мельницу найдем напротив фасада… и несколько метров роли не играют!..
– Опять же логично!
Антиквар хотел позвать Полищука, но тот подошел сам.
– Это не она, – скорбно сказал следователь.
– Это какие-то непредсказуемые сумасшедшие, – согласился Хинценберг. – И совершенно невинные. Похоже, что Гунчи с двумя лопатами тут сейчас нет. Но вот что придумала Тонечка… Деточка, объясни господину следователю свою географию.
И тут случилось страшное – Тоня не смогла растолковать Полищуку свое открытие. Он так мрачно смотрел на нее, что девушка путалась в словах. Вмешался Хинценберг, а Тоня надулась – Полищук нравился ей все меньше и меньше. По контрасту вспомнился Саша – с Сашей ей не приходилось напрягаться, разве что чуть-чуть. И Тоня вдруг осознала, что весь день от него не было ни одного звонка.
От мысли, что жених всерьез разозлился, ей стало не по себе.
Тоня вдруг поняла, что Саша прав: ну, зачем рассказывать подружкам все, что знаешь о делах Петракея, зачем? Трудно было, что ли, промолчать? Мало ли куда и зачем собрался Петракей? У таких мужчин обычно богатая биография – в каждой длинноногой девице, ведущей странный образ жизни, можно подозревать его случайную подругу… или это уже паранойя?..
Ссориться с Сашей ей вовсе не хотелось. Во-первых, жених, во-вторых… Какое-то чувство ей подсказывало, что Саша слишком трагически воспринимает даже мелкие неприятности, и потому ради приятных отношений следует его ограждать от любого повода расстроиться. Возможно, это чувство было материнским – в двадцать шесть лет неплохо бы уже прогуливаться по Верманскому парку с коляской, не то станешь, как Кристинка, нянчить британских кошек и гоняться за недоступным женатым Петракеем.
Видя, что объяснения Хинценберга вроде бы доходят до Полищука, Тоня пошла к машине.
– Возьмите у меня в бардачке блокнот с авторучкой, – сказал вслед Полищук и не сразу добавил: – Пожалуйста.
Тоня открыла багажник и вытащила сумку. Телефон сообщил – Саша звонил трижды. Это немного утешало. Не зная, что сотрудницы "Вольдемара" невольно вселили в жениховское сердце ревность, Тоня приняла решение – позвонить Саше малость погодя, когда станут ясны планы Хинценберга. Именно он был ее прямым начальством – а не малоприятный Полищук.
Как всякий гуманитарий, нахватавшийся в студенческой компании художественных рассуждений о свободе и особых правах гениев, Тоня смотрела на полицию свысока. Ну, есть какие-то мужчины, которым платят деньги за то, чтобы в стране был порядок, иногда они даже ловят квартирных воров и автоугонщиков, но приличному человеку общаться с ними незачем. Именно так она воспринимала Полищука – человек ищет убийцу Виркавса, помочь следователю надо, но чем скорее окончится это сотрудничество – тем лучше, ибо ни на Шерлока Холмса, ни на Эркюля Пуаро, ни на Эраста Фандорина этот человек не похож.
Взяв телефон и блокнот с авторучкой, а также футляр с теми очками, что предназначались для мелкой работы, Тоня пошла к коровнику. Там Хинценберг уже рисовал палочкой по земле, а Полищук кивал – очевидно, антиквару удалось найти нужные слова.
– Деточка, давай-ка набросай план усадьбы, – сказал Хинценберг. – Очень приблизительно. Господский дом, очевидно, был как вытянутый прямоугольник – если судить по фасаду. В длину он был… примем длину лошади за два метра, отсюда и будем танцевать… Сколько лошадей помещается на фасаде?
– Жаль, что нет циркуля, – ответила Тоня и обошлась ногтями. Ногти у нее были довольно длинные и с художественным маникюром в холодноватых тонах. Оказалось – если верить Курляндскому Анониму, длина фасада – метров двадцать.
– Не многовато ли? – спросил Полищук. – Если лошадь – два метра, то окно в ширину – чуть ли не полтора?
Померили. Аноним, желая разместить на первом плане побольше всадников, сделал их меньше, чем полагалось бы с учетом законов перспективы.
– Всадники одинаковые, – заметил Хинценберг. – Все лошади стоят на задних ногах в одной и той же позе. Наверное, срисовал с какой-то гравюры. А усадьбу писал с натуры. Ну как, будем танцевать от ширины окна? Это не больше метра.
– Тогда – метров пятнадцать. Жаль, что у нас нет рулетки, – сказал Полищук.
– Оказывается, современная молодежь не знает того, что знал самый ленивый скаут. Какова длина вашего шага, господин Полищук?
– Ну… сантиметров семьдесят?
– Примерно так. Будет время – измерьте точнее. Пригодится. Скаут знал длину своей руки от локтя до кончиков пальцев, знал расстояние между большим пальцем и мизинцем, когда они растопырены, он много чего знал… длину ступни хотя бы… Деточка, у тебя сколько сантиметров в ступне?
– Тридцать семь, – брякнула, не подумав, Тоня.
Антиквар расхохотался.
– Тридцать семь – это размер твоих фарфоровых ножек. А ступня – двадцать четыре или двадцать пять сантиметров.
Тоня с любопытством посмотрела на собственную ногу. А когда подняла глаза – оказалось, что и Полищук таращится на фарфоровые пальчики. Она отступила на несколько шагов.
Потом Хинценберг мобилизовал всех на поиски погреба.
Территория была немалая, захламленная, заросшая крапивой и высоченными, уже больше похожими на деревья, кустами полыни. К августу эта полынь стала почти деревянной. Среди бетонных обломков Полищук обнаружил свежевыкопанную яму немалой глубины.
– Конкурирующая фирма, – сказал он. – И эта фирма определила место каменного дурака.
– Тихо, – вдруг приказал антиквар. – Присели…
Сквозь полынь продирались те трое, что приехали на джипе. Теперь Тоня, еще не поменявшая очки, могла разглядеть их в подробностях.
Первым был высокий и очень красивый парень в дорогих очках – скорее всего итальянских; Тоня, задумав поменять оправу, честно просмотрела несколько каталогов и проанализировала тенденции. Парень был в зеленоватой трикотажной рубашечке с короткими рукавами, в серых штанах ниже колена, в сандалиях на босу ногу, как полагается. Эти сандалии Тоня тоже знала – муж старшей сестры обувался только в продукцию фирмы "ECCO", сколько бы она ни стоила, утверждая, что только эта обувка не калечит, а лечит.