– Удачи, деточка, – как-то уныло сказал антиквар.
Отпустив Тоню, Хинценберг забрался в запасники. После всех приключений ему хотелось спокойно ответить на письма, вскрыть бандероли и посмотреть каталоги выставок с чувством, с толком, с расстановкой.
Около полутора часов он неспешно работал. Потом в дверь постучали.
– Господин Хинценберг, тут вас ищут, – сказала, заглянув, Ирена.
– Ох… – ответил антиквар. – Приглашай.
Вошел Полищук.
– Я думал, это по поводу арендной платы. Входите, садитесь! – с искренней радостью предложил Хинценберг. – Тут у нас сплошное недоразумение. Нужно менять договор аренды. Иреночка, милочка! Не приготовишь ли две чашечки настоящего кофе? Пока мои невестки не видят. Дома они поят меня какой-то бурдой, говорят – дольше проживу. Как будто я им еще не надоел! Надоел, сам вижу… Ну, как дела?
– Отлично, – сказал Полищук, садясь. – Из Кулдиги вам привет передают. Дело гладенькое, чистенькое, никаких хвостов не висит, передаем дальше по инстанциям. Гунара Лиепу и Эйнара Сиполиньша будут судить, им светят хорошие сроки. Машину мне приведут в порядок – к счастью, вода из канавы не прошла через воздушный фильтр, а вставить стекло – не проблема. Вознаграждение за клад нам полагается, так что я еще противоугонную систему поменяю…
Он усмехнулся.
– Жаль, что дюреровский портрет сразу нельзя выставить. Над ним сперва реставраторы поколдуют. Хмельницкий где-то выловил идею – "выставка одной картины". Почему бы нет? От овсяного печенья не откажетесь? – антиквар достал из шкафа сухарницу, в которой чего только не было. – Расслабьтесь. Позвольте себе хотя бы полчаса не думать о работе.
– На том свете расслаблюсь. Нужно вернуть картину Анне Приеде, – сказал Полищук. – Пусть ей грош цена, но все-таки…
– Так вы ради этого пришли? Не волнуйтесь, картину я хорошо продам, – ответил Хинценберг. – Госпожа Приеде обиженной не останется. Вот теперь имеет смысл этот пейзаж с "приапом" реставрировать. Картина с такой историей! Пан Тадеуш уже прислал мне координаты нынешних фон Нейландов, Тонечка с ними свяжется. Будем надеяться, что они говорят по-английски. Но она и немецкий знает в разумных пределах. Если не завышать цену – эти господа купят копию работы, сыгравшей такую роль в истории их рода. Так что все картины найдут хозяев. Копия, которая принадлежала покойному Виркавсу, для начала вернется в его семью, хотя семья от этого, кажется, не будет в восторге. Я предложу им хорошо продать эту работу. Она все-таки заметно лучше, чем копия Анны Приеде, которую Курляндский Аноним мазюкал левой ногой, забыв предварительно снять сапог. Хотел бы я знать правду про эти три картины, из которых одна, польская, достойна внимания, вторая, из коллекции покойного Павулса, украденной Тирумсом, еще более или менее, третья – кошмар, и все три принадлежат кисти одного и того же человека.
– Ну, это я раскопать не могу, – признался Полищук. – Я, собственно, что хотел… Сказать про Приеде… поблагодарить вас, естественно… ну вот…
– Я рад, что вы пришли. К сожалению, Тонечки сейчас нет. Она из-за наших похождений чуть не поссорилась с женихом. Я отпустил ее до завтра, пожелав удачи. Но, когда желал, я сложил пальцы вот так, крестиком – знаете, что это такое?
– Мы тоже так делали.
– Да? Все меняется, всюду научный прогресс, а детские хитрости передаются из уст в уста прямо от наших неандертальских предков. Сложишь пальцы – и можешь безнаказанно врать. Да вы сидите, сидите. Вам не так уж часто приходится отдыхать. А это очень полезно в любом возрасте. Если вам тут что-то интересно – спрашивайте. Не может быть, чтобы все эти странные вещи совсем вас не заинтересовали. Хотите, зажгу люстру?
Антиквар сделал жест, словно бы обводя полутемную комнату по периметру. Там действительно набралось всевозможной рухляди, стояли в три слоя прислоненные к стенам картины, на полках лежали альбомы и коробки, был совершенно загроможден статуэтками старинный резной буфет. Висевшая посреди комнаты люстра с хрустальными подвесками была ненамного меньше той, что в оперном театре. Но в углах висели и другие, с запыленными бронзовыми выкрутасами, некоторые – обтянутые марлей, человек, запрокинувший голову, получал довольно-таки фантасмагорическое зрелище.
– Да нет, и без люстры хорошо.
– Да, мне тоже нравится сидеть тут без света и думать. В жизни у мужчины бывает несколько промежуточных финишей и один окончательный. Мои промежуточные позади. Пора приводить в окончательный порядок мою двойную итальянскую бухгалтерию. Когда-нибудь и вы войдете в плотные слои атмосферы, – пообещал следователю Хинценберг.
– Куда я денусь…
– И вспомните все незавершенные дела и делишки.
– На что вы намекаете, господин Хинценберг?
– Мне кажется, служба так заморочила вам голову, что вы забыли жениться.
– Я недавно наконец развелся и не имею ни малейшего желания! – вдруг взорвался Полищук. – Это была такая глупость! Феерическая глупость! Чтоб я еще раз!.. Ну да ладно… извините…
– Она была высокая, длинноногая, с распущенными волосами по талию, в юбке вот досюда, – уверенно сказал антиквар и показал рукой, докуда, без всякого смущения. – Еще она очень красиво курила тонкие сигаретки, и на фильтре оставался след помады.
– А вы откуда знаете? – изумился следователь.
– Женились вы тогда, когда стало ясно – или немедленно принять решение, или помереть холостяком. Это бывает перед первым промежуточным финишем, годам к тридцати. Вы прожили с ней года три или четыре – пока не вернулся домой рассудок…
– Это как?
– Когда я был маленьким, дома так шутили. Если кто-то делал глупость, мать подносила руки к губам и звала, как раньше хозяйки звали с луга маленьких пастушков: рассудок, ступай домой! Откуда знаю… Именно на такой красотке вы и должны были споткнуться, господин Полищук. Это у вас на лбу написано, вот такими буквами, как на том каменном дураке. И четыре года тоже. Примерно столько держится Приап, а потом начинает работать голова. Сколько месяцев вы приходили домой, еле держась на ногах, и находили в холодильнике только ссохшиеся сосиски, наводящие на мысли о старческой немощи? А сколько мешков с продуктами притащили вы из "Рими", чтобы дома было хоть что-то съедобное? А сколько раз вы просили ее не ходить в мороз с голой поясницей? Сколько раз обещали порезать в мелкие клочья ее коротенькую курточку?
– Все было совсем не так, – сказал Полищук, – и хватит об этом.
– У меня есть для вас хорошая жена. Но за ней еще придется побегать. Я старый больной человек, у меня аритмия и хроническое несварение желудка, – вдруг запричитал Хинценберг. – Я не просто вошел в плотные слои атмосферы, но уже ощущаю, как горит моя обшивка. Мне очень хотелось бы убедиться, что девочка в хороших руках.
– Я ей совершенно не нужен, – даже не задав вопроса о кандидатуре, ответил Полищук.
– Это ей только кажется. Она созрела для того, чтобы стать хорошей женой и матерью. И она была готова отдать настоящее сокровище первому, кто догадался за ней хоть чуточку поухаживать. Ей нужен только один мужчина, другие для нее не существуют. Так в чем же дело? Просто заменить в ее системе ценностей того мальчика на вас. Очень просто!
– Не стану я ничего менять ни в каких системах ценностей, – мрачно сказал Полищук. – Я действительно хотел еще раз увидеть ее, ну, пригласить на чашку кофе, что ли… Ну, не пригласил, не судьба. У нее, вы сказали, уже есть жених. И мы слишком разные. Она – искусствовед, я – простой сыскарь. Нам и говорить-то не о чем!
– Ладно, может, вы и правы, – согласился Хинценберг. – Мне казалось, что у мужчины и женщины, если их тянет друг к другу, очень скоро появится прекрасная общая тема для разговоров.
– Какая?
– Ребенок.
– Не судьба, – повторил Полищук. – И не будем больше об этом. Еще раз – спасибо за все, и… ну, я пошел…
– Стойте! – приказал антиквар. – Еще две… нет, одну минуту! Стойте, говорят вам! Сейчас что-то будет!
Эпилог
Саша был в растрепанных чувствах. Оказалось, что должность Петракеева референта требует не только знания английского языка.
После московского загула с Кристиной Петракей ходил смурной. Судя по всему, Кристина звонила ему, а он уже не знал, где от нее прятаться. Из всех его сотрудников только Саша знал эту историю – и в конце концов Петракей додумался, что именно Саша должен разрулить проблему.
– Вот ее телефон, – сказал Петракей. – Ты встретишься с ней… нет, не так! Вот сто латов. Купи ей какую-нибудь побрякушку, кольцо там… Нет, кольцо – нельзя. Не так поймет. Что-нибудь на цепочке, сережки, ну… ну, сам придумай… Поговори с ней. Скажи, что – все, разбежались. Что семья у меня, жена, дети, чего я буду скакать, как молодой козел? И пусть не звонит. Ну, ты умеешь с людьми разговаривать! Давай, действуй.
Саша хотел препоручить это дело Тоне, но она не отвечала на звонки. Немного рассердившись, он решил идти за сувениром сам. Если Кристине сережки не понравятся – это ее проблемы, в такой ситуации ей может не понравиться и знаменитый алмаз "Кохинур".
В ювелирном магазине Саша кое-как объяснил продавщице задачу, и она подобрала сережки за девяносто пять латов. Остальные пять Саша решил употребить на цветы.
Когда он начал по телефону договариваться о встрече, Кристина сразу догадалась, в чем дело, и бросила трубку. Он позвонил опять, послал эсэмэску. Наконец она соблаговолила отозваться. Саша уже был в легкой панике – как всегда, когда рисковал подвести Петракея.
Кристина знала, что Саша – жених ее подруги, и не хотела ссориться с Тоней из-за того, что Саша не смог выполнить поручение своего шефа. Она сперва назначила встречу в кафе, потом перезвонила и предложила зайти к ней домой. Саша помчался, очень довольный, что выполнит поручение наилучшим образом!
Вышел он из этого дома уже утром.
Как оно все произошло – Саша не понимал.
Он старался быть деликатным. Он понимал, что на разговор может уйти часа два, и не торопился. (Если бы Петракей узнал про эту деликатность, пришел бы в ужас: по его разумению, следовало вручить прощальный подарок, в трех словах объяснить ситуацию и спешно делать ноги!)
Кристина была одной из подружек Тони – одной из трех десятков подружек, Саша даже всех не знал. То есть быть с ней грубым Саша не мог – да он и ни с кем не мог быть грубым. Он сидел с ней за журнальным столиком, вокруг расхаживали британские коты, прыгали на столик, требовали внимания. Кристина, лаская их, рассказывала печальную историю своей глупости – ей нужно было уводить Петракея из семьи сразу, пока кипел и булькал новорожденный роман, пока Петракей сам за Кристиной гонялся, а не наоборот. Саша объяснял, что Петракей никогда бы не ушел из семьи, а Кристина – красавица, умница, найдет себе более подходящую кандидатуру. Кристина возражала – какие кандидатуры, если жизнь не состоялась? Саша убеждал – все самое лучшее еще впереди! Она достала бутылку виски, выпили за самое лучшее… за удачу пили, за победы бриташек на международный выставках, еще за что-то… и понеслось…
Но где кончился разговор и началось совсем другое?
Саша отчетливо помнил только одно – как он, пытаясь сделать свои доводы убедительнее, положил руку Кристине на колено.
Нужно было съездить домой, привести себя в человеческий вид и… позвонить Тоне?..
Он посмотрел непринятые звонки в мобильнике. Она его искала. Впрочем, и он ее искал. Они не нашли друг друга. "Наверное, это судьба, – думал Саша, – если бы нашли – не случилось бы идиотских подвигов в Кристинкиной кровати! Надо же – повелся, и с кем – с подругой собственной невесты…"
Ему очень не хотелось сейчас даже не то что встречаться, а просто говорить с Тоней. Тоня – то был его серьезный выбор, и мать ее одобрила, и отношения сложились серьезные. Тоня – толковая девушка, работает в престижном салоне, а не разводит котов! Тоня – спокойная и чуткая умница… если бы ей кто-то из Сашиных приятелей положил руку на колено, она не стала бы подвигаться к нему поближе…
Часа два спустя Саша все же собрался позвонить невесте. К тому времени скопилось шесть неотвеченных звонков и три беспокойные эсэмэски. Саша объяснил, что был с Петракеем на деловой встрече, которая завершилась пьянкой. Это звучало очень правдоподобно. Тоня объяснила свое молчание и рассказала о планах: Хинценберг втравил ее в какую-то кладоискательскую авантюру, она застряла с ним в Кулдиге, когда вернется – непонятно. Саша вздохнул с облегчением.
Но рано он вздыхал. Днем прямо в офис заявилась Кристина.
Географию офиса она знала и сразу прошла туда, где в приемной было выгорожено место для Сашиного стола.
– Привет! – сказала она. – Вот, проходила мимо, решила зайти, позвать тебя на чашку кофе!
Саша не очень-то разбирался в женских нарядах, но понял: Кристина одета великолепно, все – к лицу, прическа – модная, маникюр и педикюр – свеженькие. И пахнет от нее умопомрачительно.
– Я – это… – ответил Саша. – Работа у меня, не могу, время поджимает и… вот…
– Я подожду, – заявила Кристина и уселась на кожный диван, нога на ногу, блистая фантастическими лаково-красными босоножками и безупречно гладкими, как будто тоже лаковыми, загорелыми ногами.
– Тут работы еще часа на два, – соврал Саша.
– Ничего! Нам есть о чем поговорить.
Саша сгорбился за компьютером, всем видом показывая, что вершит тяжкий труд. Работы было минут на пять, и он мучительно думал, чем бы себя занять дальше. Вроде Петракей просил что-то перевести на английский, но где файл или хотя бы бумажка с текстом?
Вошла секретарша Гуна, увидела Кристинку и в ужасе на нее уставилась. Похоже, Гуна знала кое-какие подробности. Не говоря ни слова, она прошла в кабинет к Петракею.
Полминуты спустя дверь кабинета отворилась. На пороге стоял Петракей. На лбу у Петракея крупными буквами было написано: возьму за шиворот и выкину в окошко.
– Здравствуй, Андрюша! – безмятежно сказала Кристина. – А я мимо проходила, решила к Саше зайти, мы как раз собирались вместе пообедать.
Петракей грозно посмотрел на Сашу.
– Ну да, – основательно струхнув, ответил на взгляд Саша. – Кофе попить хотели… договорились… то есть когда я закончу перевод…
– И что, все это время она будет тут сидеть? Мы о чем вчера говорили? – спросил Сашу Петракей. – Мы говорили о том, что ты должен разрулить эту проблему.
– Я разрулил!
– И где результат? Это, что ли, твой результат?
– В чем дело, Андрюша? – ленивым голосом спросила Кристинка. – Я что, уже не могу заглянуть на пару минут к своему жениху?
– К кому? – еле выговорил ошарашенный Петракей.
– К жениху. Ты понимаешь, это было так спонтанно! Мы вдруг поняли, что должны быть вместе! – со счастливой улыбкой доложила Кристинка. – И сегодня утром, когда завтракали, обо всем договорились. Просто Саша не успел тебе рассказать.
– Так, – сказал Петракей. – Вроде бы у него другая невеста была.
– Ну, была, – согласилась Кристинка. – А теперь вот я. Что ты, в самом деле? Ты у него спроси, где он ночевал – у нее или у меня!
– Ну, референт! На амбразуру, что ли, лег? – Петракей смотрел на Сашу странным взглядом, в котором было процентов сорок злости и процентов шестьдесят – любопытства. – Думал – премию выпишу за спасение дурака-босса?
– А мог бы и подарить нам к свадьбе что-нибудь приятное. Это можешь забрать, они мне не к лицу, – Кристинка встала, подошла к Гуниному столу и выложила коробочку с дареными сережками.
– Сашка! Ты что, в самом деле на ней женишься? – спросил Петракей. – Да что ты молчишь, как пень?
Саша понимал, что хорошего ответа на этот вопрос нет. Сказать "да" – так ведь вранье же. Сказать "нет" – Кристинка устроит скандал и вывалит все подробности минувшей ночи, с нее станется, ишь как глядит! Саша предпочел вранье, которое придется расхлебывать когда-нибудь потом, а скандал-то грозит прямо сейчас.
– Ну, женюсь…
– Вот видишь! – торжествующе воскликнула Кристинка. И положила руку ему на плечо так, словно разворачивала ошалевшего жениха для поцелуя.
– Ой… – вдруг сказала Гуна, глядя на дверной проем, в котором по замыслу дизайнера двери не полагалось.
В проеме стояла Тоня и уже по меньшей мере полминуты смотрела на Сашу.
Саша повернулся, увидел законную невесту и лишился дара речи.
Тоня покачала головой и исчезла из проема.
– Кажется, ты влип, референт, – произнес Петракей. – Впрочем, решай сам.
– А по-моему, все очень удачно получилось. Никому ничего не надо объяснять, – жизнерадостно заявила Кристина. И на всякий случай загородила Саше дорогу к дверному проему.
Тоня понимала одно – нужно убежать как можно дальше. Убежать – чтобы не было соблазна задавать какие-то вопросы. Убежать – чтобы двигаться, смотреть по сторонам, залезать в троллейбус, вылезать из троллейбуса, занять себя всякими мелкими движениями, всякими простенькими мыслями. Осознать, что все рухнуло, лучше потом – и этот миг нужно оттянуть! Даже если придется что-то самой себе соврать – хотя что уж тут соврешь? Мудрый Хинценберг предупреждал, что пора избавляться от незамужних подружек, да и число замужних сводить к разумному минимуму.
Кто мог бы выслушать, кто мог бы все понять? Или даже не выслушивать, не понимать – а просто позволить посидеть с собой рядом, отвлечь от беды без дурацких вопросов?! Катя, Вероника? Нет, Марта… Нет, Настя…
Сестра, Ксюша! Вот к кому бежать! Лучшая же подруга! И что она скажет?..
Тоня вдруг поняла, что даже Ксюше нельзя нести свое горе. Тем более – матери. Бабушки с дедушкой давно нет…
А Хинценберг?
Он отругает – и правильно сделает! Отругает – и что-нибудь придумает! Отправит в командировку – это было бы кстати. Уехать, удрать, хоть на Мадагаскар!.. Он скажет: деточка… деточка…
К "Вольдемару" Тоня подбегала уже в слезах.
Она влетела в торговый зал, пересекла его и, сорвав очки, без стука ворвалась в запасники.
– Так я и знал! – воскликнул Хинценберг. – Сергей, я знал – это она! Я шаги услышал, представляете?
Он уже держал своего эксперта в объятиях, уже пристроил растрепанную голову на своем плече.
Полищук уставился на рыдающую Тоню. Потом посмотрел на Хинценберга, в глазах был вопрос: что делать?
– Каменный дурак! – сказал ему Хинценберг. – Что я тебе говорил? Все в порядке! Ну, что ты стоишь, как "приап" на картине? Ты что, еще не понял?
– Нет, – ответил Полищук. И сделал шаг к антиквару.
– Слава богу! – с чувством произнес Хинценберг. – Забери ее у меня, а то от сырости разгуляется артрит. Поплачь, деточка, поплачь. Иначе ты как следует не распрощаешься со своей глупостью. А я пойду в зал, полюбуюсь на творения Цирулиса. Это мне полезно. Каждый раз, когда я вижу эти штуки, благодарю Господа, что я в такие годы – еще в своем уме…
Рига
2011