И вот теперь в Женеве ее странствованиям положил конец некий анархист Луиджи Луккени. Его схватили, он сидит в швейцарской тюрьме, гордый всеобщим вниманием. Еще бы, ведь это он убил императрицу ударом заточки. По его воле телеграф разнес по миру весть о ее смерти. По его воле Вена и вся Австрия сейчас плачут.
Что же это за мир, в котором мы живем, думал Вертен, если его может так всколыхнуть какой-то жалкий подонок.
Узнав фамилию убийцы, Вертен не находил себе покоя. И не только потому, что его переполнял гнев. Он был уверен, что совсем недавно слышал или читал эту фамилию, но никак не мог вспомнить где. Наконец он заставил себя прекратить попытки в надежде, что потом это как-нибудь вспомнится само собой.
Похороны были назначены на субботу. Климт пригласил Вертена понаблюдать за церемонией с балкона нового отеля "Каранц", располагавшегося напротив церкви Капуцинов, в склепе которой покоились все императоры из рода Габсбургов и члены их семей. Вообще-то в отеле жил недавно прибывший в Вену известный американский писатель Марк Твен. Он пригласил Климта, а уж тот всех своих знакомых, включая Вертена.
Климт познакомился с писателем неделю назад во время посещения Твеном Сецессиона. Писатель принял художника за рабочего. Климт счел это комплиментом, они разговорились и вскоре подружились. На приеме у Твена - ту вечеринку вполне можно было назвать приемом - присутствовали все, кроме Эмилии Флёге, которая слегла с простудой.
В полдень Климт встретил Вертена у отеля и повел в бельэтаж к застекленному портику, выходящему на площадь, которая, несмотря на дождь, была заполнена горожанами. Море котелков, женских шляп с черными перьями, зонтов. Американец сидел в кресле посреди гостиной. Климт подвел Вертена к нему. Тут было немало знаменитостей. Писатель Артур Шницлер, активная пацифистка баронесса Берта Кински фон Сутнер, графиня Миса Виденбрук-Эстерхази и музыканты Теодор Лешетицкий и Осип Габрилович. Твен, одетый в свой обычный белый костюм, курил сигару. Он доброжелательно кивнул Вертену и заговорил с Климтом на смеси немецкого и американского английского. Вертен прилично знал английский, у него был учитель-британец, но он с трудом разбирал речь писателя. Климт улыбался и кивал, а когда они отошли наконец, чтобы занять места у окна, пробормотал:
- Он что-то говорит, а я ни черта не понимаю.
Внизу одетые в парадную форму солдаты оттеснили толпу к тротуару. Затем оцепили площадь, которую начали медленно заполнять армейские и морские офицеры в сияющих позолотой шлемах. Затем появились пятьдесят генералов в бледно-голубых мундирах и шлемах с зелеными плюмажами, к ним присоединились другие в красной, золотистой и белой форме, и площадь засияла, как великолепная палитра. А тут еще и тучи неожиданно разошлись, позволив солнечным лучам осветить это буйство красок. Вертену даже пришлось прищуриться. По обе стороны дверей церкви в почетном карауле застыли мальтийские рыцари в лиловых мантиях и рыцари Золотого Руна в красных. Вертен догадался захватить с собой театральный бинокль и теперь разглядел знак отличия: небольшой кулон, клочок овечьей шерсти в золотом обрамлении, символизирующий мифическое руно Ясона и Аргонавтов, что, в свою очередь, символизировало высокие идеалы рыцарей, охраняющих католическую церковь.
На площади осталась только дорожка для карет, которые подъезжали, высаживали своих знатных пассажиров и тут же отъезжали. Первыми прибыли эрцгерцоги и эрцгерцогини дома Габсбургов, затем кайзер Германии, короли Саксонии, Сербии, Румынии и регент Баварии в сопровождении двух сотен придворных и высших аристократов, которым было позволено войти в церковь. Непрерывное движение карет длилось целый час, затем появилась процессия священников в золоченых сутанах, отороченных белыми кружевами. Они несли распятие.
Вооруженный биноклем Вертен рассматривал лица собравшихся на тротуарах вокруг площади и вдруг увидел доктора Ганса Гросса. Он передал бинокль Климту, и тот сразу побежал, чтобы привести его сюда. Вертен последовал за ним. Они протиснулись через толпу к криминалисту. Он был приятно удивлен, но идти в номер к Марку Твену отказывался. Мол, неудобно без приглашения. Однако Климт буквально потащил его за руку.
Они вернулись к окну вовремя. Уже зазвонили церковные колокола, знаменуя предстоящее прибытие черного катафалка в стиле барокко с телом императрицы Елизаветы. В этот момент колокола зазвонили не только в Вене, но и по всей империи Габсбургов, от Инсбрука на западе до Будапешта и за ним Трансильвании на востоке, от Праги на севере до Сараево на юге.
Под колокольный звон ровно в двенадцать минут пятого на площадь выехала группа всадников в колонну по четыре, расчищая путь для похоронного кортежа. За всадниками появились уланы в золотисто-синих мундирах, за которыми следовала траурная карета, где ехал император и его дочери, Мария Валерия и Гизела. Карету везли шесть коней. Пожилой император вышел из кареты, весь какой-то согнутый, придавленный несчастьем. Да, подумал Вертен, какие только напасти не сваливались на этого человека за его долгую жизнь. Покушение, брак с отчужденной, замкнутой Елизаветой, трагическая смерть брата Максимилиана в Мексике, самоубийство сына, кронпринца Рудольфа.
По слухам, получив весть о гибели Сисси, Франц Иосиф не выдержал и заплакал.
- За что меня Бог карает?
Как только император с дочерьми скрылся в церкви, на площадь выехал катафалк, который везли восемь жеребцов липицианской породы, украшенных черными страусиными перьями. Катафалк окружали всадники в черных одеждах и белых париках, возглавляемые высоким седым сановником в красной мантии рыцаря ордена Золотого Руна. Это был советник Франца Иосифа князь Грюненталь, тот самый могущественный покровитель инспектора Майндля. Его предки служили Габсбургам в течение веков. Грюненталь, наверное, был почти ровесником императора, но выглядел много моложе. Высоко подняв голову, с прямой спиной, он гордо поднимался по церковным ступеням впереди гроба. Там, в соответствии с ритуалом, остановился и постучал в дверь. О том, что сейчас должно произойти, в Австрии знал каждый школьник.
На первый стук монах внутри церкви откликнется:
- Кто там?
- Ее императорское и королевское величество императрица Австрии и Венгрии Елизавета, - ответит Грюненталь.
- Мы ее не знаем, - скажет монах.
И Грюненталь постучит снова.
- Кто там?
- Императрица Елизавета.
- Мы ее не знаем.
Затем после третьего стука и вопроса "Кто там?" Грюненталь наконец скажет:
- Ваша сестра Елизавета. Бедная грешница.
После чего дверь откроется.
Двери церкви закрылись за гробом с телом императрицы, и обстановка в апартаментах Твена разрядилась. Гости начали активно общаться.
Гросс объяснил, что вернулся в Вену, потому что в Черновцах ему пока нечего делать.
- Помещение для моей кафедры еще строится, и занятия начнутся только с весеннего семестра. Адель поехала навестить школьную подругу в Париже, а я вернулся сюда.
- Ну и чудесно, Гросс, - сказал Вертен. - Побудете некоторое время в Вене. Можете остановиться у меня. В моей квартире есть свободная спальня.
- Спасибо, Вертен. Вы добрая душа. - Гросс выглядел растроганным. - А в Черновцах, поверьте, я чуть не пропал от скуки.
Климт взял Гросса под руку, собираясь представить Твену. Но оказалось, что они знакомы, правда, по переписке. Несколько лет назад Твен консультировался с Гроссом, когда писал свою книгу "Том Сойер, сыщик". Они сразу завели оживленный разговор, несмотря на трудности Твена с немецким языком. Впрочем, он мог говорить и на английском. Его почти все понимали.
Когда церемония похорон закончилась и колокола зазвонили в последний раз, гостям подали херес. Спустя полчаса они начали постепенно расходиться. Вот тут Твен произнес странную фразу:
- Не тот человек сидит в швейцарской тюрьме. А может, тот, да не за то. Ох уж эти венгры. Вначале Рудольф, а теперь вот его мамаша.
Гросс принял приглашение Вертена занять просторную комнату в задней части квартиры. И вечером они устроились за столом перед блюдом с великолепно приготовленной фрау Блачки тушеной говядиной с картошкой в сопровождении охлажденного белого вина. К ужину пришла Берта. Она сидела за столом напротив Вертена.
- Что Твен имел в виду? - спросил Вертен.
Криминалист положил себе в тарелку хрена, театральным жестом предложил Берте и только потом ответил:
- Твен литератор, а стало быть, выдумщик. Об этом не надо забывать.
- Вы хотите сказать, что он постоянно фантазирует? - спросила Берта с улыбкой.
- Может, не совсем фантазирует. Но чересчур буквально воспринимает небылицы, распространяемые венгерскими аристократами. Они, конечно, никогда не перестанут твердить о независимости, как будто мадьяры единственное в империи национальное меньшинство, находящееся в таком положении.
- Значит, вы не сторонник австро-венгерской монархии, - сказала Берта, бросая на Вертена заговорщицкий взгляд. Он ей уже много порассказал об этом знаменитом криминалисте.
- Вы попали в точку, сударыня, - пробубнил Гросс. - Политика Франца Иосифа приведет страну к краху. Через два десятилетия вы Австрию не узнаете. А что касается нашего друга Твена, то он лишь повторяет то, что уже давно твердят мадьяры: девять лет назад кронпринц Рудольф не покончил с собой, а пал жертвой заговора придворных, которым не нравились его либеральные промадьярские взгляды. Я полагаю, теперь то же самое будут говорить и о смерти его несчастной матери, которая также имела склонность романтизировать мадьяров.
- Интригующая версия, - сказал Вертен, подмигивая Берте.
- Чепуха. - Гросс отрезал кусочек говядины, поддел вилкой и отправил в рот, запив вином. - Этот человек в Швейцарии признался в совершении преступления. Так что наша императрица скорее всего пала жертвой дилетанта, выдающего себя за анархиста. Думаю, он случайно натолкнулся на Елизавету на набережной Женевского озера. У него при себе даже не было нормального оружия, всего лишь дешевая заточка из напильника. - Гросс пристально посмотрел сначала на Вертена, затем на Берту. - Нет, друзья, боюсь, что здесь мы имеем дело не с какой-то хитрой интригой, а с вульгарной и очень грустной комедией.
Глава двенадцатая
Безделье Гросс переносил болезненно. Вертен об этом знал и раньше, но теперь, когда они жили под одной крышей, мог наблюдать с близкого расстояния.
В понедельник, следующий за похоронами императрицы, Гросс посетил свой любимый зал Брейгеля в Музее истории искусств. Вертен провел весь день в своем офисе. Днем они вместе пообедали, а вечером сходили в Бургтеатр посмотреть Жирарди в сатирической комедии Иоганна Нестроя "Злой дух бродяга Лумпаци и бесшабашная троица". Жирарди исполнил свою роль с присущим ему блеском, но Гросс, кажется, остался к его игре равнодушен.
Премьера пьесы состоялась еще в 1833 году, но потом цензоры ее запретили по причине "очернения существующих порядков", хотя ничего такого там и в помине не было. Разрешили к постановке только недавно, и то с большой неохотой. Непонятно, что они нашли крамольного в похождениях столяра Лайма, портного Цвирна и сапожника Книрима после выигрыша в лотерею. Нестрой был не только драматургом, но и одаренным актером. Роль Книрима он сыграл двести пятьдесят восемь раз, так было сказано в программке. Теперь эту роль великолепно исполнял Жирарди, однако Гросс не находил в его игре ничего забавного. Зал то и дело взрывался смехом, а с лица Гросса не сходило хмурое выражение. При каждом повороте сюжета он начинал ерзать в своем кресле. Трое мастеровых купили сообща лотерейный билет, на который выпал солидный выигрыш. Цвирн и Книрим свои доли промотали, причем сделали это с вызовом, и в конце пьесы остались ни с чем. Только Лайм поступил мудро, открыл свое дело и женился на девушке, за которой давно ухаживал.
- Какой вздор, - проговорил Гросс, когда после третьего акта в зале зажегся свет. - Зачем в замечательном Бургтеатре поставили такую революционную, развращающую пьесу? Это выше моего понимания.
- Я с вами не согласен, - сказал Вертен по пути в гардероб. - Пьеса умная.
- Умная? - брюзгливо проговорил Гросс. - Вот когда вы с фрейлейн Бертой поженитесь и заведете детей, я полагаю, вам не захочется, чтобы они повели себя так беспутно. Нет, Вертен, не захочется. У меня на этот счет имеется личный горький опыт.
Вертен промолчал. Гросс, конечно, имел в виду отношения со своим одаренным сыном Отто, который отказывался воспринимать жизнь серьезно. К большому огорчению отца, он завел себе друзей в артистических богемных кругах, где к сексу и браку относились очень свободно. Отто даже попробовал наркотики. Теперь он, кажется, исправился и успешно завершал медицинское образование, но отношения с отцом у него по-прежнему оставались напряженными.
Утром за завтраком Гросс угрюмо молчал. По дороге в свой офис Вертен подумал, что, наверное, зря пригласил его к себе на постой. Криминалист стал настолько нелюбезным, что даже непредубежденная и всепрощающая Берта начала избегать его общества.
На ужин фрау Блачки приготовила изумительный ростбиф с луком, который они запили отменным "Бордо", - по дороге домой Вертен купил бутылку в винном погребе. Затем он вдруг вспомнил, что получил для Гросса письмо, пришедшее на его прежний адрес в отеле "Бристоль".
Гросс распечатал конверт и посветлел.
- Интересно, интересно. - Он наполнил свой бокал наполовину и залпом выпил, как американское виски.
- Что там, Гросс?
- Вот, прислали протокол вскрытия герра Фроша, последней жертвы пратерского убийцы. Шея у него была сломана, как и следовало ожидать.
- И что в этом интересного? - спросил Вертен, наливая себе вина.
- А то, что этот человек уже находился на пороге смерти. У него был рак, Вертен.
- И он об этом знал?
- А вот это, мой друг, я попытаюсь выяснить завтра.
Вертен собрался было его отговаривать, но передумал.
Дело закрыто, и сейчас совершенно не важно, знал убитый о том, что ему все равно суждено скоро умереть, или нет. Но раз Гросс оживился, то пусть потешится.
Остаток вечера они провели в приятной беседе.
Утром Вертен поинтересовался у фрау Блачки, где гость.
Экономка сказала, что герр доктор проснулся на час раньше обычного, выпил кофе с рогаликом и ушел.
Вертен вздохнул с облегчением и уселся завтракать, попутно просматривая утренний выпуск "Нойе фрайе прессе". Прежде, бывало, он до начала рабочего дня непременно садился за свои литературные опусы, а сейчас вдруг обнаружил, что его совершенно к этому не тянет. Ну и ладно. Потягивая кофе, он выискивал в газете белые участки, где должны были находиться материалы, запрещенные цензурой. Такое в Австрии случалось каждый день во многих газетах.
В пять вечера, когда Вертен собрался закончить работу, ему позвонил Гросс. Возбужденно вибрирующий голос криминалиста ласкал слух. Слава Богу, ожил, подумал Вертен.
Гросс приглашал его посидеть в кафе "Сентраль", где теперь собирались венские литераторы. После скандального сноса год назад кафе "Гринштайдль" (на его месте построили здание банка) все венские литературные знаменитости, включая Шницлера, Петера Альтенберга, Гуго фон Гоффмансталя, Карла Крауса, Германа Бара и Феликса Зальтена, мигрировали в расположенное поблизости кафе "Сентраль". Вертен удивился, почему Гросс выбрал это место, но с радостью согласился прийти туда через полчаса.
Гросс сидел за угловым столиком, прикладываясь время от времени к бокалу с белым вином. Вертен заказал то же самое и сел, оглядывая столики. Из знакомых лиц сейчас только молодой Гоффмансталь щеголял своими редкими растрепанными усами, а его старший наставник по богемной жизни Альтенберг - сандалиями на ногах.
- Что случилось, Гросс? У вас чертовски довольный вид.
- О, сегодня, мой дорогой Вертен, я провел день с большой пользой. Весьма.
Потягивая вино, криминалист рассказал Вертену, что вначале посетил фрау Фрош, спросить, знал ли ее муж о своей болезни и кто был его доктором.
- И представьте, Вертен, у фрау Фрош была для меня потрясающая новость. Она сказала, что даже намеревалась связаться со мной. Как хорошо, что мне тогда удалось завоевать ее доверие. Она заявила, что после покушения на императрицу больше не считает себя обязанной хранить тайну.
Гросс сделал театральную паузу, глядя на Вертена. Тот был весь внимание.
- Оказывается, в июне герра Фроша посетила в его доме весьма важная особа. Сама императрица. И они больше часа беседовали в его кабинете. Уходя, императрица потребовала от фрау Фрош дать слово, что она никому о ее визите не скажет. Дама заметила, что императрица была в смятении.
- О чем же они говорили, Гросс?
- Это герр Фрош от жены утаил, но она помнит, что незадолго до визита императрицы он как-то вскользь заметил, что решил в своих мемуарах поведать правду о трагедии, случившейся в замке Майерлинг.
- Вы имеете в виду самоубийство кронпринца Рудольфа?
- А что, разве там разыгралась еще какая-то трагедия?
- Но что он такого мог знать? - Вертен улыбнулся, узнавая наконец прежнего Гросса. Неужели депрессия закончилась?