12
Сидящий за столиком черноволосый красавец не первой молодости осклабился:
- Иероним Стэнгулеску. Граф Стэнгулеску.
Красив, ничего не скажешь. Правда, великоват нос, глаза чуть бычьи и похож на жулика, но красив.
- Меня зовут Александр Остерман.
- Просто Остерман?
- Нет, князь Остерман.
Губарев хотел позвать официанта, но Стэнгулеску почти лег на него, зашептал:
- Вы, я вижу, тут новичок, князь, а я рад… Наконец хоть один приличный человек рядом… Если позволите? - знака официанту Губарев не уловил, тот уже был рядом и разливал шампанское. Выпрямившись, граф поднял бокал.
- Прошу, не отказывайтесь! Живем один раз, кордебалет ленится, вокала нет, программа надоела, но все равно, это лучшее место в Петербурге! Выпьем! Прозит!
Стэнгулеску пригубил. После третьего бокала общих тем нашлось масса: граф сообщил, что часто бывал в родной князю Остерману Херсонской губернии, там у него родственники, рядом же, в милых сердцу молдавских садах, собственное поместье. Обожает австрийцев, бильярд, бридж и покер, готов хоть сейчас составить партию и найти клиентов. Что до зала, знает всех, дипломатам же просто брат родной. К началу первого выступления Ставровой, в половине одиннадцатого, Стэнгулеску был уже пьян и запросто звал Губарева Алексом, попросив себя называть Джерри. После объявления номера сделал страшные глаза.
- Мадемуазель "В холодном Париже!", Алекс, па-атрясающая дама! Поля Ставрова! С виду стерва, глаза холодные, но поет, доложу - а-абалдеешь! - Нахмурился. - Дружище, ползала ходит сюда из-за нее, и я тоже.
Ставрова запела. Стэнгулеску добавил шепотом:
- Хочешь, после выступления - за кулисы? Опасно, у нее два любовника, один финансист, другой дипломат, видишь, страшила у сцены, япошка? Но я знаком и с тем, и с тем… Клянусь, Алекс, для тебя это сделаю! Весь кордебалет - мои подруги, на любовников - п-плевать! Да мы под невинным предлогом… - заговорщицки пошевелив бровями, Стэнгулеску сделал знак метрдотелю. - Цветы от меня и Алекса Ставровой, понял?
Нужна ли ему Ставрова, подумал Губарев. Нужна, убеждал он себя. Во-первых, возможная связь с Танакой, во-вторых, укрепление репутации князя Остермана. Но наблюдая за исполнением модной песни, а затем за Танакой, вновь пославшим конверт, вынужден был признать: его интересует еще и она сама.
Стэнгулеску не обманул: официант отнес за кулисы ящик бордо, вернувшись, шепнул: "Ждут-с". И они прошли в общую для кордебалета и дебютанток грим-уборную. Молдаванин, изредка целуя в щеки девушек, подошел к трюмо Ставровой. Она кивнула, не повернувшись. Губарев отметил: четыре корзины с цветами, одна из них - от него. Многие голоса похожи, да и тогда была другая обстановка, вряд ли она запомнила его голос. Певица осторожно снимала грим. Стэнгулеску подсел, сказал бархатно:
- Конечно, мы здесь вторые, а может, и третьи, но, Полиночка, - на секунду! Мой друг князь Остерман, Александр Остерман, жалуй его - он от тебя в восторге!
Глядя на Губарева, граф поднял брови. Пришлось заговорить, хотя он хотел бы сделать это позже:
- Мадемуазель, я действительно в восторге. Это прекрасно. Все, что я скажу, прозвучит банально, но ваш голос выше всяких похвал.
Вполне сносная чушь, как раз то, что нужно. Ставрова обернулась лишь на миг.
- Благодарю, князь… Садитесь… Простите, артистический беспорядок, через час номер… Садитесь, расскажите что-нибудь… Джерри, усади друга…
Все скороговоркой, мимоходом, одной рукой снимая грим, другой придерживая шаль. Сейчас она совсем другая, особая, лживо-свойская, артистическая, не похожая на ту, смеющуюся в подъезде, когда они удирали от Десницкого. Но все-таки ему было приятно, когда на прощанье, еще с одним поворотом на полсекунды и дежурной улыбкой, он услышал:
- Спасибо, князь, вы милы. Розы обворожительны.
13.
Он выдержал битву с Курново, но в конце концов доказал, что от услуг штатных филеров надо отказаться. Пусть Киёмура выпадет на какое-то время из их поля зрения, пусть ему удастся что-то скрыть - лишь бы он ничего не заподозрил. Лучше найти хоть что-то, чем потерять все.
Господин Юдзуру снимал большую квартиру в доме, где жил японский торговый атташе, на Второй линии Васильевского острова. В этом же доме жил и Танака. Контора "Ицуми" находилась далеко, на Садовой, около Гостиногб двора, но Киёмура приезжал или приходил туда пешком ежедневно, ровно к десяти. Кроме того, он бывал на предприятиях, с которыми "Ицуми" поддерживала торговые связи. В первые же два дня, попавшие под контроль Губарева, японец посетил представительство завода "Гаррис" на Кирочной, контору "Мастерских ротативных двигателей "Гном" в Солдатском переулке и техническую контору фабрики "Эльмет" на Нижегородской. Эти три адреса были почти сразу проверены агентами ПКРБ; выяснилось, что никакими секретными заказами предприятия не занимаются, и деятельность Киёмуры во всех трех фирмах законна и оговорена в соответствующих инстанциях.
Времени у Губарева было мало, он знал - отчет перед Курново висит дамокловым мечом. Сейчас - после многократных посещений "Аквариума" - он был почти убежден: Танака и Киёмура ведут какие-то общие дела, но пока он не выяснит, что нужно Киёмуре, именно Киёмуре, связь представителя "Ицуми" с морским атташе ни о чем ему не расскажет.
В последующие пять дней Губарев всерьез пожалел, что отказался от услуг филеров. Он практически изучил все маршруты представителя "Ицуми", расписание его завтраков и обедов, мог издали узнать все детали туалета - от шляпы до портфеля. Киёмура редко пользовался авто или пролетками, больше - пешком. Чтобы не попасться японцу на глаза, приходилось проявлять изворотливость. Губарев проявлял, но награда была скудной, за все дни выявилось лишь два новых адреса: контора акционерного общества "Российский мотор" на Шпалерной и мастерские "Климов и сыновья" на Литейном. ПКРБ снова проверило оба предприятия и снова не обнаружило ничего, что говорило бы о шпионаже.
За пять дней торговый агент "Ицуми" посетил "Аквариум" три раза. Как всегда, он сидел за одним столиком с Танакой, а уезжая, как и раньше, садился в одну пролетку с атташе. Получалось, или Танака не отпускает Киёмуру от себя, или, наоборот, Киёмура не может обойтись без Танаки.
Стэнгулеску обещал познакомить Губарева с Танакой, как только представится случай. Губарев терпеливо ждал. В "Аквариуме" он по-прежнему сидел каждый вечер, но к Ставровой пока решил не заходить, лишь отсылал розы. У Зубина в госпитале был два раза; нога у инженера почти не болела, он уже обходился одним костылем. В последний приход Губарева они говорили о Киёмуре, и Зубин снова предположил: интерес "Ахмета" к змейковому сектору скорее всего - прикрытие чего-то более важного.
14.
Как и ожидалось, шеф земельного банка Десницкий оказался завсегдатаем варьете; чуть ли не каждый вечер он занимал один и тот же столик, в центре, недалеко от эстрады. Обычно Десницкий являлся к канкану перед выступлением Ставровой, слушал "В холодном Париже" и исчезал, чтобы уже не вернуться. По словам приглядывавшего за ним Развалова, за кулисы Десницкий зашел за все время только два раза, и то "на айн секунд, шобы отмазку схлопотать".
В один из вечеров, запасшись букетом роз, Губарев встал за кулисы, прикрывшись складкой занавеса. Пока Ставрова пела, ему хорошо была видна сцена и часть зала - та, в которой сидел Десницкий. Как только песня кончилась, Десницкий оставил на столе деньги и ушел, не дожидаясь повторных выходов. Губарев ждал, прикрывшись занавесом. После третьего вызова Ставрова прошла мимо к грим-уборной. Прошелестело платье с буфами и разрезом, мелькнуло лицо - в густо наложенном гриме, сбросившее маску жеманства, усталое, безразличное. Мимо на сцену пробежали хористки. Выждав, он повернулся - Ставрова стоит у двери в фойе. Вдруг вернулась к занавесу, остановилась совсем рядом, прикрылась складкой - он видел теперь часть ее плеча. Только он подумал, что она от кого-то скрывается, и очень похоже - от Десницкого, как Ставрова повернулась.
- Господи, князь. Вы меня напугали.
Пытается понять, видел ли он ее возвращение.
- Мадемуазель, я проклинаю себя. Сейчас исчезну.
Улыбнулась.
- Наоборот, останьтесь. Вы кого-то ждете?
- Давно, с трепетом и, надеюсь, не нужно объяснять, кого.
Протянул цветы, она рассеянно взяла букет.
- Спасибо. Князь, я хотела вас попросить… - делая вид, что нюхает розы, обернулась к двери. - Вас не затруднит проводить меня?
- Вы еще спрашиваете… Всегда к вашим услугам, мадемуазель.
Кивнула, он пошел за ней. В грим-уборной пусто, все девушки на канкане. Прошел следом, подождал, пока она сядет к трюмо. Улыбнулась - все так же напряженно; он поклонился:
- Мне вас оставить?
- Нет, нет, побудьте со мной. Устраивайтесь. - Подождав, пока он сядет, взяла пуховку, тронула переносицу. - Вообще я хочу сделать вам выговор.
- За что?
- С тех пор, как вы появились с графом Стэнгулеску, вы так ни разу и не зашли. Спасибо за розы, но совершенно не исключено, что я хотела вас видеть.
- Я не решился быть назойливым.
- Полно… Конечно, у вас свои заботы, своя жизнь, но все-таки можно было вспомнить.
- Вы отлично понимаете, я хотел бы зайти…
Повернулась, изучая что-то в нем и в то же время прислушиваясь к тишине в коридоре.
- Почему же не зашли?
- Я действительно хотел вас видеть.
Шаги. Точно, кто-то идет по коридору. Почти тут же постучали. Ставрова взглянула в зеркало.
- Князь, пожалуйста… Если стучат ко мне, я никого не принимаю.
- Вы уверены, что этот человек вам не нужен?
- Уверена. Вы поможете мне?
- Извольте.
Он встал, подошел к двери, открыл и столкнулся лицом к лицу с Десницким. Финансист на секунду отступил. Тут же, заметив сидящую у трюмо Ставрову, подался вперед. Так как Губарев держал руку на косяке - невольно ткнулся в нее грудью. Оба смотрели друг на друга в упор, Десницкий чуть надавил, пришлось выпрямить локоть. Кажется, шеф земельного банка разозлился.
- Разрешите пройти, милостивый государь, - прошипел он.
Губарев улыбнулся.
- Не разрешу.
- То есть как не разрешите?
- Так. Не напирайте, милейший, не напирайте.
Отлично, этот толстяк сейчас сгорит от ненависти.
- Вы… Вы… Что вы себе позволяете?
- Милейший, я всегда позволяю себе то, что позволю.
- Я вам не милейший! Вы ведете себя непристойно!
- Тише. Лучше будет, если вы удалитесь, - легко вытеснил Десницкого в коридор, прикрыл дверь. - Я предупредил вас, теперь же вы меня всерьез рассердили. Поговорим спокойнее?
Изучая пляшущие глаза, вдруг услышал шорох. Кто-то стоит за поворотом к сцене. Кто? Надо проверить. Он цепко ухватил финансиста под локоть, почти волоком подтащил к сцене, глянул мельком - никого. Десницкий почти рычал:
- Вы за это ответите! Отпустите, черт вас возьми! Я позову полицию!
Развернул Десницкого спиной к коридору.
- Не нужно полицию. Настоятельно советую: никогда больше не появляться в этом коридоре.
Финансист готов разорвать, просто глаза лезут из орбит.
- Мальчишка! Хам!
Со сцены выбежал закончивший выступление кордебалет, и Губарев коротко и хлестко дал пощечину, С шумом, толкая и оттесняя их друг от друга, девицы спешили к себе; через чьи-то обнаженные плечи и воздушные прически Губарев, все еще улыбаясь, бросил:
- Любезнейший, если вы собираетесь вызвать меня на дуэль, я бываю здесь каждый вечер. Вы поняли?
Кордебалет исчез. Десницкий поправил лацкан, достал платок.
- Я обещаю вам, вы пожалеете об этом.
Вышел, нарочито тихо прикрыв дверь в фойе.
Вернувшись, Губарев прошел к трюмо, сел рядом со Ставровой. Он понимал, сейчас не нужно ничего объяснять. Судя по шушуканью за спиной, здесь уже обсуждали историю с пощечиной. Ставрова так и не повернулась, лишь сказала тихо:
- Когда б вы ни пришли, я буду вас ждать. Вы слышите?
- Спасибо.
Встав и поклонившись, вернулся в зал. За столиком Стэнгулеску пригнулся, зашептал, дыша перегаром:
- Что там у Ставровой? Я просто извелся.
- Джерри, ты о чем?
- Как "о чем"? Надеюсь, ты был у Ставровой?
- Нет, а что?
- Врешь, Алекс, но это меня не касается… - Стэнгулеску хохотнул. - Смотрю, вы все исчезли… Следом за Десницким - Танака. Ладно, не изображай голубка… Милая компашка составилась, не находишь?
- Джерри, компашка действительно милая, но поверь, я был не там.
- Понимаю. Ля дискресьон дю месьей э ленор дэ ля дам. Алекс, ты ведешь себя как настоящий мужчина, поздр-р-равляю!
15.
Склонившись над столом, адъютант Курново осторожно положил бумаги.
- Владимир Алексеевич, простите, здесь материалы по Десницкому. Пока все, что удалось собрать.
- Вы ознакомились?
- Владимир Алексеевич, внимательно. По нашим каналам выявлены законспирированные счета Десницкого в двух немецких банках. Кроме того, зарегистрировано несколько неясных по содержанию встреч. Вот, посмотрите… - адъютант тронул листок с фамилиями. Курново всмотрелся.
- Люди, связанные с немецким посольством… Короче, не исключено, что он работает на немцев?
- Думаю, не исключено.
Изучив содержимое папки, полковник подумал, стоит ли ему связываться с Десницким. В любом случае нужно сначала узнать, кто за ним стоит.
- Станислав Николаевич, поручите Полуэктову заняться Десницким плотней. Да, и… Поставьте в известность о нем Губарева. Только прошу, не делайте это через агентуру. Достаточно телефонного звонка. И вот еще что… - Курново хотел попросить Николаевского поинтересоваться деятельностью фирмы "Ицуми", но вовремя решил: доверять это адъютанту рискованно. - Впрочем, все, вы свободны.
Прислушиваясь к резкому скрежету колес на поворотах, покачиваясь в такт хода трамвая, Губарев еще раз прикинул, что можно извлечь из только что полученного сообщения. Десницкий работает на немцев… Теперь легко объясняется интерес Танаки к их встрече. Сам факт, что Десницкий может работать на немцев, отлично действует - как прикрытие. Вдруг понял: сейчас его занимает только одно: собственное отношение к Полине Ставровой. Что бы он о ней не думал, это та самая женщина, в которую он мог бы безнадежно влюбиться. В то же самое время Ставрова сейчас в "Аквариуме" - единственный наверняка ни с кем не связанный человек. Получается - он просто обязан ее обольстить. Немедленно, как только представится случай. Глупость, нелепица, но это так…
Трамвай повернул к госпиталю, он спрыгнул на ходу, не дожидаясь остановки, - его ждал Зубин.
Пройдя по больничной аллее, Губарев увидел: рядом с инженером на скамейке лежали газета и журналы. Зубин кивнул: "садись", подождал, пока он сядет, взял сверток.
- Саша, не совершишь ли ради меня подвиг? Нужно отнести вот эти журнальчики, отдать их моей старой знакомой. Журнальчики забавные, "Аполлон", два последних номера, читал их от скуки, теперь надо вернуть. Глянь, если хочешь. - Протянул журналы, Губарев взял один из номеров, перелистал.
- Проверка?
- Мы друг друга уже проверили, - Зубин взял журналы, аккуратно завернул в газеты. - Впрочем, может быть, ты прав, в наше время все проверка. В любом случае прошу как о милости. Отнесешь?
- Конечно. Куда?
- Запоминай: Старо-Невский, сто тридцать один, вход с улицы, третий этаж, квартира восемнадцать, Таисия Афанасьевна… Запомнил? Если сейчас отнесешь, замечательно. Эта Таисия Афанасьевна… Понимаешь, милая пожилая дама, ангел во плоти, а добираться сюда ей трудновато, молила слезно вернуть чтиво…
- Что, только отдать журналы и все?
Посмотрел в упор.
- Нет. Пусть Таисия Афанасьевна передаст Анечке, что со мной все в порядке. Скажи, никаких передач не нужно, кормят не ахти, но терпимо… Еще… Еще, если будет удобно, поинтересуйся, как там Анечка…
- Хорошо.
- Видишь ли, это моя… Невеста, не невеста… Ну, что объяснять, скажешь, и все.
- Все сделаю, не волнуйся.
- Еще одно: когда выйдешь от Таисии Афанасьевны, позвони сюда, ладно? Дежурной в коридор. Скажешь - меня, Зубина, из двенадцатой…
Таисия Афанасьевна оказалась сухонькой старушкой с буклями, в изрядно ношенном опрятном шифоновом платье. Открыв дверь, она сощурилась, даже пригнулась, разглядывая Губарева, - на лестнице было темно.
- Кто это? Извините, что-то не помню.
- Таисия Афанасьевна, я от Зубина. От Андрея Григорьевича Зубина.
Сжала ладони, потерла их друг о друга, словно согревая.
- Господи, от Андрюши, - руки двигались мягко и ласково. - Что же вы стоите, миленький? Что стоите? Заходите, как вам не стыдно, заходите, не стойте. - Сухая ладошка потянулась к его плечу, обняла, вовлекая в прихожую. - Проходите, у меня тут темно, не обращайте внимания. - Ему показалось, она попыталась открыть дверь, которая была закрыта, и тут же взялась за соседнюю. - Темно, да? Как вас зовут? Да проходите, это просто окна во двор, там светлей… Как вас все-таки зовут?
- Александром.
Посмотрела отстраненно, вслушиваясь в звук имени.
- Живете в Петербурге?
- В Петербурге.
- И родители в Петербурге?
- Нет. Мама в Екатеринбурге.
Губарев незаметно осмотрелся: комната большая, с высокими лепными потолками. Четыре окна, над каждым - тяжелые, собранные в большие складки портьеры. Старушка обошла вокруг стола, поправила вазу с яблоками, вернулась. Ведет она себя совершенно естественно, но в ее движениях есть что-то особое, не от хозяйки.
- Саша. Сашенька, - решительно повернула его к свету. - Дайте поглядеть на вас… Ну, просто… Просто добрый молодец. Наверняка хотите есть?
- Таисия Афанасьевна, спасибо, я сыт. Я и зашел на минутку, просто передать журналы. Вот.
Губарев не знал, что в эту минуту за одной из портьер стоит Алексей Солодовников - высокий, худой, с несколько тяжеловатым, будто рубленым лицом, пенсне на этом лице выглядело бы совершенно чужой деталью, если бы не глаза - внимательные, ничего не упускающие. Прижавшись к стене, Солодовников прислушивался к разговору - от того, решится ли он довериться этому человеку, зависело все. В какое-то время, угадав, что Таисия Афанасьевна развернула гостя спиной, Солодовников осторожно откинулся, открыв себе обзор и наблюдая за гостем.
Взяв сверток, Таисия Афанасьевна не спеша осмотрела его, развернула, нащупала на столе очки, надела. Бережно раскрыла один из журналов, вгляделась. Сняла пальцем сбившийся на висок длинный волос.
- "Аполлон" прислал, как вам это нравится, а? И из-за этого он вас гонял?
Губарев улыбнулся.
- Ну что вы, Таисия Афанасьевна. Мне было не трудно.
- Вы не сердитесь на меня? Назойливая старуха, пристает?
- Это совсем не так.
- Так, так… Вы ведь Анечку знаете?
- Нет, не знаю.