Глава XXV
На следующий после похорон день гости начали разъезжаться, а к вечеру дом окончательно стих, погрузившись в траур, в котором ему суждено было оставаться еще долго.
На это утро была намечена поездка в Псков – к нотариусу, для открытия завещания Максима Петровича. Слава Богу, что Лизавета хотя бы туда не рвалась – этого бы домашние просто не вынесли: поехали лишь Ильицкие и Натали с братом.
Мы же с Андреем и князем Орловым завтракали втроем – Эйвазова к завтраку не спустилась. За столом висела тишина, и говорить никому не хотелось – трудно было поверить, что всего несколько дней назад за этим же столом горели жаркие споры, сейчас они казались особенно глупыми и мелочными. Лишь когда Даша начала уносить посуду, князь Орлов, тайком взглянув на Андрея, заговорил:
- Лидия, разрешите ли вы писать вам в Смольный? Мы с Андреем в самые ближайшие дни, должно быть, уедем, но мне искренне хочется продолжить наше с вами знакомство.
- Уезжаете? Вот как? – я вскинула взгляд на Андрея.
Доктор Миллер ни о каком отъезде мне прежде не заикался. Хотя, мы вообще говорили мало в последние дни – глупо было отрицать тот холод, который возник между нами после моей злополучной просьбы относительно доктора Берга. Оставалось только гадать, винит ли Андрей меня в том, что я усомнилась в Лизавете, или его испугало мое участие в операции доктора Берга и почти полное отсутствие переживаний, связанных с этим. Андрей и раньше знал, что я выполняла функции медицинской сестры в госпитале, но, видимо, понимал работу сестры как-то по-другому.
Я же не чувствовала своей вины и смотрела на него, старательно отводящего сейчас взгляд, немного свысока. Ведь основания сомневаться в естественной смерти Максима Петровича действительно были, и на фоне этого девичьи игры в стеснительность и всяческие предрассудки выглядели бы нелепо, по моему мнению.
- Наше присутствие здесь уже совсем ни к чему, к сожалению, - продолжал, меж тем, князь. - Но я хотел попросить вас, Лиди… не бросайте Наталью Максимовну одну. Вы знаете, наверное, что зимой умер мой батюшка, так что я понимаю, через что ей еще предстоит пройти. Ей очень нужна будет помощь друга.
- Видите ли, Михаил Александрович, - заговорила я, переведя разочарованный взгляд с Андрея на него, - я ведь хотела просить вас о том же. Вы для Натали такой же друг, как и я, и мне кажется, что помочь ей сейчас сможете даже больше.
Тот только слабо улыбнулся и покачал головой:
- Вряд ли Наталья Максимовна хочет моей помощи, - "моей" он немного выделил голосом и безотчетно скользнул взглядом по Андрею.
Я не стала ничего отвечать и убеждать князя в обратном. Уверена, что Натали рада была бы ему – она даже спрашивала о нем несколько раз. Но пока князь сам не осознает, что Натали важна ему настолько, что имеет смысл за нее побороться, увещевать его бесполезно.
***
После завтрака я не отправилась к себе – у меня была масса дел, пока не вернулись хозяева.
Сперва я вышла во двор и шагами измерила западный торец дома Эйвазовых – шагов оказалось тридцать четыре, не считая веранды, которая захватывала часть торцевой и фронтальной сторон дома. Зато, если мерить ту же стену, но изнутри – вдоль нее располагалось помещение кухни – то шагов выходило всего двадцать девять – перепроверяла несколько раз!
На кухне в это время трудились Аксинья и еще несколько девушек, странно посматривающих на меня, вышагивающую вдоль стены.
- А что за этой дверью? – спросила я, подергав ручку двери, ведущей куда-то из кухни. По-видимому, на это помещение и приходились остальные пять шагов. Было заперто.
Девушки лишь пожали плечами, а Аксинья, работавшая здесь, должно быть, дольше остальных, охотно ответила:
- Прачечная там старая и лестница на чердак. Лестница обвалилась, да барыня запретила туда ходить и ключи забрала.
Барыня, значит, запретила… - хмыкнула я и направилась на второй этаж.
Здесь я снова измерила западную стену, вдоль которой располагался интересующий меня закуток с портретом Самариной. И шагов насчитала снова двадцать девять – а дальше глухая стена с картиной. Где, спрашивается, остальные пять шагов?
Я не видела сейчас себя со стороны, но наверняка в моих глазах появился хищный блеск: мои подруги по Смольному говорят, что мои глаза всегда блестели, когда я вот-вот должна была найти ответ в задачке по алгебре. Вот и сейчас я была очень близка к ответу…
Первым делом я отошла от картины и внимательно рассмотрела изображенную на ней женщину. Лицо ее казалось кукольным: правильный белоснежный овал, румяные щеки, иссиня черные брови в палец толщиной – видимо, так художник понимал женскую красоту, и о портретном сходстве едва ли приходится говорить. Пожалуй, единственное, что художнику удалось изобразить живым – так это глаза. С небольшим прищуром, холодного голубого цвета, они пристально и неотрывно смотрели, казалось, в самую мою душу. Даже сейчас, в полдень, я поежилась под этим взглядом и предпочла разглядывать другие детали.
В этот раз, при дневном свете, я обратила внимание, что Самарина изображена на софе, которая и сейчас стоит в гостиной, а на коленях держит кошку. Еще одна кошка находилась у подола ее платья, и рядом на софе лежала парочка – кажется, Самарина, как и всякая уважающая себя ведьма, любила кошек, - усмехнулась я.
Оставалось понять, почему сей портрет – бывшей хозяйки и крайне неприятной женщины – Эйвазовы за девятнадцать лет так и не догадались снять со стены? Потому, наверное, что им это не удалось – других причин я не видела.
Тогда я поднесла пламя свечи к раме картины, и у меня даже сердце забилось чаще, когда оно задрожало – от сквозняка, который сочился сквозь щель между рамой и полотном. За картиной пыла пустота – потайной ход. Очевидно, что именно им Эйвазова пользовалась для своих прогулок, ведь ее комната крайняя от закутка, а вот пройти ночью по всему коридору до парадной лестницы и остаться незамеченной практически невозможно.
Я готова была спорить, что лестница за дверью в кухне починена уже давно – таким образом, Эйвазова спускалась по потайной лестнице на кухню, уже пустую ночью, оттуда на веранду и – незамеченная ни домашними, ни лакеями, ни сторожем, что сидел у парадного входа, уходила в парк.
Правда, у меня не получалось пока отворить потайную дверь, но это уже не столь важно…
У меня было еще одно дело. Некоторые сочли бы его крайне рискованным, но я позаимствовала на кухне нож, уложила его в ридикюль и считала, что обезопасила себя даже на самый непредвиденный случай. В этот же ридикюль я высыпала весь запас своих шпилек для волос и направилась в дальний угол парка – к фонтану.
***
Мною было сломано уже пятнадцать шпилек и два ногтя, но я не сдавалась и продолжала ковыряться в навесном замке на воротах. Три шпильки назад я, наконец, поняла механизм работы этого замка и рано или поздно должна была справиться – я не сомневалась.
- Вам помочь? – раздалось позади – от неожиданности я ахнула и сломала очередную шпильку.
У фонтана стоял, опираясь на трость, Ильицкий. Он снисходительно улыбался и смотрел на меня – судя по всему, давно уже смотрел. Я чувствовала себя в глупейшем положении, но, как говорят русские, решила сохранить хорошую мину при плохой игре.
- У вас есть ключ? – осведомилась я с натянутой улыбкой.
Вместо ответа он вздохнул и начал приближаться:
- Натали успела просветить меня, что вы нашли за этими воротами, и за каким занятием застали Лизавету Тихоновну, - отозвался он вместо ответа. – Вы рассчитываете найти там что-то еще более интересное?
- Рассчитываю, - без тени сомнения ответила я. – Этих мышей кто-то должен был приносить в избу, а madame Эйвазову, занимающуюся ловлей грызунов самостоятельно, я представляю с трудом.
Ильицкий помолчал еще немного, потом с ленцою и тяжелым вздохом оглянулся по сторонам, убедившись, что рядом никого нет, и просунул свою трость под дужку замка. Приложив усилия, нажал на нее, словно на рычаг, и – что-то внутри механизма треснуло.
- Придется сказать, что кто-то из дворовых нахулиганил… - сказал он, проходя сквозь приоткрытую створку.
Я не знала, что делать – ворота открыты, но идти по пустынному парку с этим человеком мне совершенно не хотелось.
- Откуда вы узнали, что я здесь? – спросила я, пытаясь скрыть волнение и мечтая, чтобы кто-нибудь вышел сейчас к фонтану – тогда прогулка сорвалась бы сама собой.
- Ваша сестра по науке совать свой нос в чужие дела, Дашутка, сказала, что видела, как вы уходили в парк. Вы мне нужны для разговора. Кроме того, мне тоже любопытно взглянуть на те бочки, наполненные кровью, что описывала моя кузина. Пойдемте же, я не кусаюсь.
Тут я вспомнила про нож, лежащий в ридикюле – прижала сумочку к себе, и мне стало несколько спокойней.
- Так значит, Даша знает, что вы пошли за мной? – дрогнувшим голосом спросила я, проходя все же в ворота. Потом подумала и солгала: - а Григория, цыгана, вы не встречали? Я видела его где-то здесь, в парке.
- Вам повезло… – помолчав, отозвался Ильицкий с каким-то злорадным весельем. – Теперь, если я убью вас здесь и закопаю, то Дашка с Гришкой донесут, что я последний, кто видел вас, и меня, вероятно, посадят. Если я, конечно, не уговорю их молчать за небольшое вознаграждение… - он обернулся и улыбнулся мне так, что я уже окончательно пожалела, что пошла. А Ильицкий, не успокоившись, продолжил: - и не цепляйтесь за свою сумку так явно... Что там у вас – нож?
Он, чуть прищурившись, пристальней взглянул мне в глаза и тут же удовлетворенно улыбнулся:
- Нож… наверняка кухонный. Надеюсь, что хотя бы не хлебный и с ограничителем на ручке, иначе сами же изрежете ладонь о лезвие, даже если умудритесь кого-нибудь ранить им. Скажите, и что вы действительно сможете воспользоваться этим ножом, если я на вас нападу? – спросил он, снова оборачиваясь.
- Скажите лучше вы, зачем вы со мной увязались? – я нервно задала вопрос сама, не желая отвечать. – Снова станете предлагать мне деньги за молчание? Так вот, будьте спокойны, я не собираюсь рассказывать о вас с Эйвазовой на каждом углу. Да это и не важно уже… - Ильицкий шагал впереди, молчал и не оборачивался больше. Тогда я решила признаться: – я сказала лишь Андрею и то потому, что это было необходимо.
Ильицкий все молчал, и это уже начало меня злить.
- Вы, Лидия Гавриловна, барышня сообразительная, - наконец, ответил он вполголоса, - находчивая, но глупая. Наблюдательность у вас опять же развита, вот только выводы вы делаете совершенно дурацкие.
- Вы сейчас будете говорить, что у вас нет романа с Лизаветой Тихоновной? – спросила я с усмешкой.
- У меня нет романа с Лизаветой Тихоновной.
Ильицкий немного помолчал, прежде чем произнести это.
- Вы лжете, - отозвалась я безапелляционно, – я видела все своими глазами. Вы целовали ее, и это не было похоже на дружеский поцелуй.
- Да что вы понимаете в поцелуях… Это была шутка, ясно вам!
Он, наконец, обернулся – я почувствовала, что теперь "веду" в этой беседе я, а он вынужден оправдываться. И голос у Ильицкого был несколько взволнованным, как ни странно. Я молчала, давая ему возможность высказаться.
- Шутка дурацкая, согласен, но я вообще большой любитель пошутить…
- Я заметила.
- Вы помните ту игру в фанты? – продолжил он. – Когда Лиза не стала забирать свои часы, потому что они были поломаны? В то утро, когда все случилось, я ездил в город, к часовщику, и починил их, а в замен за фант потребовал от нее поцелуй. Чувство юмора у меня такое, понимаете?! Лиза здесь вообще не при чем!
Я отметила машинально, что история довольно складная: по крайней мере, это объясняло, зачем он ездил тогда в город. Но объясняло не все:
- Хорошо, вы ездили к часовщику, - допустила я, - но зачем перед этим вы полчаса мокли под дождем во дворе, почему не отправились сразу?
- Я ждал пока Никифор, конюх, починит коляску… что-то там со спицей случилось, - не раздумывая, отозвался он.
- А почему на заднем дворе, а не у ворот?
- Потому что у ворот меня видел бы весь штат прислуги! – Ильицкий начал выходить из себя, - и каждый бы исподтишка допытывался, куда я еду да с какой целью. А на заднем дворе меня видели, я так понимаю, только вы… Вы можете, Бога ради, не идти позади меня – меня это раздражает!
Я покорно прибавила шаг, чтобы поравняться с Ильицким и заодно иметь возможность видеть его лицо. Я все еще не верила ему, но сейчас меня занимало другое:
- Вы едете чинить часы, хотя Лизавета Тихоновна вас не просила, требуете за это поцелуй… вы что, всерьез влюблены в нее?
- Это не важно. Важно, что между нами с Лизой ничего нет.
- Почему вы так стараетесь убедить меня, что между вами ничего нет. Разве вам не все равно, что я думаю?
- Можете думать что угодно, на что хватит вашей фантазии. Главное, лишнего не болтайте – об этом я и хотел просить вас сегодня. Лизу в этом доме со свету сживут, если появится хоть намек на то, что она была неверна мужу. – Он помолчал и добавил. – Сегодня утром вскрыли завещание… Эйвазов все свое состояние переписал на нее.
- То есть как? – опешила я.
Он пожал плечами:
- Видимо, Василий окончательно довел отца: он давно грозился лишить его наследства, но никто не думал, что он говорит всерьез. Васе, разумеется, назначается содержание, Наташа получит вполне приличное приданое по достижению совершеннолетия, но все остальное – завод, усадьба, вклады в банках – получает Лиза. Вы же понимаете, что родственнички ее в покое не оставят – особенно Василий с maman. Хотя и Натали не отстает, должен вам заметить. Я не выдержал и уехал из Пскова один, а они остались доказывать, что завещание поддельное… Кстати, я все хочу спросить, вы что – загипнотизировали мою матушку, когда вынудили ее дать согласие на вскрытие? Как вам это удалось?
- Вероятно, просто ваша мать не так глупа, как вы о ней думаете, - отозвалась я, помолчав. Евгений Иванович смотрел в землю и выглядел уязвленным. Потом я спросила: – а вы не допускаете, что завещание и правда поддельное?
Ильицкий ответил не сразу:
- Буквально перед вашим приездом Максим Петрович вызывал нотариуса к себе и, по-видимому, вносил в завещание какие-то правки. Я помню, что это было после очередной шумной ссоры между Василием и дядей – должно быть, в тот раз он и переписал все на Лизу. Если же говорить о подделке завещания… - Ильицкий скептически усмехнулся, - по моему мнению, это невозможно, поскольку подкупить пришлось бы не только нотариуса, но и свидетелей, которых Максим Петрович, заметьте, выбирал сам и, разумеется, выбирал людей надежных.
- И кого же он выбрал? – тотчас спросила я.
- Увы, у меня нет вашей привычки следить за окружающими…
- Жаль, - не удержалась я. – А, может быть, вы хотя бы помните, чьи подписи стояли на завещании, которое вы читали несколько часов назад?
Я скосила глаза на его лицо – Евгений Иванович улыбался, глядя себе под ноги и, кажется, пытался что-то вспомнить:
- Фамилии в завещании я, допустим, видел – да только они мне ничего не говорят. Но сейчас припоминаю, что на похоронах Ванька, один из лакеев, трепался, что его позвали в свидетели. Вторым, скорее всего, был Елизар, дворецкий. А кто третий – понятия не имею.
- Вероятно, тоже лакей.
- Вероятно… выбор у Максима Петровича был невелик: в тот день ни Берга, ни кого-либо из соседей в усадьбе не было.
- И что тогда вас смущает? – рассуждала я вслух. - По-вашему смолянку французского происхождения подкупить можно, а русские дворецкие слишком порядочны для этого?
Ильицкий поморщился, взглянув на меня уже с негодованием:
- Послушайте, довольно об этом! Кажется, я уже извинился перед вами за ту сцену в каминной комнате.
- Должно быть, только в мыслях, - улыбнулась я, - вслух вы не извинялись.
- Хорошо! – он остановился и, поймав мой взгляд, сухо и отрывисто произнес: - я был не прав. Простите меня, Лидия Гавриловна.
Я, пряча улыбку, вдоволь насладилась взглядом черных глаз, в которых и правда было что-то похожее на раскаяние, и потом только великодушно кивнула:
- Я принимаю ваши извинения, Евгений Иванович.
Потом мы снова шли молча – я продолжала прятать довольную улыбку и думала о том, что прогулка вышла куда занятней, чем я ожидала. Но Ильицкий, кажется, думал о другом:
- Вы ничего не знаете о русских. Елизар Николаич служил Эйвазовым больше тридцать лет, - вкрадчиво и немного раздраженно Ильицкий как будто пытался меня убедить, - он начинал лакеем еще в доме отца Максима Петровича. Он верен был Эйвазову, в конце концов! До последнего дня верен и продаться не мог, что бы вы там себе не думали.
- А вы уверены, что в свидетели Максим Петрович призвал именно дворецкого? – уточнила я.
- Да, его фамилию я знаю – она была среди подписей.
- Значит, Елизар Николаевич тридцать лет верой и правдой служил Эйвазову, а тот даже десятирублевой бумажкой не одарил его по завещанию? И ваш Елизар, видимо, это понимал, когда подписывал бумагу.
Я снова взглянула на Ильицкого – он морщился еще больше, понимая, похоже, что дворецкий вполне мог затаить обиду на хозяина. А обиженного человека подкупить и спровоцировать на подлость куда проще.
- А лакеев я даже в расчет не беру, - безжалостно продолжала я, - они люди подневольные, из крепостных, у таких в сознании глубоко сидит поступать так, как велит начальство. Дворецкий Елизар в нашем случае.
- Бред какой-то… - отозвался на это Ильицкий, хотя по лицу его было заметно, что он как минимум задумался над моим "бредом". – В любом случае, кроме свидетелей нужно подкупить еще и нотариуса, который находится в Пскове. Встретиться с ним могли только после смерти Эйвазова, а Лиза в эти дни из комнаты-то практически не выходила, не только не ездила в город. А кто мог этим заниматься, кроме нее?
Ее любовник, например, - подумала я, промолчав. - Который рассчитывал после жениться на ней и завладеть огромным состоянием. А организация похорон, предполагающая частые поездки в Псков, могла быть лишь прикрытием для того, чтобы договориться обо всем с нотариусом…
Вслух я, разумеется, ничего не сказала, но это и без того висело в воздухе.
- Здесь нужно свернуть с дороги, - вспомнила я, поняв, что мы подошли к тому самому месту.
Еще несколько минут ходьбы, и перед глазами показалась покосившаяся черная изба, так испугавшая нас с Натали в первый раз. Она и сейчас выглядела непривлекательно и заставляла меня поежиться и сбавить шаг. Однако то, как уверенно шагал к ней Евгений Иванович, придало мне сил.
- Снова будете ломать дверь? – уточнила я, встав за его плечом.