Ивану посетитель сразу не понравился. Уже одно то, что он бесцеремонно обошел очередь, о многом говорило. Но главное заключалось в другом. Звонарь увидел, что за смешливостью лица, за улыбчивой словоохотливостью работает трезвая и бойкая мысль, которую незнакомец скрывает. Мысль эту Иван почти улавливал в его неприятной ауре, заряженной вороватым любопытством и попыткой оценить, насколько серьезен этот святой угодник. Внутри посетителя Иван ощущал что-то вертлявое и неискреннее. Он уже давно стал воспринимать гостей не столько по словам, сколько по необъяснимому общему впечатлению, в котором совмещались и внешность, и манера поведения, и выражение глаз, и какая-то невидимая, но безошибочно исходящая от человека сила – иногда теплая и добрая, иногда больная и слабая, а порой и гадкая. Мысли многих собеседников становились Звонарю понятыми при первом же взгляде на них, многие боли становились видны, едва человек переступал порог, а случалось и так, что, провожая пришельца, Иван знал о его дальнейшей судьбе.
– И что же Вы хотите от меня, господин, чему я могу научить руководство области?
Немчик заговорил с уважением:
– Насколько я наслышан, к Вам много людей приходит, самое сокровенное Вам несут. Разве этого мало? А Вы ведь из этих бесед выводы делаете, большие выводы, может быть, они для нас будут очень интересны. Вот и получится полезный обмен опытом.
Звонарь вздохнул, перебарывая неприятное чувство. Ему тяжело было с этим гостем. Сюда всегда приходили с правдой, иначе, зачем идти? Если кто и пытался что-то недоговорить, то, скорее, из стеснительности. А этот лгал, и все существо Ивана охватила боль от столкновения с Неправдой.
– Господин Немчик, у меня ограниченный круг собеседников. Ни начальство, ни процветающие люди, ни даже живущие скромной жизнью ко мне не приходят. А приходят сирые и убогие, обиженные и обездоленные. Теперь таких много развелось. Это к Вам идут всякие посетители, у Вас обзор видней.
– Нет, нет преподобный. Ваша точка зрения очень важна. Мы ведь на целую революцию замахнулись. Как же тут святых людей не послушать.
– Не зовите меня ни преподобным, ни святым. Я всего лишь военный инвалид, который по молитвам преподобного Серафима свое место в этой жизни обрел. Оно совсем не святое, это место. Так какую же революцию вы вознамерились сделать?
Гость открыто и обезоруживающе улыбнулся, развел в стороны руки, как бы демонстрируя масштабы своих намерений:
– Мы хотим построить в нашей стране рыночную демократию западного образца. Свободное и процветающее общество. Все государственное добро мы разделим и учредим частную собственность на средства производства. От этого на свет произойдет преуспевающий бизнесмен, который накормит страну.
– Вы искренне полагаете, что все наши беды от неправильного хозяйства?
– А как же? Все дело в системе социализма. Если бы не она, мы были бы сегодня богатой и процветающей державой.
– Господин Немчик, Вы иудейского происхождения. Разве не Ваши предки боролись за социализм, который уравнял их в правах с остальными нациями? Как мне Вас понимать?
Гость слегка опешил. Такого оборота дела он никак не ожидал. Но бойкий ум его быстро нашел ответ:
– Мои предки боролись против царизма в разных партиях, не только среди большевиков. Просто так получилось, что большевики одолели буржуазное правительство. Если бы не это, мы были бы сейчас еще одной Америкой.
– Вы говорите предположениями. Это напрасная трата времени, – ответил Иван, – думаю, что Вам не просто будет разъяснить, почему же большевики победили в ту пору. Да я от Вас больше и не жду никаких разъяснений. Ваши рассуждения понятны. Вы ведь от меня какие-то мысли приехали послушать, не так ли?
Немчик, уже оправившийся от нелюбезного приема, решил продолжить прежнюю линию. В настырности ему нельзя было отказать.
– Именно так, уважаемый. Вы фокусируете народные чаяния, Вы их осмысливаете. Это для нас исключительно важно, ведь мы с Борисом Николаевичем хотим построить свободное процветающее общество.
Позади него саркастически крякнул Матвей. Он сидел в сторонке и внимательно слушал разговор.
– Хорошо, я скажу Вам кое-что, – не взглянув на Матвея, произнес Звонарь. – Вы хотите услышать, что несут мне те, кто ко мне приходит. Пожалуйста, слушайте. Все они говорят одно: перестройка, которую затеяли Горбачев, а вслед за ним и Ельцин, никакого улучшения народной жизни не преследует. Она ведет к тому, что в России появятся очень бедные и очень богатые. Они уже появились, а Вы – один из тех, кто спешит стать богатым. Если Вы хотите знать, получится ли у Вас стать богатым, то можете быть спокойны, Ваше время пришло. Если Вам интересно, будет ли народ уважать Вас, Бориса Николаевича и вашу перестройку, то сообщу Вам, что не будет. Хотя, судя по всему, это не волнует ни Вас, ни Бориса Николаевича.
Немчик покраснел, ему стало жарко в дубленке, он стащил ее с себя и бросил на кровать:
– Как можно так огульно осуждать людей, которые не жалеют себя для других. Мы не только о хлебе насущном, мы и о духовности думаем. Для нас возрождение православия является важнейшей задачей…
Ивана словно обдало жаркой, подавляющей волной, которую исторгала фигура собеседника. Да, он был внутренне силен. Так сильны люди, уверенные, что неправда – единственно верный путь. Этот не имел в душе колебаний или сомнений. Сдерживая назревающий гнев, Звонарь ответил:
– Господин Немчик, мы хоть и в лесу живем, но что в стране происходит, знаем. Как Ельцин себя для людей не жалеет, мы говорить не будем. Стыдно. Как Вы лично о православии печетесь, тоже говорить не будем, потому что у Вас своя вера. И если русские люди сумеют когда-нибудь к лучшей жизни подняться, то как раз вопреки стараниям Ельцина и таких, как Вы. Но я не об этом. Я к другому хочу разговор подвести. Послушайте меня.
Если вы читали исторические книги, то, наверное, знаете, что все наши русские беды происходили от того, что власть предержащие не хотели прислушиваться к народному сердцебиению. От того и в революцию покатились, что на плач мужика по земле наплевали. Казалось бы, надо чему-то научиться, так ведь? Сколько страданий вынесли. И что же? Сегодня опять все заново повторяется. Кто из сегодняшних вождей видит боль простого человека? Кто думает, как утолить эту боль? Кто заглянул ему в душу и спросил: "Русский человек, ты хочешь поделить общественное добро? Ты хочешь, чтобы над тобой появился богатей, также, как над твоим дедом? Ты хочешь вернуться в положение рабочей скотины, бесправной и бессловесной? Веришь ли ты господину Немчику, что в этом положении тебе будет слаще, чем сейчас? Ты веришь, что тебе будет также сладко жить в нищете и грязи, как ему в роскоши?".
Вы, конечно, услышали бы ответ, о котором в полной мере догадываетесь. Поэтому Вы и не спрашиваете. Это Вам не с руки. Но этим самым Вы идете по пути тех правителей, которые толкнули мужика на сторону большевиков. А теперь снова наша страна от такой политики проваливается в темную бездну. Вы-то, господин Немчик, от этого меньше всего убытку понесете. У Вас весь мир – родина. Подхватите чемоданчик с нажитым добром и в удобный момент оставите сии палестины. Но вот что будет с теми, кто здесь останется, лучше не думать.
Немчик поднялся с табурета и встал перед Иваном, широко расставив ноги. Глаза его сверкали, голос поднялся до визгливого фальцета:
– Ну что Вы понимаете в демократии, уважаемый! Вы мыслите дремучими категориями девятнадцатого века. Сегодня современный рынок каждого обеспечивает всем необходимым, каждый находит в нем себе место. Это единственный путь к благосостоянию.
– Какое благосостояние у нас уже началось – каждому ясно, – горько ответил Иван. – А вот скажите мне, разве при социализме не было благосостояния? Что, советский народ страдал от голода, эпидемий, отсутствия жилья, необразованности и незащищенности перед внешним врагом, как он уже страдает сегодня? Не было такого, правда ведь? А что было? Была нехватка каких-то вещей, дефициты и прочее. Но совсем не смертельные дефициты. Все они потихоньку уходили. Только вот кому-то очень захотелось на этой почве недовольство разжечь. Недовольство неудовлетворенных потребностей. А потребности-то, оказывается, вещь коварная. Есть у тебя трое штанов, а тебе четвертые хочется, приобрел четвертые, ан нет, все равно нехорошо, надо бы пятые. Только не такие, как в магазине за углом, а как на картинке из немецкого журнала. Вот она, обида! У немцев есть, а у нас нет! Проклятый социализм.
– Но ведь это правда, – злорадно засмеялся Немчик, – у немцев есть, а у нас нет. И как раз благодаря социализму.
– В том-то и беда, господин Немчик, что наши правители позволили фарцовщикам овладеть народными умами. Да ведь и Вы из той же породы, чего же еще от Вас ждать.
А касательно того, что лучше – социализм или рынок, то придет время, когда бедные страны прекратят доиться в пользу богатых. Вот тут-то и у немцев многого не станет. И не надо думать, что при рынке у нас все сразу разбогатеют, господин Немчик. Хотя, что я говорю, Вы-то уж точно так не думаете. Потому что Вы, господин, совсем не о народном благе заботитесь. Народ русский Вы ни в грош не ставите. Иначе так нехорошо очередь бы не оскорбили. Вы о своем благе печетесь, это на Вас написано. И если такие, как Вы, свои порядки установят, то здесь станет очень плохо. Поэтому больше мы с Вами разговаривать не будем. Вот Вам – Бог, а вот Вам – порог.
Немчик грустно ухмыльнулся, взял в руки дубленку и направился к выходу. Открыв дверь, он повернулся и сказал:
– Я все понял. Понял, какую Россию Вы ждете. Не дождетесь.
Голос словно сам по себе вырвался из горла Ивана:
– Подождите еще секунду, господин начальник!
Тот задержался на пороге.
– Я знаю, Вы не в состоянии понять меня, но попробуйте хотя бы запомнить мои слова: эта земля никогда не примет ни Ваших устремлений, ни Ваших дел. Вы на ней – разносчик чужих болезней. И чем раньше Вы это поймете, тем лучше будет для всех. У Вас еще есть возможность не навредить тому народу, который Вас кормит.
Немчик улыбнулся в ответ, показывая в злобном оскале белые зубы. Он хотел что-то ответить, но смолчал, открыл дверь и шагнул за порог. Вслед за ним словно вынесло сквозняком невидимый, но все-таки воспринимаемый клубящийся черный дым.
28. Филофей Бричкин
Прошла пора, когда Филофей Никитич выпрашивал себе собеседников из загробного мира. Мало-помалу в музее образовалась дыра между прошлым и настоящим, из которой могло вывалиться все, что угодно. Таким манером Бричкин перезнакомился почти со всеми обитателями музея, а с некоторыми даже подружился. Любимым его собеседником стал Федор Собакин, бывший командир отряда Частей Особого Назначения, сгинувший от тифа в двадцать третьем году. Появился Собакин в музее неожиданно.
Однажды Бричкин, только что закончивший ругаться с домовым, в очередной раз запачкавшим фотографию Фани Кац какой-то дрянью, надевал в прихожей свой плащишко, чтобы отправиться домой. В комнате было темновато, но он заметил какой-то необычный отблеск. Это поблескивали пуговицы на шинели Собакина, молча стоявшего в углу комнаты. Фигура его была видна достаточно отчетливо, хотя вся меблировка прихожей через нее просвечивала.
Филофей сразу узнал красного командира и нисколько не удивился. Пришел – значит надо.
– Вы ко мне? – вежливо осведомился он.
– Точно так, к тебе… то есть, к Вам, товарищ Бричкин. По личному вопросу.
– Интересно, чем я могу помочь привидению?
– Филофей Никитич, прошу не путать, я не привидение. Я кадровый загробный дух, а не какой-нибудь домовой. Прошел все мытарства и чист перед Господом.
– Что-то я не могу этого понять, ведь на Вас смертоубийство числится…
– Пересвет и Ослябя тоже врагов убивали, но в праведниках ходят. Я-то не праведник, но за мной только поражение врага в бою значится, и коли меня простили, то выходит, те, кого я жизни лишил, тоже не сахарные были. Тогда всеобщего зверства много было, Филофей Никитич.
Бричкин понял, что разговор предстоит долгий. Он снял плащишко и уселся перед Собакиным на диванчик.
– Так большевики же и виноваты в этом зверстве. Продразверстка и прочее…
– Сегодня говорят, что большевики насилие начали. Нет! Уж с Пятого года оно в Империи волной нарастало. Теперь-то мы знаем, что это бесы трудились. Мужики ведь в ту пору сильно бесам поддались, про Господа забыли. А когда крестьянин с ружьем с фронта деру дал, тут ему вовсе удержу не стало. В семнадцатом году бандитов по лесам как саранчи развелось. Из-за каравая хлеба души губили. Мы с ними беспощадно сражались…
– По совести говоря, я думал, что вся советская власть в адские тьмы направляется….
– Точно так, много наших начальников туда на вечное поселение отбыло, но не все. Советская власть была народным начинанием, в ней всякие люди работали, поэтому с ними по-разному обходятся.
– Так что Вас привело ко мне, Федор, не знаю, как по батюшке…?
– Федор Федорович мы… А привело меня желание с Вами пообщаться, потому что музей этот редкую возможность дает. Другого такого мне сейчас неизвестно.
– Вот и я думаю, Федор Федорович, отчего в захудалом Окоянове, где и событий-то исторических не было никогда, вдруг такая дверь между вашим и нашим миром образовалась?
– Филофей Никитич, мир – он един. Никакого отдельного загробного мира нет. Просто человеческие органы чувств не все воспринимают. Не по силам простому человеку видеть все вокруг. Поэтому и двери никакой специальной не надо. Требуются лишь особые обстоятельства, которые позволили бы нам общаться.
– Какие же это обстоятельства?
– Божье позволение. Оно иногда дается и в других местах, но всегда ненадолго. И не правы Вы, Филофей Никитич, насчет исторических событий. Не все они миру известны. А о некоторых земным людям и знать не дано. Вот Вы не задумывались, почему жители Окоянова в тридцатых годах все до одного храма взорвали? Ведь соседние города хотя бы по одному храму оставили, а кое-где и побольше. Здесь же – под чистую?
– Может, здесь руководители – особо воинствующие безбожники были. Да еще язычников много из мордвы.
– Воинствующих безбожников здесь было не больше, чем по соседству, а вот одно историческое событие на это дает намек. Помните резню на реке Пьяна, когда Тохтамыш все нижегородское ополчение вырезал? Это ведь неподалеку случилось.
– Ну, вспомнили пятнадцатый век!
– Да, пятнадцатый. Только пусть Вас это не смущает. Время призрачно. Давно и недавно – понятия относительные. Считайте, что это было позавчера. Так какие этому сопутствовали обстоятельства? Когда ополчение на Пьяну выдвинулось и заняло позицию, Тохтамыш не спешил подходить, прятался. Татары ведь не больно любили с русскими войсками в чистом поле воевать. Одно слово – разбойники. Ополченцы их малость подождали, а потом разленились, стали охотиться, пьянствовать и окрестных девушек насиловать. Разгульничали зело борзо, так борзо, что даже охранения не выставляли. Вот их такими хмельными татары ночью и вырезали. Тысячи русских богатырей встретили зарю с перерезанными глотками, а через три дня Нижний был сожжен дотла.
– Чего же здесь удивительного? В какую эпоху не заглянешь, везде подобное сыщешь. Уж такой мы народ.
– Сразу на весь народ валите. Нехорошо. А вот на Пьяне Господней защиты наше воинство лишилось, потому что вместо молитвы к Господу занималось пьянством и развратом.
– Какие простые у Вас объяснения!
– Непочитание Господа в решительный момент – это не простое объяснение. Оно – главное для наших бед.
Так вот, идем дальше. Речь все о том же, только ближе к современности. После революции Окоянов являлся сплошным винокуренным заводом. В редком доме не гнали самогон и там же его не пили. Почему – можно долго объяснять. Главное, что мы нисколько умнее нижегородского ополчения не стали, хотя прошло добрых пятьсот лет. Понимаете, к чему я клоню? На улице вихри враждебные, история страшный зигзаг делает, а мы пьянствуем и бесов тешим. И ведь точно также десятки тысяч будут вырезаны!
Из века в век копилось у нас нерадивое отношение к христианскому долгу, а привело к тому, что бесы неимоверно размножились. Ведь для них лучше пьянства и равнодушия условий не придумать. Вот результат духовной лености.
Теперь о тайных исторических событиях. Где бесов много, там у них и игрища. Не задумывались, почему это на Кутке деревья не растут, на самом высоком местном холме? Весь Окоянов в зелени тонет, а на Кутке лысина, даже вдоль дороги кустиков нет?
– Не сажали, видать, вот и не растут.
– Будет Вам, Филофей Никитич! Кто в те времена насаждениями занимался. Деревья самосевом росли. Так вот, от большого скопления нечисти образовалась там их Лысая гора, и творили они там в полнолуние свои адские игрища. Страшное дело! Для тайной истории, неизвестной людям, это заметное событие. Появление любой Лысой горы ею регистрируется и изучается отдельно. Подобных гор по Руси не так уж и много было. Так что Окоянов отличился. Потому как в бесовских играх нечисть силой заряжается и обретает способность большие массы людей себе подчинять. Вот Вам и история. Окоянов пьет, разводит чертей, те в свою очередь заводят здесь Лысую гору и набираются сил для нового окаянства. Отсюда и окаянное поведение местных граждан. Все храмы взорваны подчистую, священников извели, генерала Власова вскормили, самого страшного предателя Родины…
– При чем здесь генерал Власов? Он не наших будет!
– А Вы что, Филофей Никитич, не знали, что он неподалеку, из Гагинского района происходит? Его деревеньку с Лысой горы в бинокль можно увидеть.
– Вот это история!
– Да уж, история. Такие нелюди, как он, только от коловращений чертей появляются. А другого коловращения в округе не замечено. Так что, генерал этот местной выгонки. Мало Вам, или еще рассказать?
– Уж увольте, Федор Федорович. Многовато мне для первого раза. Хотя интересно знать, сейчас-то этих чертей меньше стало, или нет?
– Спросите лучше, Лысая гора сейчас в ходу, или заброшена. Это важней будет.
– Ну и?
– Нет, Филофей Никитич, не в ходу. Степан постарался.
– Этот, Нострадамов, что ли?
– Точно так.
– Один человек бесовское сборище прикрыл? Разве это возможно?
– Не один, конечно, были у него товарищи. Но сам он был сильный христианин.
– Что это такое – сильный христианин?
– Когда человек в земной жизни больших грехов избегает и с нечистью успешную битву ведет, он может быть прославлен при переходе в царствие небесное. Нострадамов много подвигов при жизни совершил, про которые его земляки и не знают. Вот так и получилось… Да у Вас же имеются его воспоминания…
– Это тетрадочка, что ли?
– Она самая.
– Непременно сегодня же загляну.
– Загляните, не пожалеете.
– А каким же образом понимать, что Господь сегодня здесь наше общение позволил?
– Господь всепрощающ. Он посылает нашему народу исцеление, а мы – только при том помогаем. Потому что без нашей помощи вы не исцелитесь.
– Какое исцеление?
– Этого я открыть не могу, но скажу лишь одно. Наблюдайте, как много девочек начнет рождаться.
– И что?
– Чем больше женщин, тем больше прирост народонаселения. Вот и думайте.