Содержание:
-
Пролог - 1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 1
-
Глава I - 1184-1188 1
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 5
-
Глава II - 1188-1192 6
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 11
-
Глава III - 1192-1193 11
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 15
-
Глава IV - 1193 год 16
-
Из хроники 17
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 19
-
Глава V - 1193 год 19
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 22
-
Глава VI - 1193 год 23
-
Из хроники 25
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 26
-
Глава VII - 1193-1199 26
-
Из хроники 28
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 29
-
Глава VIII - 1199-1200 30
-
Из хроники 32
-
Из хроники 34
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 35
-
Глава IX - 1200 год 36
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 39
-
Глава X - 1200 год 39
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 44
-
Глава XI - 1208 год 45
-
Из хроники 47
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 50
-
Глава XII - 1210 год 51
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 57
-
Глава XIII - 1213 год 58
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 63
-
Глава XIV - 1213 год 63
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 68
-
Глава XV - 1213-1214 68
-
Из хроники 70
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 72
-
Глава XVI - 1218 год 72
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 77
-
Глава XVII - 1218 год 78
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 81
-
Глава XVIII - 1218-1235 82
-
Из хроники 83
-
Из хроники 85
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 87
-
Глава XIX - 1235-1237 87
-
Из хроники 87
-
1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 89
-
Глава XX - 1240 год 89
-
Эпилог - 1245 год - Женский монастырь, город Корбейль 90
-
Хронология 91
-
Историческое примечание 91
Юлия Крён
Убийства в монастыре, или Таинственные хроники
(роман)
"Женщина должна соблюдать приличия, быть мудрой и не показывать, насколько она умна. Мужчина должен разбираться во многих науках. Однако воспитание предписывает приличной женщине из знатного рода не показывать, что она очень умна. Ограниченность женщинам больше к лицу".
Томазин Цирклария
(13-й век)
"Женщина - ошибка природы... неполноценное существо с физической и духовной точки зрения... что-то вроде изуродованного, неудавшегося мужчины. Ее ценность заключается в способности рожать детей и вести домашнее хозяйство".
Фома Аквинский
(13-й век)
"Позаботься о том, чтобы мальчик в шесть или семь лет научился читать, и позволь ему учиться или осваивать ремесло, которое ему по душе. Что касается девочки, то отправь ее на кухню и не позволяй читать книги".
Паоло де Чертальдо
(14-йвек)
Пролог
1245 год
Женский монастырь, город Корбейль
Пальцы коснулись иссохшего тела, сломав хрупкую оболочку. Была ли это истлевшая кожа или отвердевшая ткань платья, превратившаяся в пыль и беззвучно опустившаяся на пол, - определить было невозможно.
Любопытная сестра испуганно отдернула руку, оставив тело в том положении, в каком оно было найдено, - на корточках, в затхлой комнате под алтарем и ризницей, куда почти не проникал воздух. Здесь тело высохло и покрылось паутиной, вместо того чтобы сгнить.
Несмотря на то что сидящая на корточках женщина отошла в мир иной много лет назад, она напоминала Мадонну, выронившую из широко разведенных рук новорожденного Христа.
Однако стремительного порыва воздуха было бы достаточно, чтобы высохшее изнутри тело стало подтверждением истины, что человек пришел из пыли и обратится в пыль и только вера в Бога, дарующего жизнь, не подвластна страшному царству смерти.
Сестры неуверенно переглянулись и закружились по комнате, сжимая в дрожащих руках масляные лампы. Было ясно, что умершая очень давно не видела свет и не чувствовала на лице живительного дуновения ветра. Женщина, тело которой было покрыто ломкой коричневой кожей, уже много лет считалась пропавшей без вести.
Никто не сомневался в ее намерении провести закат долгой жизни в этом женском монастыре. Тем не менее однажды она не явилась к утренней мессе, а затем и к поддерживающей силы трапезе. Все подумали, что она проспала, и решили не беспокоить ее, дать отдохнуть и выспаться. Но она не вышла и к вечеру, и начались беспокойные поиски, сначала в монастыре, затем в окрестных лесах. Ее снова и снова звали по имени, задаваясь вопросом, как могла женщина столь преклонного возраста добровольно покинуть это надежное пристанище. Заблудиться она не могла, ведь ее ум был не менее стремителен, чем у юной девы, а каждое действие - намеренным и продуманным. Даже после того как бесполезные поиски прекратились, люди продолжали шептаться об ее исчезновении, и эти слухи сложились в страшную легенду, будто не кто иной, как темный ангел дьявола похитил старую женщину из монастыря.
Но все предположения оказались неверными.
- Это ведь та, которую звали... - начала говорить одна из сестер, затем остановилась, сделала глубокий вдох, будто ей не хватало воздуха, но так и не завершила фразу.
Мертвую женщину нашли случайно. Сестры обнаружили это полностью закрытое помещение только потому, что в апсиде над алтарем образовалась трещина и все стали думать, как заделать ее, или, по крайней мере, предотвратить ее расширение, подперев снизу.
Другие сестры с пониманием кивнули. Хотя говорившая и не произнесла имени, все точно знали, что она собиралась сказать. Было очевидно, что умершая - Рагнхильда фон Айстерсхайм, более известная под именем София, или Мудрая, которое она получила в детстве за выдающиеся способности к учению и которое ей очень нравилось. София была старшей из сестер, живших в монастыре, и самой немногословной. О ней знали только то, что она писала какую-то хронику. Но о содержании хроники ничего не было известно, и София резко, порой даже враждебно, пресекала любые расспросы о ней.
Итак, личность умершей была установлена.
Намного сложнее было понять, почему ее нашли именно здесь и как она сюда попала? Неужели ее заманили в эту комнату под каким-то предлогом и не выпускали вплоть до самой смерти?
Глава I
1184-1188
София записала это.
Она записала, как две послушницы забивали свиней, необыкновенно жирных, поскольку их откармливали желудями. Свиньи громко визжали, их кровь капала на подтаявший снег, а затем обе женщины опустились на грязную, серо-красную землю и обнялись.
Это были сестры Мехтгильда и Гризельдис. О Мехтгильде было известно, что она больше всего на свете боится голода. А Гризельдис ничто не повергало в больший ужас, чем темнота. Она жаждала прикосновений, чтобы теплыми воспоминаниями прошедшего дня отгонять кошмары, терзавшие ее по ночам. Отдавая свежий хлеб, а иногда и темно-желтый сыр, она покупала немного ласки для своего бледного, жаждущего тела. Мехтгильде же, высокой и костлявой, жадной до каждого лакомого кусочка, было проще позволить другой сестре не совсем целомудренно поваляться с ней в снегу, чем отказаться от таких даров.
София записывала все подробности стилем на восковой дощечке, острыми мелкими буквами, которые назывались минускулами. Она писала о том, как сестра Гризельдис стонала от жары и от того, что острые кости Мехтгильды кололи ее мягкое тело. О том, как она покрывала лицо Мехтгильды влажными поцелуями, а та сразу же вытирала их грубым рукавом серой рясы. Она написала, что щеки Мехтгильды вскоре стали совсем красными, поскольку на рукавах еще не высохла свиная кровь. Затем ее рука по ошибке попала под труп свиньи, более теплый и склизский, чем тело Гризельдис. Наконец Мехтгильда грубо оттолкнула Гризельдис. "Хватит!" - сказала она, и ее дыхание рассеялось в холодном ноябрьском тумане. Она торопливо оправила платье, которое было ей слишком велико, не только потому, что Мехтгильда отличалась редкой худобой, но и потому, что она была еще очень молода.
Гризельдис разочарованно вздохнула, сдув капельки, свисавшие с похожего на клубень носа, и вытянула руки вперед, будто искала что-то. Мехтгильда, грубо оттолкнув сестру в сторону, принялась шарить по ее одежде в поисках еды.
- Ты сегодня была со мной так мало, что заслужила только хлеб, - проворчала Гризельдис, разочарованная непродолжительностью объятий и обрадованная тем, что может сократить за них плату. - Если хочешь получить завтра утром теплое молоко, приходи ночью в мою келью.
- Ты ведь знаешь, что это запрещено! - раздраженно прошипела Мехтгильда.
- Так же, как и то, чем мы сейчас занимались.
Они замолчали. Одна жадно глотала пищу, а другая, пыхтя, пыталась подняться. Так закончилось событие, описанное Софией. Быстро пробежав глазами текст, она будто наяву увидела Мехтгильду и как она ест сухой хлеб. София поняла, что никогда этого не забудет.
Сказанное, увиденное и услышанное оказалось непрочным. Оно могло в любой момент улететь в бесцветную даль, подхваченное холодным ветром с Балтийского моря. Написанное же сохранялось навсегда. Умение писать было самым главным талантом Софии. Она запоминала каждое написанное слово - то есть запоминала все, что записывала.
Доротея, ровесница Софии, сильно беспокоилась из-за того, что ее наблюдениям никто не верил.
- Смотри, - говорила она, толкая Софию, когда Гризельдис приставала к Мехтгильде, когда одна из монахинь не берегла свечи или другая никак не могла наговориться, хотя все знали, что Богу больше по душе тишина, нежели бесполезная болтовня.
София с интересом смотрела туда, куда указывал палец Доротеи или куда ее шепотом заставляли смотреть другие сестры. Она делала это не из любопытства, а лишь для того, чтобы понравиться им. Но стоило предмету насмешек исчезнуть, как она, казалось, тотчас же о нем забывала.
Тогда Доротея возмущенно закатывала глаза. "Как ты можешь этого не помнить!" - кричала она, с разочарованием понимая, что ей не удастся продолжить пересуды, которые, натолкнувшись на безразличие Софии, теряли всякий смысл.
Для того чтобы не смущать постоянно свою подругу (она была единственной ровесницей Софии в монастыре, а длинными ночами было приятно знать, что рядом есть близкий человек), София прибегла к средству, позволявшему сохранить воспоминание не на короткие мгновения, а на все времена. Однажды, когда она, как всегда, занималась чистописанием в скриптории, ей пришло в голову записать не то, что от нее требовали, а то, что она пережила. Это случилось в тот день, когда Мехтгильда и Гризельдис обнимались в серо-красном снегу после того, как зарубили свиней. Буквы прочно закрепились в ее памяти, властно отвоевав себе пространство, и София поделилась этой тайной не только с Доротеей.
В субботу был капитул - регулярное собрание монахинь, на котором мать настоятельница читала из книги о мучениках историю святого, а у сестер была возможность признаться в своих грехах. Одна из монахинь, дрожа и краснея от стыда, исповедовалась, что горячий сон увлажнил ее тело и испачкал кровать. Остальные слушали с молчаливой язвительностью или напускным равнодушием.
- Завтра будешь поститься, пропоешь тридцать псалмов и не станешь подходить к алтарю, - объявила наказание настоятельница. - А еще я советую тебе каждый раз перед сном обливаться холодной водой.
Теперь, когда одна из них уже призналась в своих грехах, остальным было легче последовать ее примеру. Одна проникла в подвал с запасами продуктов, другая израсходовала слишком много свечей, третья громко рассмеялась во время молитвы.
Когда все снова вернулись на свои места, София вышла вперед.
Ей было восемь лет, а столь юным послушницам не полагалось держать речь. Мать настоятельница была недовольна, услышав дерзкий голосок, но у нее была неповоротливая шея и ей требовалось очень много времени, чтобы развернуться в нужную сторону Когда ей это наконец удалось и она увидела, кому принадлежит голос, то была готова разразиться бранью. Но София уже успела объявить о проступке.
- Я видела, - громко сказала она, - я видела, как сестра Мехтгильда и сестра Гризельдис обнимались в снегу после того, как зарезали свиней. Одна из них хотела близости, а другая делала это ради куска хлеба.
Монахини смотрели на нее, раскрыв от удивления рты. Было неясно, что их поразило больше - история, рассказанная Софией, или слова, которые она использовала. Доротея, так любившая пошептаться в спальном зале, закрыла рот и покраснела, услышав от подруги такую дерзость. Сестра Ирмингард, которая учила девочек писать и по желтовато-белому, гладкому лицу которой нельзя было догадаться о ее возрасте, задумчиво смотрела на ребенка. София надеялась увидеть поддержку в ее глазах, но темные брови осуждающе нахмурились.
Из всех монахинь сестра Ирмингард была наиболее близка Софии. Она обучала девочек письму, чтению и античным языкам. Она всегда искренне удивлялась, каким живым умом обладала София, как быстро все схватывала и как легко выполняла задания. В пять лет она научилась бегло читать. В шесть переводила латинские тексты на немецкий язык прямо во время чтения. В семь знала наизусть двенадцать книг "Энеиды" Вергилия, в которых было 952 стиха, а также все псалмы. Ирмингард постоянно хвалила ее, а однажды за любознательность и ум дала ей прозвище "маленькая София", хотя все остальные, прежде всего мать настоятельница, продолжали называть Софию Рагнхильда - именем, данным ей при крещении. С тех пор София признавала только новое имя, и больше всего на свете боялась разочаровать сестру Ирмингард.
Однако именно это и произошло сегодня. В глазах сестры Ирмингард девочка не нашла похвалы. Ее улыбка не подбадривала, а казалась вымученной. Из ее горла вырвался болезненный кашель, который не давал покоя сестре Ирмингард с самого раннего детства. София с облегчением отвернулась от нее и посмотрела на двух грешниц, с которыми строго беседовала мать настоятельница.
Мехтгильда заявила, что не имеет к этому проступку никакого отношения. Она была немногословна, будто считала необходимым экономить слова так же, как пищу. Напротив, Гризельдис, боявшаяся темноты, в которой бродят демоны и наказывают за малейшую провинность, и наверняка накажут ее за то, что она жаждет ласк и поцелуев, начала выть и призналась в содеянном. Мехтгильда недовольно нахмурила лоб. Она презирала Гризельдис не столько за ее мягкое бесформенное тело, сколько за ее трусость, хотя именно благодаря ей Мехтгильде удавалось получить пищу, которую требовало ее ненасытное тело. Складка на ее лбу стала еще глубже, когда мать настоятельница объявила наказание. Одна должны была молиться по ночам в темной церкви, а другая - поститься в течение трех дней. И прежде чем виновные успели высказаться, считают ли они данное наказание заслуженным или слишком суровым, капитул был прекращен, и его участники разошлись маленькими группами. Монахини переглядывались, оценивая случившееся, но избегали обсуждать это вслух, поскольку разговоры были дозволены лишь в специально отведенное время.
Только двое осмелились высказаться.
- Как это произошло, маленькая София, - спросила сестра Ирмингард тихонько, - что ты прочитала о проступке, а не просто видела его?
В ее глазах, окаймленных темными кругами, по-прежнему не было одобрения. София смущенно пожала плечами. Внезапно уверенность покинула ее, и она уже не знала, не перегнула ли она палку, желая с помощью прилюдного обвинения доказать свою способность замечать все. Не ответив, София согнулась под вопросительным взглядом, убежала прочь - и столкнулась с рассерженной Мехтгильдой, кости которой казались еще острее, чем прежде, хотя положенное голодание еще не началось.
- Что я тебе сделала, что ты меня так выдаешь при всех? - сердито прошипела она.
На этот раз София не смолчала.
- Я просто сказала правду, - ответила она.
Она верила в то, что говорила. Письмо, с помощью которого можно было удержать любое событие, никогда не обманывало.
- Ха! - презрительно воскликнула Мехтгильда. - Наверняка считаешь себя хитрюгой, когда выкладываешь мои тайны. Лучше бы в своих тайнах покопалась. Я имею в виду твое происхождение, о котором тебе ничего не известно, имя твоего отца, которое утаивают от тебя, и его дурные поступки, из-за которых твоя жизнь всегда будет такой же убогой, как сейчас!
София записала:
"Я не знаю своего происхождения. Я не знаю своего отца. Никто не рассказывает мне об этом".
Этот вопрос возник у нее задолго до того, как Мехтгильда нажала на больное место. Она пыталась вспомнить, кто доверил монастырю маленькую Рагнхильду фон Айстерсхайм, которую теперь некоторые называли Софией.