Они подошли к наспех поднятому алтарю. Аньес сняла манто, которое мягко соскользнуло, словно шлейф, с ее тела и упало на пол. Она расстегнула тонкий кожаный поясок, поддерживавший платье, и скинула его с себя. Вдруг она перестала что-либо чувствовать. Но через несколько мгновений обнаженная кожа стала похожей на гусиную и вспыхнула, как от огня. Из-за ледяного холода на ее глаза навернулись слезы. Она крепко сжала зубы, устремила свой взгляд на расписанное деревянное распятие, затем упала на колени. Мысли ее путались. Будто во сне, она смотрела, как вздрагивало маленькое, худое и бледное тело Сивиллы. Молоденькая женщина свернулась в клубочек и, лежа под алтарем, повторяла бесконечную молитву: "Adoramus te, Christe. Adoramus te, Christe". Тело Сивиллы содрогалось от жестоких спазмов. Она заикалась, читая молитву. Аньес показалось, что Сивилла задохнулась, но она произнесла в последний раз:
- Ado… ramus te… Christe.
Икота, всхлипывание, нескончаемый вздох, и тощие ноги девушки расслабились. Умерла ли она? Неужели это так просто? Аньес показалось, что прошла целая вечность прежде, чем ее тело устремилось вперед. Ледяные камни приняли ее без малейшего сострадания. Сначала ее плоть возмутилась, но Аньес заставила ее замолчать. Она сложила руки крест-накрест и замерла. Больше ей некуда было идти.
Сколько времени она молилась за Матильду? Сколько времени она считала, что грешила телом и духом и что не заслуживает ни малейшего снисхождения? И все же ей оказали милость: она чувствовала, как ее постепенно покидает сознание. Безжалостный холод камней больше не кусал ее. Она его едва ощущала. Кровь, бурлившая в венах на шее, понемногу успокаивалась. Вскоре она заснет. Теперь она уже не боялась, что никогда не проснется.
- Вставай! Вставай немедленно!
Аньес улыбнулась этому голосу, произносившему слова, которые она была не в состоянии понять. Чья-то рука грубо схватила ее за волосы, шелковой волной лежавшие на темных камнях.
- Вставай! Это преступление! Ты будешь навеки проклята, и это проклятие падет на твою дочь.
Аньес повернула голову в другую сторону, чтобы скрыться от этого голоса.
На ее спину обрушилось тяжелое теплое покрывало. Горячее дыхание обожгло затылок, две руки пролезли под ее живот, пытаясь перевернуть Аньес. Тяжесть… Это было тело, накрывшее ее собой, чтобы согреть.
Кормилица Жизель боролась с оцепенением молодой женщины. Она закутала Аньес в манто, попыталась взять ее на руки. Аньес была изящной, но все ее члены сопротивлялись этому спасению. Слезы ярости и неуступчивости падали на ее щеки, покрывая губы инеем.
Аньес прошептала:
- Сивилла?
- Она скоро умрет. И это лучшее, что она может сделать. Даже если мне придется тебя побить, ты все же встанешь. Это грех, это недостойно твоей крови.
- Ребенок?
- Позже.
Мануарий Суарси-ан-Перш,
май 1304 года
Одиннадцатилетняя Матильда так и кружилась вокруг медового пирога с пряностями, который Мабиль только что вынула из каменной печи. Она сгорала от нетерпения в ожидании приезда дядюшки, вызывавшего у нее неподдельный интерес. Клеман - а ему вскоре должно было исполниться десять лет - этот проклятый ребенок Сивиллы, которого она исторгла из своего чрева перед тем, как навсегда уйти в мир иной, по обыкновению молчал, пристально глядя на Аньес. Тогда Жизель, перерезав новорожденному пуповину, взяла его на руки и закутала в свою накидку, чтобы младенец не умер от холода. Аньес и кормилица боялись, что ребенок не перенесет столь ужасного появления на свет, но он крепко цеплялся за жизнь. А вот Жизель покинула этот мир прошлой зимой, несмотря на все хлопоты Аньес, упросившей своего сводного брата Эда де Ларне прислать ей знахаря, чтобы тот осмотрел кормилицу. Но отвары из сельдерея и пиявки не смогли победить воспаление легких, измучившее старую женщину. Она умерла на рассвете, положив голову на грудь госпожи, которая лежала рядом, согревая своим телом кормилицу.
Исчезновение авторитарной опоры, которая так долго определяла и направляла жизнь Аньес, сначала до того потрясло ее, что она лишилась аппетита. Но вскоре своего рода облегчение вытеснило печаль, причем это произошло так быстро, что молодая женщина начала испытывать смутное чувство стыда. Она осталась одна, жила в опасности, но впервые ее больше ничего не связывало с прошлым, кроме дочери, еще совсем юной. Жизель унесла с собой в могилу последнее свидетельство той жуткой ночи, которую Аньес пришлось пережить много лет назад в ледяной часовне.
Сидя прямо перед длинным кухонным столом, Аньес пыталась побороть страх, терзавший ее с тех пор, как она узнала о приезде Эда. Мабиль, которую прислал ей сводный брат после смерти Жизель, порой исподтишка бросала беглый взгляд на свою госпожу. Дама де Суарси не любила эту девицу. Конечно, Мабиль была послушной и работящей, но ее присутствие с прискорбным постоянством напоминало Аньес об Эде. Ей казалось, что нежный Клеман, несмотря на свои ранние годы, разделял ее недоверие. Разве однажды он не сказал ей небрежным тоном, совершенно не соответствующим его серьезному взгляду:
- Мабиль сейчас в вашей спальне, мадам. Она приводит в порядок ваши вещи… опять, но перед тем как положить на место, внимательно рассматривает их. Однако… как она может раскладывать ваши дневники… Она же не умеет читать… Впрочем, так она говорит.
Аньес прекрасно поняла, что имел в виду Клеман. Прежний хозяин прислал Мабиль сюда, чтобы та шпионила за Аньес. Но подобное открытие не удивило даму де Суарси, поскольку она знала, что причиной неожиданной щедрости брата было вовсе не сострадание к ней.
Аньес удивляло, что Клеман был развит не по годам. Его острый ум, умение подмечать все детали, удивительные способности к учебе, хорошая память часто заставляли забывать, что он был еще ребенком. Едва Аньес познакомила Клемана с буквами алфавита, как он уже научился читать и писать. А вот Матильда была столь равнодушной к знаниям, что с трудом запоминала слова молитвы. Природа наделила Матильду изяществом и грациозностью бабочки, и жизненные трудности вызывали у нее недовольство. Может быть, причиной этому являлось странное рождение Клемана? Матильда была маленькой девочкой, а вот Клеман, как казалось Аньес, с каждым днем становился похожим на настоящего спутника жизни, на которого она могла опереться. Что понял ребенок о гнусном поступке Эда? Как он относился к этому человеку, который был угрозой для всех них? Понимал ли он, сколь ужасно сложится его судьба, если станет известно о его подлинном происхождении? Незаконнорожденный ребенок изнасилованной служанки, отпрыск самоубийцы, которая прельстилась россказнями о ереси и спаслась от пыток и костра только благодаря невольному сообщничеству Аньес… А если кто-то догадается о том, что ребенок считал своим долгом скрывать? Аньес вздрогнула от ужаса. Как она могла не замечать аскетизма Сивиллы, как могла объяснять экзальтированное поведение молоденькой девушки беременностью, которой ее наградил какой-то солдафон? Она была слепой. Но что бы она сделала, если бы догадалась? Разумеется, ничего. Она ни за что бы не выгнала на улицу эту несчастную, которой пришлось пережить столько страданий. Что касается доноса, то Аньес никогда бы не опустилась до такого бесстыдства и бесчестия.
- Мадам, барон де Ларне, мой добрый хозяин, останется ли он у вас ночевать? Если да, я велю Аделине приготовить для него покои, - спросила Мабиль, потупив глаза.
- Я не знаю, окажет ли он нам честь остаться на ночь.
- Путь не близкий, семь или восемь лье. И он, и его лошадь устанут. Он приедет не раньше девятого часа, а то и вечерни, - причитала Мабиль.
"Если бы он только мог навсегда заблудиться в лесу Клэре, это стало бы огромным облегчением", - подумала Аньес, но вслух сказала:
- Право, он предпринял изнурительное путешествие, но как любезно с его стороны посетить нас…
Мабиль одобрила слова своей новой хозяйки, кивнув головой, и заявила:
- Он порядочный человек. Какой у вас достойный брат, мадам!
Взгляды Аньес и Клемана встретились. Клеман тут же отвернулся и погрузился в созерцание углей, красневших в очаге огромного камина. Когда Гуго был жив, там зажаривали оленей целиком.
Аньес никогда не любила своего мужа. Она так и не прониклась привязанностью к человеку, с которым связали ее судьбу. Едва ей исполнилось тринадцать лет, как ее стали считать совершеннолетней. Она должна была выйти замуж за этого набожного и галантного мужчину. Он обращался с ней так же учтиво, как если бы ее мать была баронессой де Ларне, а не дамой из ее окружения. Так или иначе, он был человеком чести и ни разу не дал Аньес почувствовать, что она - всего лишь последний незаконнорожденный ребенок, зачатый покойным бароном Робером, отцом Эда. Барон Робер, почувствовав угрызения совести в тот момент, когда проникся запоздалым благочестием, потребовал, чтобы Аньес признали его дочерью. И даже Эд, которого совершенно не устраивало это официальное родство, смирился. Старый барон Робер де Ларне поспешно выдал девочку за Гуго де Суарси, своего старого товарища по веселым пирушкам, попойкам и военным походам, бездетного вдовца, но главное - верного вассала. Он дал за Аньес ничтожное приданое, но удивительная красота девушки и ее молодость покорили будущего супруга. Аньес охотно согласилась на этот брак, который сулил ей признание в обществе и, что было для нее очень важно, избавлял от присутствия сводного брата. Но Гуго умер, не оставив после себя сыновей. В двадцать пять лет Аньес оказалась в положении не более завидном, чем то, в котором она пребывала под крышей дома своего отца. Разумеется, вдовье наследство позволяло Аньес и ее людям жить, правда, с трудом. Оно составляло лишь треть недвижимости, которую еще не успел промотать Гуго, то есть мануарий Суарси и прилегающие к нему земли, не говоря уже об От-Гравьер, засушливом участке земли, на котором росли лишь чертополох и крапива. К тому же речь шла о сомнительном наследстве. Если Эду удастся, как этого опасалась Аньес, заставить поверить в дурное поведение вдовы, она лишится всего в соответствии с кутюмами Нормандии, гласившими: "При установлении факта измены жена теряет наследство, оставленное ей мужем". Нормандия, хотя и вошедшая в состав Французского королевства сто лет назад ценой бесконечных войн, сохраняла свои нравы и обычаи и настойчиво добивалась "нормандской хартии", которая подтвердила бы традиционные привилегии провинции. Но эти привилегии были не в пользу женщин. Если сводный брат Аньес добьется своего, у нее будут лишь три возможности избежать нужды: уйти в монастырь - но тогда ее дочь окажется в хищных руках Эда - или вновь выйти замуж. Оставалась также смерть. Не исключено, что она воспользуется этой возможностью. Мабиль вернула свою госпожу к реальности, вздохнув:
- Как жаль, что сегодня среда, постный день. Но, если мой господин останется на ночь, завтра мы приготовим прекрасных фазанов, которые доставят ему удовольствие. А сегодня вечером придется довольствоваться луком-пореем с листовой свеклой, но без свинины, шампиньонами, тушенными в пряностях, и лесными ягодами.
- Такие сожаления в моем доме неуместны, Мабиль. Что касается моего брата, то я уверена, что в смирении он находит огромное утешение, как и все мы, - возразила Аньес, думая совершенно о другом.
- Да, как и все мы, - поспешно согласилась Мабиль, обеспокоенная тем, как бы ее слова не были истолкованы как святотатство.
Суматоха, поднявшаяся в большом квадратном дворе, положила конец тревогам Мабиль. Приехал Эд. Мабиль схватила висевшую за дверью плеть, чтобы угомонить собак, и бросилась во двор, сияя от счастья. Мгновение спустя Аньес спросила себя, была ли горничная лишь простой исполнительницей приказов ее сводного брата. В конце концов, эта бедняжка могла лелеять мечту, что однажды забеременеет от Эда. Возможно, она даже тешила себя надеждой, что ее незаконнорожденный ребенок будет признан и получит такое же состояние, как Аньес. Мабиль ошибалась. Эд не был похож на Робера, своего отца. Эду было далеко до него, хотя барон Робер не был ни святым, ни даже человеком чести. Но сын выбросит служанку на улицу без единого су в кармане, чтобы избежать малейшего намека на скандал. И она пополнит бесчисленный легион обесчещенных девушек, которые попадали в дома утех или нанимались в поденщицы на фермы за тарелку похлебки и комнатушку, соглашаясь выполнять самую тяжелую работу.
Матильда вскочила на ноги и бросилась вслед за Мабиль, чтобы поприветствовать дядюшку, который чаще всего приезжал не с пустыми руками. Он привозил редкие и очень дорогие подарки. Весь Перш завидовал богатству семейства Ларне. Им посчастливилось найти на своих землях железный рудник, который можно было эксплуатировать открытым способом. Добываемое железо высоко ценилось в королевстве и к тому же разжигало аппетиты англичан. Эта манна небесная помогла ординарному барону удостоиться внимания короля Филиппа IV Красивого*, который, разумеется, не желал, чтобы семейство Ларне заключило союз с извечным врагом Франции. Французское королевство было связано тесными узами с Англией, но эта дружба была слишком непрочной как с одной стороны, так и с другой, несмотря на намерения выдать Изабеллу, дочь Филиппа, за Эдуарда II Плантагенета.
Эд, человек хотя и ограниченный, не был столь глуп, чтобы позволить себя одурачить. Филипп Красивый постоянно нуждался в деньгах, что превратило его в сурового, даже непредсказуемого монарха. Тактика барона, приносившая плоды, была простой: низко кланяться, заверять короля в своей верности, туманно намекая на давление и предложения со стороны англичан, - одним словом, изображать покорность, успокаивать Филиппа Красивого, призывая того проявлять щедрость. Тем не менее злоупотреблять не стоило. Филипп Красивый и его советники без малейших колебаний бросили в тюрьму Ги де Дампьера, чтобы отобрать у него Фландрию, конфисковали имущество ломбардцев и евреев и даже в сентябре прошлого года приказали похитить папу Бонифация VIII*, когда тот находился в Ананьи*. Эд прекрасно знал, что если он воспротивится королю, если в чем-то пойдет ему наперекор, то вскоре закончит свои дни в каменном мешке или падет под ударами кинжала от руки бродяги, посланного провидением.
Аньес, вздохнув, встала, поправила пояс и головную накидку. Раздавшийся тоненький голосок заставил ее вздрогнуть:
- Мужайтесь, мадам. Вы умная женщина.
Клеман. Аньес почти забыла о его присутствии, настолько ребенок умел быть незаметным, практически невидимым.
- Ты думаешь?
- Я это знаю. В конце концов… он всего лишь опасный простак.
- Правда, опасный. Опасный и могущественный.
- Более могущественный, чем вы, но менее могущественный, чем другие.
Сказав это, Клеман исчез за низкой дверью, ведущей в отхожее место для слуг.
"Странный ребенок", - подумала Аньес, направляясь во двор, откуда слышался шум. Неужели он читал ее мысли?
Звучал громкий голос Эда. Он приказывал, помыкая одними и ругая других. Когда Аньес вышла во двор, на недовольном, раздраженном лице Эда появилась улыбка. Он, широко раскинув руки, направился к ней:
- Вы, мадам, хорошеете с каждым днем! Ваши собаки - настоящие хищники. Оставьте мне из следующего помета двух кобелей.
- Как я рада вас видеть, брат мой! Да, эти сторожевые собаки очень свирепы по отношению к незнакомцам, но со своими хозяевами и их стадами ведут себя покорно и предупредительно. Вы по-прежнему довольны своими челядинцами? Как поживает мадам Аполлина, ваша супруга и моя сестра?
- Она, как обычно, беременна. Если бы только ей удалось родить мне сына! И от нее воняет чесноком, прости меня Господи. Она портит воздух с утра до вечера. Ее знахарь утверждает, что настои и ванны из этих отвратительных зубчиков способствуют рождению мальчиков. Она пыхтит, она пукает, она харкает, - одним словом, она отравляет мои дни, а что касается ночей…
- Будем молиться, чтобы она подарила вам храброго сына, а мне красивого племянника, - покривила душой Аньес.
Аньес тоже подняла руки, чтобы взять сводного брата за клешни, готовые обхватить ее тело. Затем она резко отпрянула, чтобы отдать распоряжение слуге, пытавшемуся обуздать норовистую, нервную лошадь Эда.
- Чего ты ждешь? Почему не спешиваешься? - накинулся брат на пажа, заснувшего на своем широкогрудом мерине.
Мальчик, которому было не больше двенадцати лет, выпрыгнул из седла, словно его ужалили.
- Да проснись же ты! Чума на твою голову! - неистовствовал Эд.
Обезумевший от страха мальчик засуетился вокруг поклажи, привязанной к крупу мерина.