- Прежде чем мы начнем, я думаю, всем нам стоит представиться друг другу, тем более что сегодня вечером за этим столом я вижу новые лица.
Сэр Бенджамин повернулся к сидевшему слева от него человеку и начал представлять участников одного за другим по часовой стрелке.
- Главными достижениями Джозефа Витуорта, - провозгласил он, - считаются прекрасные ружья и снаряды, но мы не должны забывать и о других его открытиях, из которых особо стоит отметить станки - без них многие чудеса механики никогда не увидели бы свет.
Затем старик с величественным видом протянул руку, подобно стрелке на часах, и указал в сторону соседа Витуорта, которого я мысленно окрестил как "Два часа на циферблате". Он уже выпрямился, поджидая своей очереди.
- Фрэнсис Перри - представитель судоверфи Блита, чья продукция известна во всем мире.
Рассел, сидевший на Трех часах, был расписан как один из самых талантливых кораблестроителей современности. Брюнель при этих словах лишь нахмурился. Но рана, нанесенная его самолюбию, тут же была залечена. Он сидел на Четырех часах, и сэр Бенджамин заявил, что является самым одаренным инженером, которого только знал мир.
Пять часов занимал джентльмен примерно того же возраста, что и сэр Бенджамин. Брюнель весьма тепло поприветствовал его, когда все садились за стол. Этот располагающего вида мужчина оказался ни больше ни меньше как сэром Робертом Стефенсоном, пионером в строительстве железных дорог. По крайней мере именно так его представил сэр Бенджамин.
В конце стола на Шести часах сидел, наверное, самый пожилой из собравшихся. Судя по его седым волосам и обрюзгшему лицу, я дал бы ему не меньше семидесяти, но, несмотря на солидный возраст, он производил впечатление весьма подвижного, даже несколько нервного человека. Мне показалось, что он волновался, поскольку все время почесывал голову и что-то бормотал себе под нос. Броди представил его: "Мистер Чарлз Бэббидж, автор ряда изобретений".
Я все еще задавался вопросом, что же это за изобретения, а Старые часы уже перевели свою стрелку на Семь и указали на человека, сидевшего справа от меня.
- Мистер Джозеф Базальгетт, главный инженер Лондонской строительной инспекции. Мы надеемся, что в скором времени он сконструирует новую водопроводную систему - грандиозное предприятие, которое вернет Темзе ее былую славу и, что еще важнее, окажет благотворное влияние на здоровье горожан.
Между мной и Базальгеттом сидел Голдсуорси Гёрни. По словам сэра Бенджамина, когда-то он был врачом, но затем занялся изобретениями. Среди его детищ были паровой экипаж и газовая горелка, которая работала на негашеной извести и создавала такой яркий свет, что им можно было осветить театральную сцену. Позже я узнал от Стефенсона, что он приспособил газовую горелку Гёрни в качестве средства запуска его легендарного паровоза "Ракета".
Титул мистера Девять часов достался мне, но едва сэр Бенджамин начал представлять меня, как его голос заглушили звуки аккордеона, заигравшего на улице под нашими окнами. Не успел он проиграть и трех нот, как Бэббидж вскочил со своего места и подбежал к окну. Он высунулся на улицу и заорал на несчастного музыканта:
- Хватит играть эту ужасную музыку и убирайся отсюда вон, разрази тебя чума!
Затем последовал не менее красноречивый ответ уличного музыканта, которого явно не напугала брань в его адрес, после чего он взял еще несколько аккордов веселой мелодии, напоминавшей какую-то морскую песенку.
В ответ Бэббидж подскочил к столу, схватил полупустой графин с вином, вернулся к окну и выплеснул содержимое на голову аккордеонисту. Музыка прекратилась, снизу опять послышался возмущенный голос, но, похоже, музыканта не особенно расстроило, что ему на голову выплеснули вино.
- Скажи спасибо, что мне под руку не подвернулся ночной горшок! - безо всякого угрызения совести заявил Бэббидж, потом закрыл окно и вернулся на свое место. - В городе и шагу нельзя ступить, чтобы тебя не замучили этой отвратительной музыкой!
Я не нашел в его выходке ничего веселого - скорее напротив, был даже немного напуган. Однако мои компаньоны с любопытством наблюдали за Бэббиджем и, судя по всему, не нашли в его поступке ничего из ряда вон выходящего. Только Брюнель недовольно выпучил глаза и пробормотал:
- Ну вот опять.
Сев на место, Бэббидж продолжил свою тираду.
- Однажды у моего дома играл целый духовой оркестр. Без остановки. Целых три часа. И они отказались убраться даже после того, как я вызвал полицию.
- Интересно, а почему они выбрали именно ваш дом? - ехидно поинтересовался Брюнель. - Это никак не связано с вашими попытками запретить в городе уличную музыку?
- Джентльмены, успокойтесь! - воскликнул Броди, с нетерпением стуча кулаком по столу так, словно это был молоток.
- Примите мои извинения, сэр, - немного успокоившись, сказал Бэббидж. - Прошу вас, продолжайте… если, конечно, сможете расслышать что-то из-за этого шума.
- Спасибо, что закрыли окно, - заметил сэр Бенджамин, явно пытаясь разрядить ситуацию. - Теперь шума почти не слышно. Так на ком мы остановились? Ах да, доктор Джордж Филиппс, еще один врач, один из ведущих хирургов в больнице Святого Фомы.
Меня вполне бы устроило, если бы сэр Бенджамин ограничился этим лестным комментарием в мой адрес, и я надеялся, что из-за выходки Бэббиджа он постарается представить меня как можно быстрее. Однако в этот момент неожиданно заговорил Брюнель.
- Доктор Филиппс находится здесь по моему приглашению. Он оказал мне неоценимую помощь, посвятив в тонкости своей профессии, - сказал он, а затем добавил, взглянув на заметки Рассела: - Я также считаю, что он может предоставить нам еще одну важную услугу.
Прежде чем Брюнель успел объяснить, что бы это могло быть, сэр Бенджамин раздраженно перебил его:
- Это все очень интересно, мистер Брюнель. Но если вы не возражаете, мы продолжим. Нам и так пришлось задержаться.
Затем настала очередь мистера Десять часов. Броди представил хорошо одетого молодого человека, которого звали мистер Оккам. Последовала неловкая пауза, как будто Броди придумывал, что бы еще сказать про него, и наконец объявил:
- Который в данный момент работает в штате мистера Брюнеля.
После этого стрелка сразу же переместилась на одиннадцать часов. Это место занимал широкоплечий джентльмен. Судя по его лицу, этому человеку было около пятидесяти, но в его черной бороде не было ни одного седого волоса. Он был одет почти так же хорошо, как Оккам, только фасон его костюма был более консервативным.
- Горацио, лорд Кэтчпол, - начал сэр Бенджамин, - один из самых известных промышленников в стране, владелец нескольких текстильных фабрик на севере Англии. Он внес неоценимый вклад в финансирование технических инноваций в этой области, и на его фабриках установлены машины последнего поколения.
- И как работают новые ткацкие станки? - доброжелательным тоном спросил Витуорт, который либо не замечал недовольного взгляда сэра Бенджамина, либо намеренно игнорировал его.
- Очень хорошо, - ответил лорд Кэтчпол. - Производительность выросла более чем на пятнадцать процентов с тех пор, как мы установили их. А как обстоят дела с деньгами, которые я вам за них заплатил?
- Тоже замечательно. Хотя эта сумма сократилась процентов на тридцать с тех пор, как я начал ее тратить!
Когда смех стих, сэр Бенджамин освободил место для Дарвина и сел на свободный стул, который, вероятно, должен был стоять на двенадцати часах, но из-за присутствия выступающего, оказался где-то между одиннадцатью и двенадцатью. Дарвин, не скрывавший радости, что дело наконец сдвинулось с мертвой точки, вытащил из кармана стопку бумаги и положил на стол перед собой.
- Джентльмены, сегодня вечером я хочу познакомить вас с моей теорией эволюции путем естественного отбора, о которой я сейчас пишу новую книгу. - Он бросил взгляд на Брюнеля, и тот доброжелательно улыбнулся ему. - И, как уже упомянул сэр Бенджамин, лекцию на эту тему я собираюсь прочитать в Королевском обществе. Если не возражаете, то с помощью ваших вопросов и комментариев я надеюсь заранее устранить все недочеты в моей теории.
Затем последовало интересное и весьма убедительное выступление. Глядя на генеральскую выправку Дарвина, я с трудом мог поверить, что это тот самый насквозь больной человек, жалобы которого я выслушивал несколько минут назад. Он говорил по памяти и лишь изредка обращался к своим записям. Передо мной стоял человек, который многие годы задавался великими вопросами бытия и добился значительных успехов в их решении. Несколько раз я бросал взгляд на Рассела и замечал, как он что-то лихорадочно записывал. Очевидно, он делал конспект доклада, но, как бы быстро ни водил пером, за словами Дарвина было трудно поспеть. Рассел сосредоточенно кривил рот и время от времени тряс рукой, чтобы снять напряжение.
В своем докладе Дарвин выдвинул гипотезу о том, что человеческая раса развилась, или, точнее, эволюционировала, как он сам это определил, благодаря ряду изменений и адаптаций из животных низшего порядка, вероятнее всего обезьян. Он объяснил, что в процессе размножения у всех видов возникает ряд изменений. Некоторые особи обладают большей способностью к выживанию, которая может передаваться как наследственная черта новым поколениям, но иногда такого не случается, и тогда новые качества исчезают после смерти этих особей. Как человек, выросший в деревне, я понимал, что Дарвин был прав, когда рассказывал о фермерах, использовавших подобное явление для селекции домашнего скота в целях увеличения показателей по мясу.
Даже в моей собственной работе я сталкивался с подобными явлениями. В анатомическом музее больницы содержалось несколько образцов человеческих мутаций; самым невероятным экспонатом был новорожденный с двумя головами - одна росла из другой, на свинцово-белых личиках, казалось, застыли удивление и обида за подобную природную несправедливость. До этих пор я воспринимал подобные деформации как ошибки природы, сбой в естественных процессах, но если Дарвин был прав, то эти отклонения были результатом эволюции. Проще говоря, вид процветает до тех пор, пока подобным ошибкам не настанет конец, в противном случае от него остаются лишь окаменевшие останки, что и произошло со многими вымершими животными.
В конце выступления послышались радостные аплодисменты. Дарвин вытер платком выступившую на лбу испарину. Я очень надеялся, что он не примет это явление за первые симптомы тифа.
Сэр Бенджамин поднялся со своего места, продолжая хлопать.
- Спасибо, Чарлз, ваш доклад заставил нас о многом задуматься. А теперь, с вашего позволения, мы перейдем к вопросам.
Дарвин кивнул и убрал в карман влажный платок.
Первым заговорил Базальгетт:
- Мистер Дарвин, как, вы думаете, отреагирует Церковь на ваше заявление о том, что мы произошли от обезьян?
- Разумеется, сочтет его ересью и богохульством, - ответил Дарвин с нервной усмешкой.
Базальгетт снова хотел заговорить, но Витуорт опередил его:
- А где находилась Церковь во время процесса эволюции?
Дарвин усмехнулся.
- Те из вас, кто сведущ в вопросах теологии, знают, что епископ Ашер подсчитал по поколениям, упомянутым в Библии, что мир был сотворен около четырех тысяч лет назад. Разумеется, это полнейшая чушь. Еще в середине прошлого столетия во Франции натуралисты вроде Буффона признали, что мир скорее всего намного старше, чем это традиционно считалось, а последние наши достижения в геологии почти не оставляют сомнений, что нашему миру должно быть уже сотни тысяч, если не миллионы, лет.
Дарвину продолжали задавать вопросы. Некоторые были весьма каверзными, но чувствовалось, что Дарвин провел тщательную работу и его ответы были весьма убедительными. Оставалось лишь дождаться, отреагирует ли Королевское общество столь же благожелательно на его выступление.
После получасового обсуждения сэр Бенджамин решил завершить встречу. Он снова встал и навис над столом, как официант, желающий забрать последнюю кастрюлю с супом. Но в тот момент, когда он уже собирался подводить итоги, я задал свой вопрос, и моя дерзкая выходка вызвала его явное неодобрение.
- Сэр, вы заявляете, что эволюция видов, и прежде всего человеческого вида, - процесс непрерывный, и, возможно, в будущем наш внешний вид сильно изменится?
- Хороший вопрос, - сказал Дарвин, а затем ответил, даже не сделав паузы, как будто слышал этот вопрос уже не в первый раз: - Эволюция происходит лишь в том случае, если вид претерпевает благоприятные изменения. Я полагаю, что наш вид достиг той стадии, когда мы идеально приспособлены к нашему миру. Поэтому я считаю, что в дальнейших переменах нет необходимости. Разумеется, если только внешние факторы вроде резких изменений окружающей среды не поставят наш вид в менее выгодное положение, и в таком случае в интересах всего человечества будет справиться с этими трудностями посредством эволюции.
Сэр Бенджамин вмешался прежде, чем у кого-либо еще появилась возможность задать вопрос.
- Если не возражаете, Чарлз, мы прервемся и закончим нашу сегодняшнюю встречу. Я прошу поблагодарить нашего гостя за такой увлекательный рассказ.
Снова послышались аплодисменты, которые исходили ото всех, кроме Рассела, который, наконец отложив карандаш, тер онемевшую руку.
- Чудесная работа, - сказал Брюнель, собирая лежавшие перед ним листы бумаги и заталкивая их в кожаную папку.
- Никогда больше не стану этого делать, - проворчал Рассел, массируя запястье. - Нам нужно взять секретаря.
Брюнель улыбнулся:
- Полностью с тобой согласен, старина. - Затем посмотрел на меня. - Вот здесь нам и пригодится наш друг Филиппс.
- Простите? - спросил я.
Брюнель завязал тесемки на папке и встал.
- Я хочу, чтобы вы временно стали нашим секретарем.
Это было уже слишком.
- Вы могли бы сначала спросить меня.
- Я и спросил. Только что.
- Боюсь, - сказал я, глядя на сэра Бенджамина, - я слишком занят, чтобы брать на себя обязанности вне больницы.
- Значит, вы больше не хотели бы посещать наши встречи? Знаю, Рассел сейчас отозвался об этой работе не лучшим образом, но, уверен, вы хорошо с ней справитесь.
- Я не понимаю, каким образом.
- Доктор, я читал истории болезней ваших пациентов, - сказал он с улыбкой. Я нахмурился, вспомнив об этом происшествии. - Они были просто замечательными. Этот поступок был продиктован отнюдь не любопытством - я хотел проверить, подходите ли вы для подобной работы. У вас хороший почерк, и, что еще важнее, ни одна деталь не ускользает от вашего внимания. По крайней мере именно такое впечатление сложилось у меня после краткого ознакомления с записями. Это редкий талант, вы просто прирожденный секретарь, Филиппс.
Я пробормотал под нос, что мне нужно подумать. В конце концов, он был прав: после сегодняшнего визита мне хотелось прийти сюда снова. И если единственный способ попасть на встречу - это согласиться вести протокол, то я не имел ничего против.
- Большего нам и не нужно, - победоносно заявил Брюнель, словно только что заключил выгодную сделку, и при этом похлопал по папке, которую держал в руке. - Нам нужно будет обсудить ваши новые обязанности. Ключ к важным научным или инженерным открытиям может лежать в комментариях, в ответах на вопросы или даже в самих вопросах.
Я краем глаза заметил, что человек по фамилии Оккам направился к двери, и в этот момент ко мне снова подошел Дарвин, которому явно хотелось поделиться очередными жалобами на здоровье.
Вскоре участникам встречи раздали пальто и шляпы, и все стали прощаться. Дарвин остался в обществе сэра Бенджамина и Рассела, которые собирались угостить его обедом в награду за выступление. Мы с Брюнелем приехали позже остальных и последними покинули комнату. Перед нами шли Хоус и Перри. Спустившись вниз, мы обнаружили наш экипаж на том же месте, где оставили его почти два часа назад.
- Я подвезу вас до дома, - сказал Брюнель, открывая передо мной дверь. Он уселся напротив, и мы принялись обсуждать события прошедшего вечера, начиная с выступления Дарвина. Однако я видел, что Брюнелю не терпелось поскорее перейти к другой теме, а именно к самому Дарвину.
- О чем он так хотел поговорить с вами?
Поскольку этот человек не был моим пациентом и мне не нужно было соблюдать конфиденциальность, я ответил, что Дарвин искал у меня совета по поводу своих многочисленных болезней.
- …и он говорит, что его тошнит каждое утро.
Брюнель весело хлопнул себя по колену.
- Так я и знал! Он в своем репертуаре. Даже странно, как он умудрился прожить столько лет.
- Вы знали о его состоянии?
- Конечно. Больше всего Дарвин любит разговаривать с врачами. То же самое он говорил и Броди, когда они только познакомились.
- Дарвин говорил с Броди о своих болезнях?
- Разумеется.
- А почему вы не предупредили меня, что он будет здесь сегодня вечером?
- Он всегда здесь бывает.
- Но я же этого не знал. И что теперь будет? Он рассердился, что вы пригласили меня?
Брюнель как раз собирался раскурить очередную сигару.
- Возможно, но мне трудно сказать насчет него что-то определенное. Он всегда на что-то сердится.
На этот раз я не мог с ним не согласиться.
- Он был немного недоволен, что вы украли его пациента. Правда, не удивлюсь, если он то же думал и обо мне.
- Что вы имеете в виду?
- Как давно вы работаете в больнице с Броди?
- Примерно пять лет, но, до того как меня назначили старшим хирургом, я мало с ним общался.
- Ладно, тогда я вам кое-что расскажу. Когда Броди встречается с кем-нибудь в первый раз, особенно с человеком богатым и имеющим положение в обществе, прежде всего расценивает, насколько тот перспективен как пациент.
- Я знаю, что у него есть несколько частных клиентов, и вы в том числе.
- Верно, мы являемся для него неплохим источником дополнительного дохода, а также пропуском кое-куда. - Брюнель сделал глубокую затяжку; сигарный дым клубами выплывал из его рта, пока он раскуривал сигару. - Как вы думаете, почему он был избран президентом Королевского общества?
- Наверное, благодаря своему вкладу в развитие медицинской науки?
- Не совсем. Он вскрыл нарыв на спине предыдущего президента и вылечил от оспы влиятельного члена совета. Вот как.
- Понятно.
- Представьте, какие чувства он испытывал, когда Дарвин начал жаловаться ему на свои разнообразные болячки. Этот человек стал для него просто золотой жилой.
- Это же смешно, - парировал я. - У Дарвина явно проблемы с головой, он законченный ипохондрик.
- Не думаю, что Броди разделяет ваше мнение.
- Что ж, я не представляю для него угрозы. Никогда не стремился быть частным врачом, даже для очень богатых и известных пациентов.