- Бог мой, конечно! Тем более когда речь идет о такой сумме, как эта. Естественно, мы должны удостовериться, что она именно та женщина, которую подразумевал лорд Рейвенсклифф. Иначе мы не сможем выплатить ей ее долю. Это породит новые осложнения, и нам придется разыскивать не одно лицо, а двух.
- Как так?
- Его дела нельзя привести в порядок, пока все наследники не будут оповещены, чтобы мы могли быть уверены, что капитала достанет на долю, причитающуюся каждому. Например, предположим, что некий человек, умирая, завещал сто фунтов одному лицу и такую же сумму другому. Однако наследство оценивается всего в сто двадцать фунтов. Что нам делать? Совершенно очевидно, что, если один из них к этому моменту умер, то второй сможет получить свою сумму полностью. Если же живы оба, то нет. Вот тогда дело осложняется…
- Так что этот ребенок…
- Должен быть найден, чтобы ситуация с наследством разрешилась быстро. Лорд Рейвенсклифф оставил своей супруге точно обозначенную долю, а также пожизненные проценты с остальной части наследства, которые после ее смерти перейдут разным другим лицам. Следовательно, выплата или невыплата доли ребенка влияет на все остальные завещанные суммы.
- Так каково финансовое положение в настоящий момент?
- Оно зависит от доброй воли душеприказчика и его готовности выделить ей содержание из всей совокупности наследства, которую он, по сути, контролирует.
- Лорд Рейвенсклифф сознавал это?
- Боюсь, я не понял.
- Я вот о чем. Почему лорд Рейвенсклифф составил завещание таким образом, что его жена могла оказаться в подобном положении? Вы ему это объяснили?
- Я осветил ему все возможные последствия.
- И это его не остановило? Какие выводы вы сделали из этого?
- Что он счел это наилучшим способом для улаживания своих дел.
- Нет, я имею в виду, почему он…
- Я понимаю. Но, излагая свои желания, лорд Рейвенсклифф не объяснял мне их причины.
- А вы не пытались их отгадать?
- Очевидный вывод: он считал, что никаких неясностей не останется.
- И вы думаете, миссис Винкотти может быть матерью этого ребенка?
- Этого я сказать не могу.
- Лорд Рейвенсклифф, когда был жив, платил ли кому-либо регулярно? Не служащим и прочим само собой разумеющимся, но людям, никак прямо не связанным с его бизнесом?
Гендерсон прикинул.
- Не через меня. Конечно, он мог устроить это иначе.
- Так-так. Ну, а "Инвестиционный траст Риальто"? Каково его положение сейчас? А также других компаний лорда Рейвенсклиффа?
- Как, возможно, вам известно, Рейвенсклифф через "Риальто" контролировал большое число компаний. А его долей в "Риальто" пока распоряжается его душеприказчик.
- Майкл Кардано.
- Совершенно верно.
- Так что же произойдет? Если наследство зависнет?
- Изо дня в день компаниями руководят опытные управляющие, и вмешательство извне не требуется. Но полагаю, другие акционеры сплотятся, чтобы защищать свои интересы. В частности, они могут вынести постановление о проведении проверки ради своего спокойствия и убедятся, что все в порядке. Смерть его милости…
- …порождает вопросы. Естественно. Есть ли какие-либо намеки?
- Я семейный поверенный, мистер Брэддок. Расспрашивать вам придется других. Однако мой ограниченный опыт в подобных делах подсказывает, что будет неудивительно, если акционеры поступят именно так.
- Понимаю. Но ничего неуместного они не найдут, верно? То есть не предполагается…
- "Ищите и обрящете", - сказал он с легким проблеском улыбки. - Любой индивид, с каким мне приходилось иметь дело, был обременен секретами. Сомневаюсь, что найдется компания без них. Но ничего конкретного я не знаю, если вы об этом.
- Еще один вопрос. Все деловые предприятия находятся в своего рода лимбо, это так?
- Да.
- Включая "Кроникл"?
- Разумеется. Душеприказчик решит, отойдет ли она леди Рейвенсклифф или ее надо будет продать ради наличности для выплаты завещанных сумм. Естественно, это не прояснится, пока мы не установим, сколько придется сделать таких выплат.
Макюэн не обрадуется, услышав это, подумал я.
- Позвольте, я уточню. Лорд Рейвенсклифф составил завещание примерно полтора года назад, и никакой ребенок в нем не упоминался. Приписка эта была добавлена шесть месяцев спустя. Так?
Гендерсон кивнул.
- Почему? Он должен был знать о существовании этого ребенка. Так почему не упомянуть его, когда завещание составлялось?
- Не знаю.
На этом мистер Гендерсон был исчерпан. С жалкими добытыми у него проблесками я отправился перекусить. Мне требовались пиво и мясной пирог перед новым посещением леди Рейвенсклифф.
Глава 10
Когда на Сент-Джеймс-сквер меня провели в маленькую гостиную, мной овладели дурные предчувствия. Совсем другая комната, более уютная и интимная, чем великолепный салон, где мы сидели в прошлый раз. В камине горел огонь, насыщая воздух приятным теплом и ароматом яблоневых поленьев. Каминную полку заполняли всякие безделушки - зеркальца, вышивки в рамках, бронзовые статуэтки. Красивая голубая фарфоровая чаша. Стены прятались за книжными полками. Видимо, Рейвенсклифф был ненасытным читателем, притом всеядным. Книги эти предназначались для того, чтобы их читали. И их читали. Романы на французском, английском, немецком и итальянском. Труды по истории и философии. Медицинские журналы, записки путешественников. Классики - в переводах и на языке оригинала. Словари и справочники. Многие английские заголовки были мне знакомы, о других я слышал. Золя, Толстой, Дарвин, Милль, Маркс, заметил я с любопытством. Познай своего врага. Книги по психологии и социологии. Даже несколько по криминалистике. Внушительный ассортимент. Счастливец - человек с достаточным досугом и энергией, чтобы прочесть их все. Рейвенсклифф, разумеется, досугом не располагал. Любопытно! Я чуть-чуть устыдился того времени, которое проводил в пабах.
А на стене две картины. Небольшие. Портрет леди Рейвенсклифф, написанный, прикинул я, лет двадцать назад. Я уловил обаяние. Она принадлежала к тем, кого художники должны любить. Левое плечо обращено прямо на смотрящего, голова повернута за пределы холста. Золотисто-алое платье оттеняло ее длинную изящную шею. Никаких украшений, она в них не нуждалась. Достаточно было ее лица и волос. Она была и все еще оставалась обворожительной женщиной.
- Эннёр, - раздался тихий голос позади меня.
Я обернулся. В дверях стояла леди Рейвенсклифф с легкой улыбкой на губах.
- Простите?
- Жан-Жак Эннёр. Он умер несколько лет назад, и, полагаю, его слава сошла на нет, но он был одним из лучших портретистов своего поколения. Это я в тысяча восемьсот девяностом, до того, как стала старой и морщинистой.
- Вот уж нет, - пробурчал я. Настроение рассыпаться в комплиментах у меня не было. Собственно, за мной этого вообще не водилось, и тут я был полнейший профан.
- А это Джон. - Она кивнула на портрет, запрятанный в углу. - Он и слышать не желал ни о каких портретах и уступил потому лишь, что я потребовала такой подарок на мой день рождения. Он продолжал ворчать и согласился только на этот, почти миниатюру. Такой крохотный, что его почти невозможно разглядеть.
Я всмотрелся. Таким, значит, был лорд Рейвенсклифф. Я напряженно щурился, но никаких подсказок не извлек. Ничего примечательного. Ничего похожего на надменность или гордость; ни тени жестокости или доброты. Просто лицо. Лицо весьма преуспевшего джентльмена, невозмутимо глядящего перед собой, лишь с легчайшим намеком на сожаление из-за необходимости попусту тратить время, чтобы умиротворить требовательную жену. Он выглядел почти симпатичным.
- Могу ли я сказать, как меня удивляет, что он находил время так много читать? - сказал я, указывая на полки. - Я полагал, что бизнесмены целиком посвящают себя бизнесу.
- Он любил читать, - сказала она, улыбнувшись моему недоумению. - Но это моя комната. Комната Джона наверху. Он предпочитал менее бархатную обстановку. Избыток комфортабельности мешал ему, когда он работал.
- А!
- Вот-вот. Я умею читать.
- Я не имел в виду…
- Нет, имели, - сказала она весело.
Я покраснел.
- Ничего. В этой стране совершенно естественно, что женщины моего положения считают чтение книг вульгарностью. Однако не забывайте, что прежде я жила во Франции, где это не считается нарушением хорошего тона. Но я любила читать всю свою жизнь. Мы поговорим об этом побольше как-нибудь в другой раз. Я всегда думала, насколько важно знать, что читает мужчина. Скажите, что вы думаете об этом?
Она взяла голубую чашу и протянула ее мне небрежным движением. Что я мог сказать?
Голубая чаша. С узорами. Голубыми же. Я пожал плечами. Она поставила чашу на место.
- Ну? - сказал я в меру холодно. - Вы хотели поквитаться, обличив мое невежество, и преуспели. Почему бы не просветить меня?
- Всего лишь пустяк, - ответила она. - И вы правы: это было оскорбительным. Прошу прощения. Не начать ли нам с начала?
- Хорошо.
- Ну, так скажите, вы как-нибудь продвинулись после нашей последней встречи?
- Немножко. Поговорил кое с кем, почитал о прошлом. Но, должен сказать, у меня возникли вопросы, и они требуют ответа, прежде чем я смогу продолжать.
Я был недоволен. Наша встреча началась скверно.
- Боже мой, - сказала она с улыбкой. - Звучит и правда очень серьезно.
- Так и есть.
- Продолжайте же, - подтолкнула она, когда я умолк.
Никогда прежде ничего подобного от меня не требовалось, и я не знал, как сформулировать мои вопросы. Прикидывать, что следует сказать, и сказать это теперь, когда она сидит напротив меня, - большая разница!
- Мистер Брэддок, вы что-нибудь скажете или будете смотреть на меня весь день?
- Трудно определить, с чего начать.
- Может быть, сначала?
- Не подтрунивайте надо мной. Мне необходимо знать, честны ли вы со мной. А все указывает на обратное.
- И что я сказала или сделала? - спросила она с заметной холодностью. - Чем натолкнула вас на такую мысль?
- Будь я по-прежнему репортером, я ухватился бы за очевидный вывод, - сказал я, подбодрившись, раз начав. - Ваш муж умирает, и вы тотчас бросаетесь к его письменному столу, забираете сведения о личности этого ребенка, затем прячете или уничтожаете их. Затем вы приглашаете меня искать то, что, как вам известно, найти невозможно, лишь бы выглядеть послушной долгу вдовой, выполняющей волю покойного. И со временем доля, назначенная этому ребенку, перейдет вам.
Она смерила меня невозмутимым взглядом.
- В таком случае вы плохой репортер. Хороший, с чутьем на сенсации, кроме того взвесил бы возможность, что я тем или иным способом узнала бы про приписку к его завещанию и настолько поддалась ревности, что сделала то, о чем говорите вы, но, кроме того, вытолкнула моего мужа из окна.
Была она рассержена или расстроена? Она стиснула зубы, что могло означать и то и другое, но ее самоконтроль оставался незыблемым и не позволял проникнуть глубже.
- Я взвешивал эту возможность, - ответил я.
- Ах так! И вы пришли сказать мне, что не желаете дольше оставаться на службе у меня? И ищете способ, как прикарманить деньги, хотя платит их убийца?
Говоря это, она сохраняла полное спокойствие, из чего я заключил, что она в бешенстве, таком бешенстве, которое, понял я, не оставляет мне выбора.
- Я пытаюсь установить, что произошло. В чем суть работы, которую вы мне поручили. Хотя бы часть ее. Должен сказать, что на самом деле убийцей я вас не считаю. Однако мне нужно разобраться в обстоятельствах. Вы просите меня найти ребенка. Задача легко выполнимая, находись сведения о нем там, где указал ваш муж. Кто-то их изъял. Знай я кто, это было бы немалой помощью.
- Ну и? Спрашивайте.
Она меня не простила и не до конца приняла прежнюю позу спокойствия, но я видел, что мои слова ее чуточку умиротворили.
- Их изъяли вы?
- Нет. Вы мне верите?
- А кто?
- Не знаю.
- Но кто мог бы?
- И этого я не знаю. Вернее, я могла бы дать вам список тех, кто бывал в доме, такой длины, что вы были бы заняты месяцы и месяцы. Полагаю, документы находились в большом ящике с сейфом. Ящик был заперт. Ключ был только у мужа.
- Извините, но не мог бы я осмотреть этот стол?
- Пожалуйста.
Она встала и пошла к двери. Она не принадлежала к тем женщинам, чья одежда нуждается в одергивании, сколько бы времени она ни просидела. Ее платье само оказалось там, где следовало. От дорогого кутюрье, подумал я. Или она просто такая? Моя одежда выглядела мятой даже едва из прачечной.
- Не был ли ваш муж встревожен или чем-то поглощен последние несколько недель или месяцев? - спросил я, пока мы поднимались по лестнице. Я шел рядом с ней приличия ради. Поскольку ее вид сзади вызывал чувство слишком близкое к соблазну, чтобы сочетаться с вежливостью.
- Пожалуй. Он изменился, некоторое время незадолго до смерти был более отчужденным. А последние несколько дней он был совершенно поглощен чем-то.
- В каком смысле?
- Я замечала что-то в его глазах. Тревогу. Думаю, это было предчувствие.
- Смерти?
- Да. Человеческое сознание - странная и загадочная вещь, мистер Брэддок. Иногда оно способно провидеть будущее, не подозревая того.
- Вы спрашивали, что его заботило? - задал я вопрос, уводя разговор от последней темы настолько поспешно, насколько допускало приличие.
- Конечно. Но он просто сказал, что мне не из-за чего беспокоиться. Что все будет хорошо. И я ему поверила.
- Но у вас нет предположения…
- Никакого. Полагаю, это было как-то связано с его деловыми операциями, так как никакого другого возможного объяснения я не нахожу. Хотя видела я его меньше обычного.
- Почему?
- Он работал. Отсутствовал допоздна. Обычно возвращался он под вечер и редко уходил из дома потом. Ужинать он предпочитал дома. Потом мы вместе читали. Иногда он читал свои бумаги, сидя у камина, а я сидела рядом с ним. Последние несколько недель он вновь уходил, иногда возвращаясь глубокой ночью.
- Вам знаком человек по фамилии Корт? Генри Корт?
Она не среагировала. Ни радостно, ни как либо еще.
- Я знакома с мистером Кортом более двадцати лет, - ответила она ровным голосом. - Джон также был давно с ним знаком.
- Кто он?
- Он… Не знаю, как определить его точно. Прежде он был журналистом, хотя, насколько я поняла, давно оставил это занятие. Он был корреспондентом "Таймс" в Париже, где я с ним и познакомилась.
- Значит, у вашего мужа он не служил?
- О нет. У него есть независимое состояние. Почему вы спрашиваете?
- Фамилия, которая промелькнула, - ответил я. По-прежнему оставалось неясным, что означает Ф. О. Какой-нибудь религиозный орден? - Ваш муж был католиком?
Она улыбнулась.
- Его мать была католичкой. Но он рос в лоне англиканской церкви. Его отец был приходским священником. Хотя Джон не отличался набожностью.
- Понимаю, - ответил я.
- Ну вот, - сказала она, открывая дверь на третьем этаже. - Это был его кабинет. И отсюда он упал.
Комната была футов восемнадцать на восемнадцать, примерно тех же размеров, что и гостиная, которую мы покинули минуту назад, и предположительно прямо над ней. Простая, мужская в отличие от той, где всюду чувствовалось прикосновение женской руки. В этой комнате доминировал коричневый цвет. Деревянные панели мореного дуба, гардины из тяжелого бархата. В воздухе висел запах табака. Одну стену занимали массивные картотечные шкафы. Ни единой картины, только несколько фотографий в тяжелых серебряных рамках. Родные? Друзья?
- Вся его семья, - сказала она. - Его родители, сестры, их дети. Он любил их всех, но после смерти его матери они редко виделись. Она была замечательной женщиной, хотя и достаточно необычной. Иностранка, как и я. Большую часть своей неуемной энергии он унаследовал от нее, а доброту от отца. Все они живут в Шропшире и редко приезжают в Лондон.
- Был ли кто-либо из них настолько близок с ним, чтобы знать о связи на стороне?
- Я написала им, но они ответили, что ничего не знают. Пожалуйста, расспросите их снова, если сочтете нужным, - был ее ответ. - А теперь вот его стол, и я предполагала, что найду документы в этом ящике.
Я увидел, что левая опора стола представляет собой один ящик, и когда он был выдвинут, верх его оказался металлическим. Он явно был необычайно тяжелым, но легко выдвинулся, катясь на скрытых внизу колесиках, свободно выдерживавших его вес.
- Стол сделан по его указаниям, - объяснила она. - Развлечение в его вкусе.
- Мастер на все руки?
Она засмеялась, вспоминая с нежностью.
- Нет. Ничуточки. Меньше всего из всех, с кем мне приходилось встречаться. Не помню, чтобы он хоть раз делал что-то своими руками, если не ел, не писал и не раскуривал сигару. Я подразумевала, что ему нравилось решать подобные задачи на свой вкус. Но претворение своих идей в реальность он поручал другим.
Я потянул крышку сейфа; он легко открылся. Внутри лежали пачки бумаг.
- Просмотрите их, если хотите, - сказала она, - но вы убедитесь, что это купчая на наш дом, страховые полисы и прочие документы, касающиеся наших домашних дел. Я тщательно их просмотрела, но проверьте и вы, если хотите.
- Может быть, позднее. Ящик был заперт или открыт, когда вы осматривали его в первый раз?
- Заперт. Ключ был у Джона в кармане. В морге.
- Есть еще ключ?
- Не знаю.
Я встал и несколько минут разглядывал ящик, сунув руки в карманы и размышляя. Пустая трата времени; ни намека на вспышку ослепительного наития, отгадки, которая покончила бы с тайной и облегчила бы жизнь всем. Я даже взвешивал всякие дурацкие возможности и отогнул ковер, проверяя, не спрятан ли под ним документ. Леди Рейвенсклифф невозмутимо наблюдала за мной.
- Я все тщательно обыскала, - заметила она.
Я внимательно вгляделся в нее.
- Знаю, - сказал я и впервые ей поверил.
Такой вывод любителя детективных историй не удовлетворил бы. Спросите меня, почему я решил, что она говорит мне правду, и я не смогу назвать сколько-нибудь убедительной причины. Ничто не изменилось с того момента, когда я мерил шагами улицы и наиболее вероятным счел прямо противоположное заключение. Попросту я так сильно хотел поверить ей, что мое желание преобразилось в реальность. Инстинктивное гадание на кофейной гуще, собственная заинтересованность - называйте как хотите. С этой минуты и дальше я действовал исходя из предположения, что моя нанимательница - честная, ни в чем не повинная женщина.
Однако она была не так уж благодарна мне за доверие и словно бы вообще его не заметила. Только указала на окно.
- Вот откуда он упал, - сказала она негромко.
Я подошел к высокому окну с подъемной рамой напротив стола. Огромное, футов десять в высоту, как обычно в подобных зданиях, оно почти достигало пола. Низ рамы был менее чем в футе над полом, а верх всего лишь в паре футов от потолка. Раму запирали две начищенные медные задвижки.