- Нет, - возразила Оля. - Папенька думает совсем не так. Он только ради тебя придерживается прогрессивных взглядов, а на самом деле осуждает гражданские браки. Для него венчание очень важно. Он от тебя без ума и теперь совершенно счастлив. Я за него, наконец, спокойна.
Последняя фраза прозвучала зловеще.
- И за тебя тоже, - продолжила Ольга грустно. - Я знаю, как ты его любишь.
- Вот и хорошо.
- Еще я хочу тебе сказать: я тебя очень люблю.
- Я тебя, мой зайчик, люблю в сто раз больше.
Ольга рассмеялась невесело. И незаметным движением вытерла слезы.
"Господи, что она замыслила? Неужели, - испугалась Надин, - она собралась убежать из дому!"
- Ладно, лиса, - стараясь скрыть волнение, произнесла с нарочитым сожалением. - Забирай парижскую шляпу, грабь тетку.
Ольга кивнула.
- Спасибо, не надо. - И стремительно выскочила из комнаты.
Дурацкая шляпа стала последней каплей, переполнившей чашу терпения. Надин запаниковала. Когда-то накануне своего побега она тоже ластилась к маменьке и отцу, не отходила весь вечер от Ларисы. Понимала, стерва малолетняя, как будут страдать родные, обнаружив ее исчезновение.
От отчаяния, беспомощности, безнадежности Надин хотелось выть. Она знала: убеждать и уговаривать бесполезно. Оля ничего сейчас не понимает, она не принадлежит себе, она как натянутая стрела, нацелена в новое и неизведанное. Нет слов, способных на нее повлиять. Нет запоров, способных удержать. Есть только всепоглощающее стремление вырваться на свободу, есть дикая жажда свершения и бездумная ненависть к привычному укладу жизни. Иного в суженном сознании не существует. Иное появится позже с опытом, возрастом и набитыми шишками. Если это "позже" будет в Олиной жизни. Если ее не разорвет динамитный снаряд, не убьет полицейская пуля, не задавит петля палача. Многие, большинство, уверовавших в революцию, так и не попали в "позже", не повзрослели, не поумнели, так как погибли слишком юными.
С этим Надин не желала мириться. Она не желала отдавать Олю темным силам, она собиралась бороться за племянницу, потому с трудом дождавшись нужного дня, решительно подняла телефонную трубку.
- Барышня, соедините меня с абонентом, проживающим по адресу Садовой 25, квартира 6. Да, конечно, аппарат есть. Зачем бы иначе я к вам обращалась.
- Алло, инженер Басов? Я бы хотела с вами встретиться. Полагаю, вы меня узнаете. Ах, заинтригованы? Прекрасно. Я вас не разочарую. В три часа дня будет удобно? Значит, до встречи.
ЖИЗНЬ
- Валя, - Рощин смущенно теребил край занавески и не отрывал взгляд от окна. - Мне кажется, у меня проявляются нездоровые наклонности. Я имею в виду сексуальную патологию.
Валентина вздохнула. Брат-писатель - нелегкое бремя.
- С виду ты совершенно здоров.
- У меня странное отношение к Маше, - Андрей говорил глухо, натужно выжимая из себя слова. - Возможно, девочке не следует оставаться со мной наедине.
- Что ты несешь?! - не выдержала Валентина Петровна.
- Да, Валечка, меня влечет к Маше. Она садится ко мне на колени, прижимается головенкой к груди, и я чувствую, как внутри меня шевелится страсть. Я начинаю целовать ее волосы, глажу руки, ноги. Мне хочется все время ее трогать, и я не могу удержаться: шарю ладонями по ее тельцу. Мне хочется ее целовать, хочется брать в рот пальчики, хочется кусать за попку.
Рощина облегченно вздохнула. Ох, эти наивные мужчины.
- Другие симптомы есть? Более агрессивного плана? - спросила участливо.
- Нет. Пока я контролирую ситуацию, - признался новоявленный маньяк
- Андрюша, ты говоришь страшные вещи. - Валентина Петровна сделала несчастное лицо. - Если дело обстоит действительно так - надо обратиться к психиатру. Медицина творит сейчас чудеса. Укольчики, массажик, электрошок и ты себя не узнаешь.
Рощин с подозрением взглянул на сестру. Не шутит? Нет, на лице сочувствие, в глазах блестят слезы. Или насмешка?
- Ты не виноват. Так получилось. Но может быть тебе будет легче, если ты узнаешь, что все нормальные люди тискают детишек, целуют, гладят, кусают. Балдеют от пальчиков. Сходят с ума по попкам и писькам. То чего ты испугался, ощущает каждый взрослый человек. Малыши всегда приводят взрослых в неописуемый восторг и умиление.
Рощин встрепенулся:
- Не может быть!
- Я своих ребят готова была задушить от восхищения.
- А муж?
- Мужчины тоже люди. Со всеми вытекающими последствиями.
- Но ведь Маша чужая мне. Прежде чужие дети не волновали меня.
Валентина рассмеялась.
- Маша - первый ребенок, с которым ты познакомился так близко. От других ты шарахался, как от чумы.
- А Никита? Почему я к нему не испытываю ничего похожего?
- Во-первых: он старше. Во-вторых: ты и его постоянно обнимаешь.
Наблюдать, как брат возится с Таниными ребятами, было сплошным удовольствием. И мукой. Андрей не мог иметь детей, в такие минуты Валентина вспоминала об этом особенно остро.
– Я хочу усыновить Машу и Никиту, - "переболев" педофилией, через неделю Рощин загорелся новой идеей. Обрывая нетерпеливым жестом возможные возражения, продолжил: - Они милые и хорошие дети. Они не заслуживают такой жизни. Я могу и хочу дать им больше. Разве я не прав?
- Прав, конечно. Но усыновление - большая ответственность. Дети - не игрушка. Сегодня ты очарован малышней и готов к подвигам. А завтра, когда они тебе наскучат или станут в тягость, что будет? - Валентина Петровна попыталась образумить брата. Увы.
- Никто не знает, что будет завтра, - возразил Андрей. - Надо жить сегодняшним днем. И если сегодня можно помочь двум маленьким человечкам, я готов это сделать.
- Это легкомысленно!
- Нет. В любом случае дети только выиграют. У меня есть дом, деньги, желание стать настоящим отцом. В конце концов, я завещаю им свое имущество.
Валентина покачала головой.
- Как Таня относится к твоей идее?
Андрей раздраженно пожал плечами.
- То есть она не в курсе? - уточнила Валентина.
- Если не дура, должна согласиться. Мы распишемся, оформим отцовство, разведемся. Я не покушаюсь на ее свободу и прелести. Я хочу получить детей.
- У них, между прочим, есть отец.
- Нет, отца у них нет, - отмахнулся брат.
– А тот пьяный придурок?
- Он не удосужился оформить отцовство над Никитой. И лишен родительских прав на Машу. Дети ничьи. Я могу взять их себе.
- Они - не вещь. Их нельзя взять себе, - возмутилась Валентина.
- Можно. Надо только договориться с Таней.
Господи, всполошилась старшая Рощина, он уже все решил!
- Андрюша, понимаешь, с детьми не просто. С чужими особенно. Лучше бы ты сошелся с Таней поближе. Получше узнал бы ребят. Оно само все и организовалось бы. В директивном порядке такие вещи не делают. Надо время, привычка, терпение.
- Возможно, ты права. Но я уже сказал Никите, что я его отец.
Валя ахнула:
- Ты ненормальный. Тебе лечиться надо. Разве можно творить такое?!
- Можно! - рубанул Андрей. - Творить можно все, что угодно, главное, определить цель. Я желаю детям добра и действую в их интересах.
- Жизнь - не романы. Ты не вправе вмешиваться в чужие судьбы.
- Жизнь так же не управляема, как романы. Главный не властен над финалом. Потому надо идти вперед и не бояться последствий.
- Эк, тебя разобрало, - буркнула Валентина, лишь бы сказать что-нибудь. Удивлению ее не было предела. Андрей, всегда рациональный и спокойный, словно помешался. У него горели глаза и подрагивали от возбуждения губы. - Чего же ты достиг, обманув мальчика?
- Я отрезал пути к отступлению. Понимаешь, Валечка, тут такое произошло. Что я просто не выдержал.
Пару дней назад Андрей и Никита разбирали на чердаке старый сундук. Где-то под ворохом пожелтевших газет и истрепавшихся журналов, под слоем, пересыпанного табаком, тряпья лежала коробка с оловянными солдатиками. Ими в детстве играл Андрей, затем сын Валентины Максим, потом дочка Юля. Теперь Никита нетерпеливо заглядывая в провал сундука, ждал обещанного подарка.
- Я ненавижу своего папу, - сказал вдруг мальчик. - Я выросту и убью его.
Андрей растерялся. Ребенок доверил ему сокровенное - свою ненависть. Говорить в утешение пустые незначащие слова было кощунственно. Молча, Рощин вытащил из сундука соломенную шляпу с провалившимся днищем, натянул на голову Никите.
- Красавец! А вот и наши солдатики!
Долгожданная коробка наконец-то обнаружилась и, как следовало ожидать, привела Никиту в полный восторг.
- Ой, моя фотография! - Никита подобрал с полу снимок. Затем с сомнением добавил: - У меня нет такой машины.
Конечно. Большой железный грузовик, который прижимал к груди светловолосый мальчик на фоне деревянного резного кресла, принадлежал Андрею. Он помнил, как отказался сниматься без любимой игрушки и как сам потащил ее в фотосалон. Было ему тогда, дай Бог памяти, кстати, вот и дата на обороте, пять лет, столько, сколько сейчас Никите.
Андрей смотрел на карточку в легкой прострации. Этого не могло быть! Тем не менее, было! Если не считать легких отличий в росте, весе и других анатомических особенностях, сходство между Никитой и им самим, пятилетним, обнимающим железное уродище, было разительным.
Ночь Рощин провел без сна под заунывное тиканье будильника и собственное бормотание: "..этого не может быть…". Днем, так и не придумав ничего путного, Андрей увез Никиту в город, сводил в зоопарк. И там, наконец, понял, что надо делать.
На обратном пути он остановил машину, признался:
- Я твой папа. Я потерял тебя, долго искал и только сейчас нашел.
Никита уставился на Рощина огромными изумленными глазами, в которых медленно и натужно рождались слезы. Он молчал и ждал продолжения.
- Мы жили вместе и очень любили друг друга. Потом поехали на поезде и попали в аварию. Мама сильно ударилась головой, потеряла память, забыла меня. Я долгое время тоже ничего не помнил. Но всегда чувствовал, что где-то у меня есть сын.
Детство, проведенное в окружении мыльных сериалов, сглаживало огрехи выдуманной истории. Никита согласно наклонил голову и уточнил:
- А дочка? Маша ведь тоже твоя? Правда?!
- Конечно же, - немедленно исправился Рощин. Секунду назад он не думал о девочке. Однако услышав имя, встрепенулся. Отдать кому-либо Машуту, даже в воображении, было выше его сил. - Конечно, она моя. Чья же еще? Я долго искал вас. Наконец, нашел. Мне казалось, мама увидит меня, и все образуется. К сожалению, так не получилось. Я для нее пока чужой человек.
- А если она никогда тебя не вспомнит? - забеспокоился мальчик. - Мы снова вернемся домой к тому папе?
- Нет, - уверил Рощин. - Я ни кому вас не отдам. Никогда и ни кому. А за маму не беспокойся. Пройдет время, она полюбит меня снова. Но пока о нашем разговоре никому ни слова. Хорошо?
- Хорошо, - Никита улыбнулся натянуто и тихо спросил: - Ты меня не обманываешь?
- Нет, сынок, - последнее слово далось Рощину с удивительной легкостью.
- Ты меня, в правду, любишь? - Слезы созрели и тихо потекли по круглым розовым щекам.
- Люблю, очень люблю, - просто ответил Андрей. - Хочешь, расскажу, какими мы были счастливыми раньше?
- До аварии?
- Да.
Медовые речи, сказки о счастье, не были обманом. Андрей не отделял себя от слов, которые произносил. Были счастливы - будем счастливы - тонкости временных форм теряли значение. выдуманное прошлое сплетаясь с мечтами о будущем, придавало смысл настоящему. Андрей понял, что томило его в последние дни. Что, обретая ясность, выискивая форму, стелило себе дорогу. "Я хочу этих детей!" - сказал он себе и ощутил, как категоричное бескомпромиссное "хочу" удавкой, затянулось вокруг шеи.
…- Валечка, не ругай меня. Я поступил правильно. Хуже, чем есть не будет. Я устал от одиночества. Таня измучилась от неустроенности. Дети издерганы от постоянных страхов. Нам надо быть вместе. Надо! Зачем иначе эти невероятные совпадения, зачем тоска в душе и головокружительные планы? Зачем?
Валентина минуту обескуражено молчала, фантазия брата не имела предела. Потом потребовала:
- Покажи фотографию.
Андрей открыл ящик стола, протянул два снимка. На одном снимке, сделанном совсем недавно, Никита, с серьезным видом, вглядывался в объектив. На другом, старом, с потрепанными краями, мальчик тех же лет, также насупившись, взирал на мир также серьезно и обстоятельно. Черты лица, поза, то неуловимое, в чем отражается внутренняя природа человека, у ребят были абсолютно идентичны.
– Боже! - прошептала Валя пораженно.
- Это не случайность, - брат ткнул пальцем в глянец картона. - Это знак. Самый настоящий знак. И уже второй. Женщина, как две капли похожая на мою мечту, с сыном похожим на меня и дочкой, от которой я балдею, случайными быть не могут. Понимаешь, не могут. Я только одного не пойму, - продолжил задумчиво, - почему Татьяна такая чужая, неприкаянная, посторонняя. Смотрит на меня и будто не видит. Слушает и не слышит. Она мне нравится. Я чувствую, что нравлюсь ей. Но между нами словно стена, сквозь которую я не могу пробиться. Я не знаю, что делать. Я совсем не знаю, что мне делать, - в голосе Андрея дрогнули растерянные нотки.
- У нее депрессия. Сильная депрессия. Потому тебе не стоит торопить события, - посоветовала Валентина. - Тем паче не надо манипулировать мальчиком, чтобы добиться внимания его мамы. Это непорядочно.
- Ты ничего не поняла, - вскипел Андрей. - Да, я хочу эту женщину. Но детей я хочу в сто, в тысячу раз сильнее. Я просто зверею при мысли, что они уйдут из моего дома. Но они не уйдут. Я этого не допущу. Я заставлю Таню принять мое предложение.
- Но ведь ты не делал Тане предложения.
- И не собираюсь. Я предъявлю ей ультиматум. Я нужен Никите и Маше. Этого довольно.
- Андрей, ты - эгоист. Ты любишь только себя и ради своей прихоти готов унизить другого человека.
- Эгоист, так эгоист, - Рощин с трудом овладел собой. - Так или иначе, эта женщина и дети будут моими. Я так решил.
- Не спеши. Подумай.
- Не о чем думать.
Претворяя решение в жизнь, Андрей потолковал с глазу на глаз с Таниным хирургом и, предваряя, результаты, очередного рентгена, при помощи пятидесятидолларовой купюры, сам поставил диагноз:
- Еще месяц на костылях, правда?
- Зачем? - удивился врач. - У нее все в порядке.
- Без гипса она от меня сбежит, - ни не смущаясь чужого любопытства, признался Андрей.
- Что ж, месяц, так месяц… - согласился доктор, о чем и поведал Татьяне при очередной встрече: - Нулевое сращение. Недельки четыре придется еще потерпеть. Кстати, наведайтесь к физиотерапевту. Он вам покажет комплекс упражнений.
Пока расстроенная Таня путешествовала по лечебным кабинетам, Рощин с Никитой отправились в библиотеку к Валерии Ивановне. По просьбе Тани она подобрала для Тани книги по истории эсеровского движения.
Оппель пришлось парковать метрах в двадцати от входа. Подобраться ближе мешал серый джип, с медвежьей грацией занявший небольшое пространство перед стеклянными дверьми.
- Я быстро, - Андрей щелкнул Никиту по носу и выбрался из машины. Однако не успел сделать и шагу, как почувствовал резкую боль в затылке. Асфальт полетел навстречу. Перед глазами заплясали звезды. Одна очень напоминала рожу пьяного мужика.
- Будешь, паскуда, знать, как мою бабу трахать… - в оглушительную тишину ворвался пронзительный вопль.
Почти не осознавая, что происходит, ухватив каким-то седьмым чувством нависшую опасность, Рощин откатился в сторону. Через мгновение на то место, где он только что лежал, с гулким грохотом опустился лом.
- Сука гребаная, - с матерной бранью пьяный до крайности мужчина лет тридцати рванул дверцу и схватил Никиту.
- Нет! - мальчик захлебнулся отчаянным плачем.
Не обращая внимания на слезы и протесты, мужчина закинул Никиту на плечо и побежал в сторону проспекта. Тонкие детские ручонки и русая головенка взметнулись в сторону, словно кукольные.
Рощин минуту или более недоуменно смотрел вслед похитителю.
"Куда, зачем, какого черта…" Тупые мысли растворялись в бессмысленном полуобморочном равнодушии. Затем яркой вспышкой наступило прозрение. Андрей с трудом поднялся и, прихрамывая, заковылял вдогонку. Перед глазами прыгали разноцветные сполохи, макушка горела, в ушах стоял звон. Каждый шаг, как эхо, отдавал острой болью в висках, однако страх за Никиту толкал Андрея вперед. Расстояние между ним и пьяным сокращалось, вскоре Рощин настиг мужика, толкнул в спину, изловчившись неведомо каким образом, выхватил мальчика.
- Беги в машину и закройся, - приказал в испуганные глазенки. Никита еле заметно кивнул и не тронулся с места.
- Мать твою! - не удержав равновесие, мужик, упал на асфальт, вскочил и бросился на Андрея.
Они катались по земле, обменивались ударами, зверея от ярости и боли. В какой-то момент Рощину удалось преломить ситуацию. Он ткнул что есть силы противника головой в лицо, затем заехал коленом в живот. Пьяный, взвыл от боли, закашлялся, поник. Тогда лишь Рощин узнал в нем Таниного мужа. Даже вспомнил имя.
Генка смотрел на Рощина красными, бессмысленными глазами.
- Козел.
- Пошел ты! - Рощин поднялся, небрежным жестом отряхнул брюки, и тот час кулем рухнул вниз. Генка дернул его за ноги, навалился, врезал приличный апперкот. Ударить в ответ Андрей не успел, Генка сдавил ему горло, перекрыл кислород.
Хрипя и извиваясь, Рощин пытался дотянуться до обломка кирпича, валявшегося неподалеку. Когда это удалось сделать, он впечатал камень в голову противника. Генка заорал от боли и обмяк.
Это и спасло ему жизнь. Стальной лом с гулким уханьем врезался в асфальт в паре сантиметров от виска Генки и резко взмыл ввысь снова. Никита, с перекошенным от ужаса лицом, замахнулся для нового удара.
- Не надо! - заорал Рощин. - Никита! Не смей!
Мальчик замер на мгновение. Его едва хватило, чтобы вскочить и выхватить из детских рук орудие убийства.
- Ублюдок чертов, - закричал Генка. Он лежал лицом вниз, широко раскинув руки и ноги, и орал злые слова. - Что б, ты, сдохла грязная сука со своим паршивым отродьем. Шваль, падла, курва.
- Сам шваль, падла… - Никита, выскользнув из-под руки Рощина, бросился на Генку. Ударил ногой под ребро. И, отброшенный крепкой рукой, отлетел в сторону.
- Никита, - рявкнул Андрей. - Убирайся отсюда немедленно!
Мальчишка, с воем забрался в машину, забился в угол, заплакал горько, навзрыд.
С опаской оглядываясь на пьяного, Рощин добрел до Опеля, сел за руль, осторожно выправил на дорогу. Минут пять вел машину, молча, приходя в себя. Затем притормозил у обочины, повернулся к плачущему Никите, сказал:
- Все в порядке, малыш. Мы победили. Иди ко мне.
С заднего сидения донеслось:
- Не пойду.
Рощин повысил тон:
- Иди, я сказал.
Неохотно мальчик перебрался на соседнее кресло. Отвернулся отчужденно. Отшатнулся, когда Андрей, попытался обнять его. Сминая сопротивление, Рощин, притянул Никиту к себе, что есть силы, притиснул к груди. Не зная, что и как делать в таких случаях, повторил:
- Все в порядке, малыш. Мы победили, - и добавил нежно, - мой маленький, мой хороший, мой любимый.