Моя родительница прибрала бумаги девицы Ксении себе и частенько их перечитывала. Образ юной утопленницы поражал воображение впечатлительной девочки и в какой-то момент она стала кем-то вроде семейного привидения. По-моему, мама даже за отца вышла из-за сочетания имени и фамилии. Когда она забеременела у меня не осталось выбора - я могла стать только девочкой и назвать меня могли только Ксюшей.
В век научно-технического прогресса и оцифровки информации нам удалось обнаружить кое-какую информацию относительно девицы Нечаевой. Та родилась в семье небогатого дворянина, мать умерла родами, жила безвылазно (и крайне небогато) в родительском имении. Господин Нечаев же был невоздержан в расходах, отчего к 1892 году совершенно разорился, и дабы не переживать позорного пришествия кредиторов, ясным воскресным сентябрьским утром отправил дочь к заутрене в церковь и поджег усадьбу вместе с собой. По некоторым сведениям, он сначала застрелился, а пожар начался сам собой, но это роли уже не играет. Вот все правильно сделал, черт возьми. Ксения, оставшись в чем была, дождалась похорон и вместе с врученными ей душеприказчиком бумагами об изъятии всех земель и паспортом отправилась топиться. Мама ни разу не смогла дать внятного ответа, почему меня назвали в честь столь никчемной особы.
Хотя время от времени я думаю, что мамочке просто хотелось дать Ксении Александровне прожить более счастливую жизнь. Поэтому у меня было хорошее образование, даже танцы бальные, стресс устойчивое воспитание и свобода самовыражения. И тот самый медальон на шее. Моей младшей сестре Люське не пришлось проживать чужую жизнь, а теперь, видимо, придется быть за двоих.
И начиная с этого места я перестала быть суперженщиной, которой нипочем путешествия во времени и кардинальные повороты судьбы, и заревела. Те, кто утверждают, что оказаться в абсолютном, безнадежном отрыве от семьи и привычного мира, полезно и увлекательно - врут.
Часть 1
1. Бакалейщик
Пакет орешков закончился еще с утра, откуда-то черт принес ветер с мелкой крупой, и непринужденно прогуливаться стало совсем не с руки.
Я шла по Вольской улице, находя до обидного мало знакомых домов. Зато к каждому найденному хотелось припасть грудью и не отпускать до тех пор, пока рядом не остановится машина ППС. Жаль, что это бесплодная мечта.
- Бесовы дети, что ж такое. - Высокий рыхлый юноша с неравномерно пробивающейся белесой бородой обходил по кругу несколько ящиков, один из которых точно шел на выброс, ибо в момент выгрузки упал и издал обреченное звяканье. - Ни слова на русском языке.
Я постаралась максимально безразлично пройти мимо, и лишь поравнявшись с ним оборонила:
- Сударь, Вам ящик с сухими специями в лужу поставили, а с бутылками разбили.
- Барышня, а Вы…. Иностранным языкам обучены? - потерянный было взгляд как-то сразу воспарил.
- Да, неплохо могу переводить…
Неужели так и оставит на улице?
- Так, может, зайдете?
Я по возможности степенно проследовала в лавку. А интересно у них тут, без евроремонтов и кондиционеров. Потолки только на первый взгляд кажутся низкими, а так метра три точно. Вдоль двух стен углом идет прилавок, за которым полки со всякой бакалеей. Очень вкусно пахнет. Где-то здесь еще ренсковый погреб (что это?), если верить вывеске.
Хозяин метался вокруг, пытаясь одновременно устроить меня за круглым столом, покрытым кружевной скатертью, достать какие-то бумаги, которые кучно рассыпались прямо на пол и угостить чаем.
- Уж не побрезгуйте. - Огромная, с два кулака чашка, почти доверху наполненная горячим сладким чаем, опустилась прямо перед моим носом. Я задумчиво покосилась на прилавок и тут же образовались три пряника.
- Благодарю. - Вот как-то надо теперь удержаться от того, чтобы не кинуться на все это богатство, и чинно набивать себе цену. Я сдержанно улыбнулась своему собеседнику.
- Я, это, купец третьей гильдии, Калачев, Фрол Матвеевич…. Вот, как видите, барышня, бакалеей торгую. От батюшки дело перенял. А с языками… как-то не очень.
- Нечаева, Ксения Александровна. - я протянула руку, которую купец неловка чмокнул (все утро вспоминала, как это делали в кино, но получилось все равно так себе).
С накладными я управилась довольно-таки быстро. Сама не ожидала. А уходить не очень хотелось: руки отогрелись, в ногах появилась ломота - первый признак, что этот мороз меня не любит. Я по крошке поглощала пряник, наслаждаясь каждой крупинкой. То ли от голода, то ли от других стандартов качества, но вкус не как в XXI веке.
- Да, и, Фрол Матвеевич, обращаю Ваше внимание, что продукты измерены в английских фунтах, а не в российских. - О, как круто быть эрудированной.
- Это что же, товара больше, чем я думал, выйдет? - расцвел ликом хозяин.
- Только если все в целости доехало. - остудила энтузиазм я.
Тут с улицы, занося снежные брызги и холод, залетел мальчишка лет четырнадцати.
- Фрол Матвеич, Фрол Матвеич, там товар…. - он осекся, глядя на меня.
- Да знаю уж. Ты сам где был, оглоед, когда встречать надо было? - привычно проворчал хозяин и оба они отправились заносить свои сокровища.
* * *
Хозяин лавки вызывал у меня сложные смешанные чувства. Сто двадцать лет спустя я пойму, как по малейшим нюансам в поведении, взглядам, жестам, едва уловимым флюидам определять тех мужчин, с которыми не стоит связываться. Не потому, что мудаки - этих-то я заранее определять так и не научилась, а потому что шансов нет от слова совсем. Такой навык я приобрела, вращаясь в компании, где оказалась сексуальным меньшинством. Очень, знаете ли, быстро ставит на место расклад, когда ты одна, а лиц, отдающих предпочтение своему полу - раз в 15 больше. С тех пор я не оцениваю людей по их ориентации, зато четко выделяю их из толпы. И пусть Фрол Матвеевич имел более чем брутальную внешность, повадки домашнего медведя и ни малейшего намека на жеманность - играть ему в другой команде, посему в работодатели он мне идеально подходил. Вопрос в том, зачем бы ему сдалась я.
Вскоре Фрол Матвеевич присоединился к трапезе.
- А Вы, Ксения Александровна, не из местных? Ни разу к нам не заходили. - во память!
С Богом, Ксюха, твой выход.
- Нет. Мы из Симбирской губернии. У папеньки там именье. Было. Он скончался осенью. - Я потупилась и всхлипнула.
Фрол Матвеевич покраснел, пошел пятнами, забормотал что-то утешительное и протянул мне большой, с две ладони пряник. Забавный он.
- Горе-то какое. Мой батюшка тоже в том году представился.
- Ах, я Вас так понимаю…. - И снова дозированная дрожь в голосе. - Маменька моя давно уже на Небесах…
- Ох… - нет, ну если он искренен, то как вообще с такой доверчивостью дела вести можно?
Где-то наверху послышался грохот, ругань и вой, безысходный человеческий вой.
- Матушка моя, Анфиса Платоновна, болеет, не в разуме. - отводя глаза произнес хозяин.
- Сочувствую Вам. - а маму-то он любит. Не просто почитает, а любит, как в наше время принято. Все, что я читала о девятнадцатом веке, предполагало покорность родителям, но не привязанность. А тут чувствительная натура.
Вой не прекращался, изменяя лишь тональность. Мы продолжали сидеть неподвижно.
- Возможно, помощь нужна… - я осторожно коснулась ладони моего vis-a-vis.
- Да там прислуга… - Он помялся. - Я на минуточку-с.
И сорвался с места.
Шум наверху обогатился увещеваниями мужского голоса, вой сменился невнятным бормотанием и стих.
- У нашей дальней родственницы была подобная хворь. - Я осторожно отхлебнула чай, пытаясь не сварить внутренности. Как-то наши предки имели иные пищевые привычки. - Все дело в том, как уход организован.
- Так я ей служанку нашел. - быстро ответил Фрол.
- Возможно, ей бы помогла не просто сиделка, но компаньонка. - я очень грубо закидываю удочку, но ночевать где-то надо уже сегодня.
- Так то у господ. Ей к чему, теперь-то?
- Здоровье психическое - материя малоизученная. Кто знает, что поможет. - Я допила чай и мне тут же налили новую чашку. - Иногда массажи, иногда упражнения всякие.
2. За гранями реального
Мягко надавливая на моего гостеприимного хозяина, я вынудила его привести меня в спальню матери. Полагаю, он сам не понял, как это случилось. Может, все же пойти более простым путем и напрошусь в продавщицы? Но ладно, нужно работать с тем, что в руки само идет.
Комната просто выносила дух спертым воздухом и запахом немытого больного тела и еще чем-то сладковато-тошнотворным. В углу, на высокой перине, обложенная пуховыми подушками лежит грузная лохматая женщина в криво повязанном чепце и желтоватой сорочке. Стараясь не дышать, подхожу ближе. Смрад усиливается, хотя казалось бы, куда дальше-то?
А вот куда - под одеялом мало того, что неубранные продукты жизнедеятельности, так и в складках тела неестественное шевеление. Я инстинктивно хватаюсь за лицо и чудом нахожу ночную вазу - тоже не первой свежести, куда и отправляется чай с пряником.
- Воля Ваша, Фрол Матвеевич, но служанку я бы заменила. - оттираю платком рот.
- Дарья! - взревел купец, покрытый красными и белыми пятнами так, что я всерьез испугалась за его здоровье.
А ну как инсульт и этого накроет - а я только-только нащупала свой шанс. Нет уж, дорогой мой, теперь я тебя беречь буду, как лотерейный билет с комбинацией джек-пота.
- Фрол Матвеевич, здесь еще можно попробовать что-то исправить. - осторожно трогаю его за рукав.
А на пороге возникает черноглазая дородная девица с пышным бюстом, криво надетой юбкой и чуть припухшими губами. Интересно, с кем в этом доме принято проводить время подобным образом?
- Я тебя зачем держу?! - грохотал Фрол, а девица, хоть и потупила взор, но страха или уважения перед ним не испытывала. Да, вертикаль власти в этом доме хлипкая.
- Я все делаю, снадобья даю, порядок блюду. - бубнила горе-сиделка.
- Милая, то, что ты тут блюдешь, лучше в приличном обществе не озвучивать. - проговорила я, заслужив острый взгляд, полный ненависти. - А хозяйку запустила хуже последней собаки на псарне.
Могла бы и не влезать, но этой реплики хватило, чтобы разразился безобразный скандал. Имущество Дарьи летело по лестнице, девица скулила, давешний оглоед бессильно сжимал кулаки (вот кто автор засосов, ну и ладно), на шум подошли еще две женщины: служанка, худощавая рослая баба лет тридцати с большим родимым пятном на шее и вспотевшая кухарка - пожилая уже обрюзгшая женщина с испачканными мукой руками. Они без эмоций наблюдали низвержение юной прохиндейки.
После этого двери резко захлопнулись и очнулась больная, разбавив тишину тихим скулежом. Я прикрыла интимные части одеялом и автоматически погладила по давно не мытой голове.
- И я не видел. - хозяин оперся на косяк. - Это что же, ее заживо черви едят?
Я только руками развела. Честно говоря, до сих пор мутит от увиденного.
- Пожалуй, тут с уборки и большого мытья начинать надо. Прикажите горячей воды нести, мыла и уксуса что ли. - я беспомощно оглянулась в поисках места, куда пристроить дубленку, но так и пришлось свалить ее на руки хозяину. Тот машинально кивнул и вышел.
- Фекла, Никитишна, воды горячей, мыла и всего, что барышня попросит.
Покорность - это хорошо. Вот если бы Фекла еще и смотрела без неприязни - вообще бы дело наладилось.
Часа через три, когда заменили постель, проветрили помещение, отмыли больную и удалили всю живность из ее пролежней - с пустым желудком это делать оказалось проще - мы вновь увиделись с Фролом Матвеевичем.
- Ксения Александровна. - он оценивающе посмотрел на меня: взмокшую от пара и усталости, с испачканной юбкой и скособоченной блузкой. - Могу ли я предположить, что у Вас особенного багажа нет?
Развела руками. Инициативу в беседе я утеряла, зато некоторую ценность приобрела.
- А с полицией проблемы есть?
- Нет! - я перекрестилась. Откуда ж проблемы, если они обо мне даже не догадываются.
- Оставайтесь у нас пока. Насчет жалованья договоримся.
* * *
Дверь закрылась, и я осталась наедине с полубезумной старухой, чью жизнь теперь следовало максимально растянуть.
Спустя бесконечно долгие полчаса появилась Фекла.
- Барышня, Фрол Матвеевич приказал Вам комнату показать.
И губы поджала. Конечно, в их мирке и без меня хорошо, но покуда придется смириться.
- Здесь Фрол Матвеевич раньше жили.
Тесная комнатка с одним мутным окном. Из обстановки - кровать, сундук и простая табуретка. На стене полка с несколькими потертыми книжками - гимназическими учебниками моего нового хозяина, среди которых затесался томик стихов неустановленного автора и бульварный роман в порванной обложке. Не очень респектабельно.
- И это… Вам бы одеться попристойнее.
Чем же мой наряд плох? Между прочим, в сумме баксов на триста тянет.
- Я не планировала сегодня устраиваться на работу.
- Оно и видно. - хмыкнула прислуга и ушла, чтобы вскоре вернуться с ворохом тряпок. - Вот пока барыни старое накиньте, а завтра надо хорошее купить.
Если сказать, что малиновый сатиновый мешок сидел на мне, как на корове седло - это унизить парнокопытное. Зато к нему прилагалось нецензурное количество юбок, слава Богу, чисто отстиранных, пусть и не новых. И еще один странный предмет гардероба - две полотняные трубы на общем шнурке. Я повертела-повертела и не поняла, куда их приспособить.
Перед ужином мы снова обработали раны купчихи и тут до меня доперло - это же панталоны. Отдельные штанины, а между ними прореха для физиологических потребностей.
Так что стирала себе я тайком, первую пару недель обходясь единственными трусами и колготками, а потом плюнула и на первое жалованье купила и корсет, и несколько панталон, и чулки.
* * *
Митяй меня невзлюбил сразу и бесповоротно. Полагаю, отдельно за это стоит поблагодарить Дашутку, которая так и не сумела найти себе подходящего места и уехала в Царицын. Поэтому не стоило удивляться, когда обнаружила разбитый камнем айпад и осколки ключа от жука. Хорошо хоть зарядник за иконы спрятала, а телефон все время при себе ношу.
До слез обидно - там и фотографии, и музыка были из моего времени. Я редко-редко, но смотрела на живое доказательство того, что была же и другая жизнь, в которой я не пряталась от городовых и свободно дышала без корсета. А теперь все это осколками стекла, пластика и микросхем лежит на полу.
Первым порывом было бежать к купцу Калачеву и ябедничать. Но не пойман - не вор, да и объяснять, что именно у меня пострадало непросто будет, так что пришлось стиснуть зубы, нацепить непроницаемое выражение лица и выйти к ужину.
Пару дней спустя в конторке обнаружилась недостача денег, которые странным образом торчали из-за подкладки Митяева тулупчика. Скандал! Фрол Матвеевич обошелся без полиции, но парня мы больше не видели, а на смену ему появились двое: худощавый, остроглазый, с мелкими чертами лица и неопределенным цветом волос Данила и рослый, широкоплечий Авдей. Данилка был местным, рос без отца, мать пробавлялась поденной работой, а Авдей приехал в большой город из Аткарского уезда. Теперь они были новенькими, а я уже старожилом, так что притирка прошла безболезненно. Понаблюдав за нами с Фролом Матвеевичем, мальчишки сделали свои выводы и общались довольно уважительно, да и женщины быстро поняли, что меня не в постельные грелки взяли.
А вот что касается самого начальника, то я напрягалась. Он наблюдал за мной со стороны, очень мало разговаривал и еще меньше спрашивал. Раз зашел Иван Степанович Дунаев, околоточный надзиратель, в мундире, при полном параде. Я только скорбно вздыхала, пока Фрол Матвеевич излагал историю моих злоключений и пятирублевой купюрой заменял мой паспорт.
Завтракали, обедали и ужинали мы с ним вдвоем, атмосфера поначалу царила натянутая, но я постаралась быть милой и безобидной. Настолько, что к концу третьей недели мне привели в компанию аптекаря Антона Рябинкина - соседа и, по совместительству, сердешного друга. Этакий открыточный чернявый мальчик с завитыми усиками и жидкими кудряшками. Этот меня вообще принял в штыки - ревновал. Но я включила абсолютную дуру, чем обескуражила шефа, а повышенный уровень восторженности от красивого банта, шелкового жилета и бездарных стишков подкупил и красавчика. Теперь ужинали мы втроем, а после чая я тактично удалялась, оставляя товарищей наедине.
А неделю спустя шеф выдал и вовсе дикое:
- На неделе к исповеди пойдем. Вас в исповедную роспись внесут.
Оказывается, в эти благословенные времена именно Церковь контролировала местоположение людей в большей степени, чем полиция. Так что каждый православный хотя бы раз в году был обязан исповедаться, о чем составлялась специальная бумага. Их отсылали в епархиальное управление и это был один из инструментов контроля за населением. Покруче Большого Брата получается.
3. Исповедь
Как я уже упоминала, Фрол Матвеич книги выбирал хаотично и нерегулярно, а батюшка его, судя по всему, имел склонность к духовному чтению. Именно в конторке я и нашла шаблон исповеди.
Исповедую я, многогрешная раба божия Ксения Господу Богу Вседержителю, во Святей Троице славимому и покланяемому Отцу и Сыну и Святому Духу, и тебе, честный отче, все мои грехи вольные и невольные, содеянные словом, или делом, или помышлением.
Согрешила несохранением обетов, данных мною при крещении, но во всем солгала и преступила, и непотребным себя соделала пред лицом Божиим. Да уж, и непотребства по нынешним временам, и лжи хватает.
Согрешила маловерием, неверием, сомнением, колебанием в вере, замедлением в помыслах, от врага всеваемых, против Бога и Святой Церкви, кощунством и насмешками над святыней, сомнением в бытии Божьи, суеверием, гаданием, игрою в карты, самонадеянностью, нерадением, отчаянием в своем спасении, надеждою на самого себя и на людей более, чем на Бога, забвением о правосудии Божием и неимением достаточной преданности воле Божией, не благодарила Бога за все. Ну маловерием я не грешила. Более того, иначе чем Божьим промыслом и его благодатью то, что я выжила и сравнительно благополучно существую сейчас, объяснить нельзя. Но расскажем про гадание и отчаяние. Все-таки врать Всевышнему как-то неловко, поэтому надо соблюсти баланс между правдой и тем, что нужно знать священнику.