Коля еще верил в справедливость жизни и потому переживал мелкие неурядицы искренне и глубоко. Он так обиделся, что решил вообще бросить расследование. Но тут же ему стало стыдно за данное слово. А быть может, и память о Ванзарове, которым он себя мерил, не позволила отступить. Он счел за лучшее, не дожидаясь протоколов, разнюхать сам. Очень уж не хотелось идти на поклон к приставу, терпеть насмешки и колкости.
Помня общение с хозяином "Дворянского гнезда", Гривцов счел за лучшее не беспокоить владельца гостиницы понапрасну. Коридорные и половые - то, что надо. Коля искренне верил, что природная простота и обаяние позволяют ему общаться с народом по душам. Что поделать, кто из нас не ошибался в юности.
Умело затаившись от пристава и чиновников, покидавших место преступления, Гривцов остался полновластным хозяином гостиницы. А потому, недолго думая, остановил первого попавшегося полового. Как бывает с новичками в карты - сорвал банк.
Митенька, как представился половой, оказался не только обаятельным и разговорчивым, но и крайне осведомленным. Барышню из 37-го нумера знал "что свои пять пальцев". Зиночка, как фамильярно ее назвал, была простая и мила, никогда не чуралась прислуги. Говорила, что сама из простых, выучилась на учительницу и теперь зарабатывает честно хлеб. Митенька уверял, что она не жалела чаевых и всегда благодарила: хоть за самовар, хоть за почищенные ботиночки. В общем, в глазах прислуги была идеальной постоялицей.
Набравшись суровости настоящего сыщика, Коля спросил:
- Откуда у нее средства оплачивать такой номер?
Митенька искренно смутился:
- Таких вопросов, господин хороший, мы не задаем-с.
- Она занималась проституцией? - взлетев к вершинам строгости, спросил Николя и слегка покраснел.
- И думать нечего! У нас с этим строго. Чуть бы заметили, так сразу на порог указали. И не посмотрели бы, что платит аккуратно. Сразу бы за порог, - повторил Митенька, как видно, сильно переживая за моральную чистоту жильцов.
- А кто к этой… как ее… ну, жертве…
- Лукиной, - вовремя подсказали забывчивой полиции.
- Да, именно, Лукиной, кто к ней постоянно приходил? Были постоянные посетители?
Вопрос привел Митеньку в замешательство.
- Так ведь у нас, изволите видеть - гостиница, отель некоторым образом, и не из последних в столице. Не "Европейская" или "Париж" какие-нибудь, конечно, но марку держим-с. Отели затем и надобны, чтобы в гости ходить.
Очевидно, половой не располагал точными сведениями о гостях Зинаиды.
- А, позвольте! - вдруг оживился он. - Так ведь на самом деле приметил!
- Кто он? - сдерживая волнение, спросил Коля.
- Не он, а она. Барыня такая степенная. Высокая и в плечах крепкая. Одевается в меха, собой очень строгая, как генеральша, ей богу.
- И что она?
- Один раз спросила, где, значит, Зиночка проживают. А потом на глаза попадалась. Вот и сегодня была.
- Она? Когда?! - чуть не выкрикнул Коля.
- Так вот, с четверть часа как, может, с ней и разминулись…
Не надо было копаться в глубинах памяти, чтобы вспомнить даму, которая как-то странно, словно в болезни, шла по коридору. Она сразу чем-то не понравилась и вызвала подозрения. Надо было ее арестовать и допросить. Быть может, уже давала бы признательное показание. Но ничего, еще попадется. Коля ее хорошенько запомнил.
- Она сегодня один раз приходила? - спросил он.
- Не могу знать. Видел ее, как доложил-с.
- Кто утром к Лукиной приходил?
- Так ведь посыльный из цветочной лавки с букетом, как заведено: с утра пораньше.
- Часто цветы доставлялись?
- Частенько.
- Больше никого?
- Портниха. Она и шум подняла. А так более никого… Может, и был кто, конечно. Хозяйство большое, все время бегаешь как угорелый.
- Кто, думаете, мог убить Лукину?
У Митеньки стали округляться глаза. Коля понял, что сболтнул лишнее. По официальной версии, барышня совершила самоубийство. Он быстро поправился и повторил вопрос.
- Такое горе, - печально сказал Митенька. - Не знаем, что и подумать. Хорошая была барышня, добрая и простая. Зачем в петлю полезла? Всегда веселая была. Несчастная любовь, не иначе.
- Может, рассказывала, в каких домах уроки давала?
- Нет, об этом меж нами разговоров не было.
- А знакомые, подруги?
- Так ведь Танечка Мамрина, - обрадовался Митенька. - Конечно! Они же вместе уроки давали. Зиночка по словесности, а Танечка по математике. Большие подруги.
- Не знаете, как найти эту Мамрину?
- Чего там знать, вон газетку откройте… - Митенька указал на свежий выпуск "Петербургского листка". - Они-с объявления печатали. Наверняка найдете.
Коля налетел голодным соколом. Схватив газету, от усердия чуть не разорвал ее пополам. Рубрика объявлений была на месте. Стоило пробежать по ровным квадратикам, которые предлагали услуги модисток, кухарок и гувернанток, как он наткнулся на предложение частных уроков математики. Заинтересованных господ просили обращаться к Татьяне Мамриной на Караванную улицу. Вот оно! Крохотная зацепка, которую желал Лебедев, была у него в руках.
Коля с головой ушел в смакование первой победы и не замечал поначалу Митеньку, который выжидающе и ласково смотрел на юного полицейского. Но так проникновенно смотрел, что рука Гривцова сама собой полезла в карман за мятым рублем. Заначка на пирожные пала в жертву сыска.
- Премного благодарны-с, - сухо сказал Митенька, привыкший к благодарностям более существенным, и удалился с гордо поднятой головой.
А Коля подумал, что его опыта общения с народом явно не достаточно. Это каким же надо быть ловкачом, чтобы у полицейского при исполнении вытянуть чаевые. И за что? За помощь следствию!
Николя искренно позавидовал мастерству полового. Таким фокусам ему только учиться и учиться. Ну ничего, главное - улика найдена. Уж она-то стоит и рубля, и несъеденного пирожного.
* * *
Из потока пролеток, запрудивших Литейный проспект, вынырнула новенькая, с поднятым фартуком. Ничем особым она не отличалась. Извозчик, самый обыкновенный "ванька", поддергивал вожжи серой лошаденки, месившей копытами сырую грязь, и лениво протискивался к тротуару. На облучке, прямо над задними колесами, держались дорожные чемоданы, стянутые толстыми ремнями. Как видно, прямо с поезда прибыли в гостиницу.
Швейцар Михайлов интересовался гостем на предмет чаевых. Господин в дорогом пальто вылез из-под фартука и замер на подножке, будто осматриваясь. Михайлов заметил строгую выправку спины и особое выражение лица, в котором, как в зеркале, отражалась привычка командовать. Он уже взялся за козырек фуражки, чтобы с почтением встретить и заняться чемоданами, но господин, не посмотрев в его сторону, легким прыжком соскочил с пролетки и направился к витрине посудного магазина. Швейцар никогда не видел, чтоб мужчина так интересовался фарфором, чтобы с дороги бросить чемоданы и пялиться на чайнички да чашечки.
- Вишь оно как… - сказал Михайлов, указывая на оригинального субъекта.
Городовой, уставший от ожидания, нахмурился и заметил:
- Из Москвы, по всему видать, у них там все чудные. Одно слово: Масква.
Странный господин между тем настолько увлекся посудой, что не обращал внимания на воззвания извозчика, так и эдак пытавшегося привлечь к себе внимание. Он незаметно косился на городового, стараясь понять, о чем говорят.
Внезапно городовой подтянулся, а швейцар почтительно открыл дверь, пропуская двух господ в одинаковых черных пальто.
- Ерохин, свободен, - отдал команду один из них.
Городовой козырнул и с явным облегчением отправился куда подальше.
Господа наслаждались свежим, хоть и сырым воздухом. Другой только взглянул на швейцара, и этого хватило, чтобы Михайлов с почтением оставил их, скрывшись за дверями.
- Что об этом думаете, коллега? - спросил чиновник Ляликов, разглаживая перчатки.
- Все это женские нервы. Тонкие, как паутина, вот и рвутся по пустякам, - ответил чиновник Котурский. - Посудите сами: чего ей не хватало? Жила как сыр в масле. И наряды, и деньги, и жилье вполне блестящее. Такая хорошенькая. Надо было на себя руки наложить. А еще бывшая учительница. И смех и грех.
Господин сдвинулся к краю витрины и напряженно вслушивался.
- Сколько вышло бы такую куколку содержать, - сказал Ляликов и подмигнул. - Не меньше трехсот, а то и пяти сотен в месяц, как думаете? Вы бы себе позволили?
- Она, конечно, аппетитная булочка, только не стоит таких жертв, - ответил Котурский. - Любовница для статуса нужна, чтоб подчеркнуть возможности и авторитет. А нам, скромным чиновникам, чтобы развлечься, такие жертвы приносить не следует, не так ли, коллега?
Господа прекрасно поняли друг друга и обменялись ухмылками.
- Все-таки отчего в петлю полезла? - будто сам себя спросил Ляликов.
- Тысяча причин, и все глупейшие. Да вот, пожалуйста: благодетель ее бросить решил. Требовательна стала излишне или надоела. А может, нашел кого посимпатичней. Вот барышня и не снесла такой обиды. Раз - и в петлю с отчаяния.
- Как думаете, найдут его?
- Благодетеля? Да, следовало бы его расспросить. Раз уж в дело этот влез, обязательно найдут.
- И чего бы нашей звезде до таких низов опускаться?
- От большого ума, - сказал Котурский и презрительно усмехнулся. - Ему ведь надо показать, мол, вот я каков: вы тут все копаетесь, а я явился, и раз - все раскрыто! Гений, одним словом.
- Все же больше надеюсь, что наш правильное распоряжение дал, - осторожно сказал Ляликов.
- И что самое важное: надежное. Прибудет ее благодетель, чтоб забрать подарочки драгоценные или другие вещички, тут ему и предложат пройти в участок. Пристав умеет силки расставить.
- Да, Адольф Александрович - светлая голова.
- Он еще этому перехваленному нос утрет, вот увидите.
- Не сомневаюсь! - сказал Ляликов и вдруг добавил: - Тело-то к нам в участок приказано доставить. Чего вдруг?
Котурский не ответил, а слегка толкнул коллегу, указывая на странного господина, который старательно делал вид, что не подслушивает их разговор. Даже спиной повернулся.
- Эй, господин… Милейший… Я к вам обращаюсь… Да, да, к вам… - строго сказал Котурский. - Какой-то интерес к нам имеете? Чем-то можем помочь?
Господин изобразил непонимание, но, пойманный врасплох, не справился со смущением.
- Нет, что вы, господа, я так… Шел мимо, засмотрелся… - начал он и сбился.
- Вот и идите себе мимо… - настоятельно посоветовал Ляликов.
Хоть господин имел представительный вид, но не посмел ослушаться. Сдержанно поклонившись, чуть прикоснувшись к шляпе, как честь отдают, он резко повернулся и пошел на другую сторону проспекта, уворачиваясь от пролеток. Его "ванька" так и остался сидеть с открытым ртом.
Странный господин постарался смешаться с толпой. Убедившись, что полицейские потеряли к нему всякий интерес, остановился и принялся всматриваться в окна гостиницы. Он сразу определил нужные. Это было нетрудно. На третьем этаже - единственные, что распахнуты настежь. Шторы раздернуты, горит свет. В номере было заметно движение, как будто хозяйничали чужие и посторонние. Пробежала горничная, на ходу вытряхивая в окно какую-то белую тряпку. В воображении господина она предстала флагом капитуляции.
На той стороне проспекта остался "ванька", беспомощно озиравшийся в поисках пассажира. И все чемоданы. Господин возвращаться не стал. Словно забыв, куда ему надо, шарахнулся в одну сторону, потом резко повернул в другую и наконец, совладав с растерянностью, быстрым шагом отправился к Невскому. Шел он слишком быстро для обычного прохожего. Можно сказать: бежал без оглядки. На него порою оглядывались. Но взгляды посторонних он не замечал.
* * *
Иногда бывает, что из двух зол надо выбирать наихудшее. К такому выбору подталкивала ситуация. Аполлон Григорьевич очень спешил и получил результаты исследования впечатляюще быстро. Что с ними делать - предстояло решать не менее быстро. В глубине души он ценил и даже умилялся попыткам Коли стать великим сыщиком. Но иллюзии, питаемые вчера, окончательно рассеялись. Мальчика, конечно, обижать не стоит, пусть бегает в свое удовольствие. Но надеяться, что он раскроет эти убийства, - преступная наивность. Именно преступная. Нельзя тратить время и рисковать человеческими жизнями. Опасность более чем реальна. А раскрыть Гривцов может только глубины своей глупости. Не тот талант, конечно. Вот если бы Ванзаров… Эх, да что теперь…
Как ни тягостно было Аполлону Григорьевичу, но он переборол характер. И отправился на Большую Морскую. Зная привычки Вендорфа, рассчитал заявиться в тот момент, когда полицеймейстер особенно беззащитен. То есть перед обедом. Именно в эти золотые минуты, остающиеся до главного церемониала, у Вендорфа можно выпросить все что угодно. Полковник согласится, чтобы отстали и не сорвали традиционное наслаждение. Главное - фактор внезапности.
Не став телефонировать и проситься на прием, в котором могли отказать, Лебедев заявился в канцелярию, когда оставалось без четверти до обеда. Адъютант растерялся и не успел встать заслоном господину с желтым чемоданчиком. Дружелюбно помахав, он толкнул дверь и без спросу проник в кабинет.
Оскар Игнатьевич как раз полировал ногти, когда на пороге возник незваный гость. Все-таки он криво улыбнулся и сообщил, как рад, но с внутренним содроганием отметил, что времени осталось в обрез.
- Долго не задержу, - пообещал Лебедев, садясь напротив. - Знаю вашу занятость. Только неотложное дело заставило вторгаться к вам. Не в обиде?
Вендорф изобразил в воздухе некий знак, который можно было расценить и как "ни в коем случае, всегда рад!" и как "разве от вас отвяжешься, пиявка криминальная!". Как кому нравится. Лебедев выбрал первый вариант, еще раз поблагодарил, явно испытывая нервы полковника, и сказал:
- Поздравляю.
Оскар Игнатьевич не знал за собой никакой победы и потому насторожился.
- Случилось то, что обещал, - пояснили полковнику. Но и это не рассеяло тьмы. Он явно не понимал, куда его затягивают.
- Еще одна барышня наложила на себя руки, - сказал Лебедев напрямик.
- Фу ты… - Полковник чуть не произнес крепкое словцо. А уж он-то готовился к худшему. К чему? Да мало ли худшего может быть в хозяйстве полицеймейстера. - Стоило об этом беспокоиться…
- Барышня двадцати пяти лет, Зинаида Лукина, проживала в номере "Центральной". Повешена рано утром. Предварительно отравлена хлороформом.
- И что такого?
- Как я предупреждал, преступник не остановился на первой жертве. Продолжает убивать невинных барышень. С этим надо…
- Так уж и невинных? - перебил Вендорф.
- Никаких провинностей перед законом за ними не числится.
- Сколько стоит номер в "Центральной"? Рубликов сто пятьдесят, а то и двести. И кем была эта…
- Лукина… Учительница словесности.
- Вот именно! - полковник внушительно поднял палец. - На какие шиши? А я вам отвечу…
- Помню ваше мнение о любовницах и их участи, - теперь уже влез Лебедев. - Если один случай еще можно списать на игру чувств, то здесь совсем другое. Их душат, как кур. Расчетливо, цинично и чисто. Опять это убийство готовы были списать на нервный срыв.
- А как вы о нем узнали?
- Сообщили.
- Интересно, кто же это постарался… - Вендорф строго кашлянул, поглядывая на часы. - Наш разговор затягивается, не перенести ли его на другое время?
- Прошу объявить общую тревогу по городу. Или хоть по отделению.
Оскар Игнатьевич не ожидал такого лихого оборота.
- Зачем? - сдержанно спросил он.
- У нас нет Ванзарова, который мог бы распутать этот клубок. Значит, надо брать не качеством, а количеством. Поднять всех, поднять филеров и участки. Поднять сыскную полицию. Если понадобится - жандармов. Рыть и рыть. И тогда мы сможем…
- Нет, не сможем! - Вендорф выпрямился в кресле. - Общую тревогу поднять! Хорошенькое дело. Ради чего? Бомбистов, не дай бог, ищем? Ограблен центральный банк? Вовсе нет. Какие-то проститутки наложили на себя руки. И господин Лебедев призывает бить во все колокола. Отлично!
- Они не проститутки.
- Какая разница! Да поймите же, как на это посмотрит начальство. А посмотрят строго. Вы что, не знаете, какая нынче политическая ситуация? Весной ожидаем коронацию нового императора. А в столице барышни начинают вешаться. Как это могут представить мерзкие газетенки? Дескать, барышни выражают свой протест новому монарху и самодержавию! Вот как могут повернуть. Еще заграничные пачкуны это дело раздуют: ой, сюси-пуси, ой, полицейское государство, ой, душители свободы! Что, не знаете?
- Но ведь их убили…
- Никто не будет разбираться в ваших хлороформах. Скажут: политический демарш, вызов молодых и свободных личностей против прогнившей тирании. А вы хотите всеобщую тревогу поднять. Да после этого меня… то есть нас, взашей погонят. Так-то вот…
Лебедев молчал, как будто сокрушенный аргументами. Политическая целесообразность кого хочешь с ног свалит. Не только великого криминалиста.
Видя безоговорочную победу, Оскар Игнатьевич смягчился и почти ласково сказал:
- Бросьте вы это дело, лучше уж приставы запишут их самоубийцами. Так всем будет лучше. Поверьте, Аполлон Григорьевич. Вы же знаете, как я к вам расположен… Да вот хотите, пойдем со мной отобедать. Там и мысли грустные развеем. Ну, право, пойдемте… Мне приятно будет. И вы взбодритесь…
Внешне Лебедев смирился. Он не стал бурно вскакивать, метать громы и молнии, а, напротив, поглаживая чемоданчик, очень тихо сказал:
- Как вам будет угодно.
- Ну вот и чудесно! - Вендорф поднялся, протягивая холеную ладонь. - Рад, что нашел в вас разумного человека.
Аполлон Григорьевич пожал начальственную руку, вежливо отказался от обеда, уже простившись и пожелав приятного аппетита, вдруг повернулся:
- Обязан предупредить. В ближайшие дни, быть может завтра, ожидайте новых трупов. Разумеется, самоубийства. Честь имею…
Криминалист вышел, оставив полковника в тягостном недоумении: и почему талантливые люди так не приспособлены к тонкостям государственной службы? Буквально рвут невидимые нити, что держат систему. Отчего в природе такой парадокс?
Не найдя ответа, которого, быть может, и нет вовсе, Оскар Игнатьевич нашел успокоение от забот в отличном обеде.
Из дневника Юлички Прокофьевой
Писано февраля 6-го числа, к вечеру