– Еще не молодец – она себе жизню этим спасла! Только в стог забралась, смотрит – братья скачут за ней на лошадях! Двое. Ищут, а найти не могут. Аккурат мимо нее проехали, ругаются. Анисим второму-то говорит: "Жалко, тятя не дал ее ночью кончить, теперь она нас выдаст". Да… Просидела Тайка так часа два, люди вышли в поле работать, она и вылезла. Прибежала домой чуть живая со страху. Рассказала все бабушке с матерью, те в ужасти впали. Что делать? Мужика в доме нет – он в Москве, на заработках. Пошли к батюшке. Отец Матфей выслушал и говорит: "По совести, надо бы властям сообчить, а по уму – не надо. Власти приедут и уедут, а вам тут жить. Вершинино-те под боком. В любую ночь явятся, двери подопрут да и спалят!" Изба у наших опять же в Завернихе – это конец, что к мельнице идет, там народу мало… Ну и побоялись, конешно. Варвара сказала своим: мы ничего не видали, не слыхали, держим рот на замке. Дружба с Нюркой, понятное дело, прекратилась; никто ни к кому не ходит, тишина…
Вот. Прошла неделя. А в субботу приехал к ним старший Ярмонкин. Зашел в горницу, шапки не снял, на образа не перекрестился. Состроил звероподобную харю и говорит Варваре:
– Где твоя внучка, Тайкой кличут?
– На Панинской стороне гуляет.
– Зови ее сюда!
– Это зачем?
– Разговор имею.
Вот. А Варвара моя шибко умная. Она тому Ярмонкину и говорит:
– Ты нас, Сысой Егорыч, не трогай. Мы люди тихие, осторожные, никогда ничего не болтаем излишнего. Нету у нас такой привычки. Я за этим слежу строго. Оставь ты нас, а мы и что знали, все забыли.
Покойно так говорит, без невров. И Ярмонкин ушел. Сказал: "Ладно, но штоб могила", и все вроде бы как обошлось. Еще неделя минула, бабы мои уж и забывать стали. А позавчера подалась моя Варвара по воду, а мимо идет сосед пьяный, Васька Кауркин, лодырь и озорник. Из кабака-те идет. У нас в Сосновке только питейная лавка, а в Вершинине кабак… И говорит он сестре:
– А Тайку твою того… приговорили…
Варвара так ведра и бросила:
– Кто приговорил, за что? Бай, пьяный черт!
– А братья Ярмонкины сказывали давеча. Водку мы вместях потребляли… Они и бают. Видала она, што ли, што не положено… Вобчем, конец ей таперь; братья сказали – удавят!
Варвара, как услыхала эти Васькины слова, спохватала дочь со внучкой и к батюшке. Даже избу не заперла. Переночевали они, а утром отец Матфей сам их на подводе в Сергач увез, спасибо ему за это и Божья благодарность. Из Сергача на дилижансе они вчера ко мне приехали и все это рассказали. А теперь дайте совет, ваше высокоблагородие: как им дальше жить?
– Дедушка, назовись-ка сперва.
– Лоллий Иванов Смыслов, ваше высокоблагородие.
– Так вот, Лоллий Иванович. Вопрос твой не простой. О том, что в Вершинине неладно, я знаю давно. Больше скажу: в нашей губернии таких еще три села. Сделать с ними что-то очень трудно, потому как там все заодно. Выселять бы надо такие общества в Сибирь, поголовно, до последнего человека. Но закона на это нет… Поэтому вычистить это поганое место насовсем, чтобы вам стало спокойнее, не получится. Но наказать и дать острастку – можно. Мы туда нагрянем. Пусть пока твои женщины у тебя поживут, неделю-другую. Когда им спокойно станет вернуться, я скажу.
Истопник долго молча смотрел на Благово, потом решился:
– Ваше высокоблагородие, а может, не надо? Лучше никак, чем так. Вы нагрянете, схватите кого-нито, пошумите, постращаете, да и уедете. Никто ведь в Сосновке полицейский пост не оставит. А их там три-на-сто человек, они сами кого хошь застращают. И каково будет Варваре туда вернуться? Зарежут их всех. Выждут какое время и зарежут.
– Лоллий Иваныч, я это понимаю. Просто приехать и сказать: да я вас в порошок сотру! – это делу не поможет. Надо так сказать, чтобы до печенок проняло, чтобы не вы боялись, а они. Это трудно и может не получиться, но средства такие у нас есть. Вот, здесь его превосходительство господин вице-губернатор. Власть. Он даст мне команду; считай, уже дал (Всеволожский при этих словах энергично кивнул). И мы займемся этим змеюшником. Дело ведь не только в твоей Варваре; давно там пора подмести… Сколько можно людей убивать?
Смыслов поблагодарил и ушел. Видно было, что речь Благово его не убедила и он сам теперь не рад, что затеял этот разговор. Как только дверь за ним закрылась, Всеволожский присел на освободившийся стул.
– Так как же это, Павел Афанасьич?
– Вы насчет Вершинина?
– Да. Неужели у нас годами существуют места, где безнаказанно душат людей? И как мы, власть, это допустили?
– Эх, Андрей Никитич. Кутайсов здесь высшая власть. Вот и ответ на ваш вопрос. А места, о которых вы говорите, существуют не годами, а столетиями. И не только в России. Понимаете, есть злые люди. Дьяволово отродье, чертово семя. Иногда, необъяснимым образом, они оказываются поселенными в одном месте, как будто нечистый их там нарочно собрал. В Италии, в Римской провинции, есть деревня Артена. Убийств в ней происходит в шесть раз больше, чем в среднем по стране, а разбоев – в тридцать! Почему – никто понять не может. Просто вся деревня сплошь состоит из негодяев, и тянется это аж с четырнадцатого века. А взять Ливорно! Город как город, но – главная итальянская клоака, и опять без видимых причин. Цивилизованная Франция ничуть не лучше: по границе Арденнского леса десятки деревень, в которых проезжего незнакомца зарежут средь бела дня и никто не выдаст убийц полиции. Множество людей пропало там бесследно и пропадает до сих пор, и власти ничего не могут с этим поделать.
У нас злые люди, увы, представлены в том же изобилии. Если одна такая фамилия на деревне, то общество, как вы знаете, может от нее отказаться. Тогда их в Сибирь, на поселение, по приговору сельского схода. Но иногда такие люди объединяются, чаще всего – исторически – из-за характера их прежних помещиков. Это самое страшное… Представьте себе целое село, состоящее из такого сброда. Более ста дворов, почти семьсот человек населения, и из них половина – такие, как Ярмонкины. Вторая половина, понятно, молчит. Попробуй скажи им хоть слово поперек! И так – с прошлого столетия.
Вершинино действительно особенное поселение. Начало всему, как я уже говорил, положили помещики. При Елизавете Петровне Вершинином владел отставной поручик Балкашин. До сих пор им в тех местах детей пугают… Выйдя в отставку, поручик собрал из своих крепостных целую банду числом более пятидесяти человек, вооружил их и вступил в настоящую войну со своими соседями. Вел себя при этом как средневековый германский барон: сжигал помещичьи усадьбы, угонял пленных и скот, уничтожал посевы, грабил и убивал проезжих. Одних дворян перебито было семнадцать человек, а крестьянские души никто и не считал. Длилось это почти десять лет, и для Балкашина совершенно безнаказанно. Петербург далеко, в губернии такие же кутайсовы, как наш, да и нравы были другие. И воспитал он таким образом целую плеяду душегубов… Наконец в 1767 году через Нижний проплывала Екатерина Великая, и ей пожаловались на этого выродка. Он как раз в этом году схватил, посадил на цепь и заморил голодом помещика Салтыкова, дальнего родственника первого фаворита Екатерины. Это была ошибка Балкашина. Его наконец схватили, посадили в острог, и он умер там под следствием. Ну, и… дело спустили на тормозах, когда не стало главного злодея. Но душегубы-то его остались! Выросло целое поколение людей, которые не умели ни пахать, ни сеять, зато ловко орудовали кистенем.
Вершинино отошло в казну, но ненадолго; при Павле Первом его выкупили братья Быдреевы. Тоже лихие оказались ребята! Быстро столковались со старой балкашинской гвардией и начали разбойничать на дорогах. Помещиков соседских уже не жгли – время другое настало, но пограбили изрядно. Через соседний Лукояновский уезд проходил старый Сибирский тракт, так они на нем царили шесть лет. Кончилось тем, что против братьев выслали военный отряд; состоялся форменный бой, в котором Быдреевы были убиты. После чего выяснилось, что они успели за год до этого законным образом отпустить всех своих крепостных на волю…
И получилось то, что получилось. Ничейное село, в котором сложились целые династии профессиональных разбойников. Народ там действительно злой и до чужих денег жадный. Помещика нет, священника нет, станового пристава нет – полное бандитское самоуправление. Как говорится, дружно перековали лемех на свайку. Все решают сход и староста – и сами понимаете как.
Расцвет душегубства пришелся в Вершинине на 1812 год. Тогда из Москвы на восток бежали толпы богатых людей, они везли с собой ценности и деньги. Нижний Новгород оказался переполнен беженцами и ранеными, и эвакуанты двинулись на Казань и Симбирск. Много их тогда пропало на тракте, а вершининские убийцы обогатились сказочно. Некоторые рода и по сей день живут теми запасами, отдавая деньги в рост скопцам в обеих столицах. Лет двадцать затем прошли тихо, а потом опять начали о них поговаривать, но вполголоса; прежних массовитых злодейств власть уже бы не потерпела. После 1862 года, когда выстроили железную дорогу Москва – Нижний, старый тракт потерял свое значение. Разбойничать стало труднее. На период ярмарки в губернию присылались – и присылаются, как вы знаете, и сейчас – казаки, на опасных местах устраивались заставы. И лиходелье у вершининцев стало как бы малозаметным, бытовым. Пропадают люди – ну и бог с ними…
– Понятно. Думаю, пора это прекратить навсегда. Если я правильно понял вашу реплику, вы хотите подослать им Лыкова в качестве наживки?
– Да. Лыков человек сильный, бывалый и решительный. И окажется там не с пустыми руками. Главное же – Алексей будет готов к нападению, а кто предупрежден, тот вооружен. Но все равно это опасно даже для него. Неподалеку мы, конечно, разместим полицейский отряд.
– Старик Смыслов прав – мало схватить одних только Ярмонкиных на месте преступления. Как вернуть в рамки закона целое сельское общество, которое развращалось сто лет?
– Ну, здесь все очень понятно. Нужны лишь настойчивость и последовательность властей.
– Это обещаю.
– Самое главное – перевести становую квартиру обратно в Вершинино и назначить на это опасное место подходящего человека.
– Таковой у вас имеется?
– Да. В Макарьевской части служит околоточным надзирателем Максим Палагута. Развитой, находчивый. Очень решительный! Не хуже Лыкова. Два Георгия за турецкую войну. Палагута любит принимать решения самостоятельно и, главное, все доводит до конца. В городе ему скучно и тесно, в сельском же стане, где он – хозяин, Максим развернется в достойную фигуру. Следует только назначить ему усиленный оклад приварочных денег. Согласитесь: служить в эдаком месте…
– Сделаем.
– Далее. Сельские стражники. Они должны быть родом из Вершинина. Не все же там убивцы и негодяи на семьсот человек! Есть и приличные, только им ходу не дают. Особое внимание следует обратить на недавно вышедших в запас солдат из гвардейских и хороших армейских полков. Ежели, например, человек честно отслужил в Нижегородском драгунском полку, его можно смело назначать в сельскую полицию. Имеющим боевой опыт отдавать предпочтение. И наконец, самый кадр сельской стражи должен быть расширен относительно норматива.
– Сделаем.
– Вот и все. У Палагуты не забалуешь! Этот чертяка никого не боится, он им задаст жару. Перешлет в каторгу десяток самых отъявленных, остальным острастка. Старосту, конечно, заменить, кабак закрыть. Я бы и волостное правление туда перевел, но это уже, кажется, лишнее.
– Что ж, Павел Афанасьевич. Пришлите ко мне в понедельник Палагуту, я посмотрю на него. И жду вас не позже среды с Каргером и Лыковым для обсуждения плана операции. Кутайсова я беру на себя.
Операция, как и положено, началась с разведки. Титус и Лыков, загримированные армянами, проехали через Вершинино днем. Возница (городовой Ничепоруков) попросился в кабак; седоки дозволили и сами зашли из любопытства.
Большое помещение питейного дома было в этот час полупустым. Довольно чисто, но накурено. На стойке – деревянный бочонок с водкой, на нем висят на длинных ручках четыре ковшика с мерами. Рядом бесплатная закуска: огурцы и черный хлеб. За спиной целовальника на полках запечатанные штофы с наливками и настойками. Тихо и покойно, только в углу у окна два мужика с красными лицами разогреваются стаканчиком да у стойки вполголоса беседуют трое крепких молодцов.
"Армяне" сели у входа и спросили белого квасу-суровца и каленых яиц. Возница же прямо за стойкой вылил в себя четушку "вдовьей слезы" и заел галантиром. Пока он это проделывал, парни поинтересовались:
– Кого везешь, дядя? Никак бусурман?
– Не, то армянские люди, они тоже в Христа верят.
– Богатые?
– Да не шибко. С торга возвращаются. Так, мелкая сошка…
Лыков, с завитыми и перекрашенными волосами, с восточными усиками и осмугленной кожей, был не похож сам на себя. Он незаметно осматривался и молчал. Титус же громко нес тарабарщину на придуманном им языке, то и дело вплетая в нее русские матерные слова. Выпили квасу, и он крикнул:
– Вай, дарагой, ехат пора, да?
И они укатили. Проехали через все Вершинино, нашли дом Ярмонкиных (четвертый с краю по правой стороне), осмотрели на ходу подступы. Большой, с покоеобразной связью, с высоким глухим забором, дом производил угрюмое впечатление. Далеко за ним, на задах, стоял ямный овин – туда и решили спрятать отряд. Собак у Сысоя Егоровича, по словам Тайки, не водилось, и вообще на селе их почти не было.
Отмыв в управлении лицо и волосы, Лыков стал готовиться к рискованной командировке. Панцирь – подарок приятеля Буффало – решил не надевать. Вдруг в кабаке кто вздумает похлопать его по спине… По легенде, Алексей должен появиться в Вершинине под видом недалекого болтливого приказчика, доставляющего в Нижний крупную сумму хозяйских денег. Он пришел в костюмно-гримерное депо сыскного отделения и оделся соответственно. Пустил по жилетке толстую цепь из польского серебра и приделал на нее недорогие часы. Обул сапоги бутылками, по моде. Кубовая рубаха и мешковатая поддевка скрывали атлетичную фигуру Лыкова и делали его на вид безобидным.
В левый карман штанов титулярный советник засунул "Смит-Вессон" с укороченным стволом (специальная модель для сыскных агентов), в правый – полицейский свисток. Взял в канцелярии под расписку полторы тысячи рублей крупными билетами. Сходил в Военный собор и поставил сам себе свечку за здравие. Все, можно ехать…
Приказчик появился в вершининском кабаке около семи вечера и был уже сильно выпимши. Он ехал из Ардатова в Сергач со знакомыми гуртовщиками, по пути с ними повздорил, и те высадили его из тарантаса прямо посреди деревенской улицы. Очень обиженный, парень кинул вслед гуртовщикам камень, выругался и пошел в кружало. Эту сцену наблюдал стоящий у входа худощавый субъект в сером армяке, с узким неприятным лицом. Выждав минуту, он сунулся следом. Приказчик, взъерошенный и сердитый, стукнул кулаком по стойке и приказал:
– Выпить! Немедля! Во-он туда. И закуски… самой наилучшей. Что есть из наилучшего, все неси. Запомни, хозяин – Алексей Николаевич Лыков чем попало не закусывает! Мы привыкли к самому наилучшему. А они… Они просто сволочь, скажу я так. Сволочь. Одно слово: скотогоны, черная кость. Без них доберусь; тьфу на эту ракалью!
Сухощавый послушал, кивнул из-за спины гостя кабатчику – тот понимающе сощурился – и тронул горлопана за рукав.
– Вы правы, это было очень неуважительно.
– Пошел к черту!
– Такого, сразу видать, сурьезного человека и ссадить. Рази с эдакими-то людьми неуважительно так поступают?
Приказчик вытаращил на сухощавого хмельные глаза:
– О! Слышу умные речи! И в вас сразу видать порядочного человека. Чего мы тогда стоим? Дозволяете вас угостить? Денег – как грязи…
И красноречиво похлопал себя по карману. При этих словах рыжий кудрявый мужик, игравший у окна с напарником в тавлею, оглянулся на хвастуна и неодобрительно покачал головой.
– За честь почту с вами выпить, – охотно отозвался прилипчивый субъект и крикнул кабатчику: – Мирон, оглох, что ли? Господин приказал: самого наилучшего.
Приказчик сделал капризное лицо:
– Мирон! Штоб тебя… Дежурный обед есть? "Депрэ" нумер сто тринадцать есть? Подавай скорее, видишь – мы пришли!
Подкатил прыщавый кабатчик, вытер грязной тряпкой грязный стол.
– Изволите ли знать, уважаемый господин, что дежурные обеды бывают только в городских трактирах, а здесь село. Портвейну у нас тоже нет-с, его в деревнях не пьют-с.
– Т-э-экс, – нахмурился гость. – Ну и дыра… А что есть?
– Требуха с огурцами, каленые яйца и гороховый кисель. Особливо для вашей чести могу подать жареные мозги с черной кашей, холодную осетрину и телячий галантир. Попить есть водка и еще наливки: полыновка, померанцевая и кабацкий ром. Вам, как важному гостю, позвольте порекомендовать рябину на коньяке. Производство фирмы "Спиридон Ногин с сыновьями", вышний сорт-с!
– Ша! Отменяю "депрэ" – неси рябиновую. С сыновьями. И эти… как их? Мозги. Осетровые. Каши не надо.
Кабатчик удалился и очень скоро вернулся с водкой и закуской. Собутыльники выпили по первой и дружно, не сговариваясь, встали.
– Лыков Алексей Николаевич, приказчик купца Редозубова.
– Ярмонкин Анисим Сысоевич, здешний крестьянин. Коим ветром, Алексей Николаич, в наши края?
– А вот! – Лыков вытащил из кармана поддевки толстый бумажник и громко шлепнул им об стол. – Полторы тыщи целковых! Хозяину выручку везу, продал его лес железной дороге. Таким вот доверием пользуюсь, да… А эти!
– Их бог накажет, – примиряюще сказал Ярмонкин. – Привыкли со скотами дело иметь, да и сами оскотинились. Давайте лучше еще по полчижика выпьем.
– Достойная мысль! – выкрикнул гость и пьяно рыгнул. – У вас, Анисим… э-э..
– Сысоевич.
– …Сысоич, я смотрю, очень правильный ход в мыслях имеется. Выпьем!
Опрокинули по второй, потом по третьей. Кудрявый мужик сдвинул шашки и смотрел на приказчика с нарастающим беспокойством. Тут как раз Анисим вышел на минуту по надобности на улицу, и Лыков остался один. Кудрявый быстро подбежал к нему и сказал вполголоса:
– Уходите отсюдова немедля, не то останетесь и без денег, и без жизни. Новый товарищ ваш – главный здесь разбойник. Бегите быстрее, до ближайшей деревни три версты, там люди порядочные, приютят, а здесь не надоть оставаться!
Тут с улицы вернулся Анисим, и не один. С ним вошел еще крестьянин: огромного роста и богатырского сложения, с маленькой головой и тяжелыми кулаками. Увидев, что рыжий о чем-то говорит с его "клиентом", Анисим заорал с порога: