- Кажется, какая-то родственница Ноэла член "Клуба Каудрей"?
- Его тетя. Ноэл согласился прийти к нам из-за нее, однако при условии, что часть собранных денег пойдет на "Актерский приют". Он глава приюта и, судя по всему, относится к своей должности всерьез. Полагаю, это станет очередным камнем преткновения - медсестрам теперь денег достанется еще меньше.
- Может получиться весьма забавный вечер: благотворительность, из-за которой люди готовы перегрызть друг другу глотки, анонимные письма… Это, пожалуй, позанятнее Ноэла в очередной сочиненной им для себя лакомой роли.
Джозефина игриво хлопнула Арчи по плечу:
- Пожалуйста, не изображай из себя циника. Мы ведь смотрели с тобой "Частную жизнь", и тебе эта пьеса очень понравилось. Больше того, я помню, как после спектакля, на вечеринке, когда с тобой заговорила Герти, ты просто онемел от благоговения, и мы все слышали, как гремели кусочки льда в ее бокале, который она попросила тебя подержать.
- Хорошо, хорошо. - Арчи поднял руки, сдаваясь, и они ступили на Кавендиш-сквер. - Я действительно питаю слабость к мисс Лоуренс, но на вечере постараюсь держать себя в узде. - Они остановились у входа в клуб. - Послушай, я пока не знаю, буду ли свободен в выходные, но мне бы хотелось с тобой повидаться. У тебя уже есть на эти дни планы?
- Только еще немного поработать да заглянуть к девочкам, чтобы померить платье, которое они мне сшили к гала-представлению. Я даже толком не ведаю, что это за платье, но они уже соорудили для меня множество всяких нарядов и теперь наверняка знают, что мне по вкусу.
- Я его видел и думаю, ты не будешь разочарована. Позвонить тебе, когда я точнее узнаю о своих планах на уик-энд?
- Позвони. В "Одеоне" идет новый фильм Хичкока, можем пойти посмотреть.
- Отлично. Только не исключено, что я позвоню в последнюю минуту.
- Это не важно, я почти все время буду в клубе.
- А меня в него пустят, если я явлюсь не по делу?
- Только если я за тебя поручусь, так что ни слова больше о Гертруде Лоуренс.
Джозефина поцеловала его на прощание и взбежала по ступеням крыльца в клуб в гораздо лучшем настроении, чем когда из него уходила. Лифт по-прежнему не работал, и писательница стала нехотя подниматься по лестнице, размышляя о том, как стыдно стало бы за нее Селии Бэннерман, если бы она увидела, что Джозефина остановилась на втором пролете, чтобы отдышаться, - выпускницам Энсти, даже стоявшим на пороге среднего возраста, задыхаться было не положено.
Пристыженная, она поспешила на третий этаж, где с удивлением обнаружила, что дверь в ее комнату приоткрыта. В комнате горел свет, хотя Джозефина была уверена, что, уходя, его погасила, и она тут же вспомнила о злобных письмах, которые лежали в квартире у Арчи, но, как ей еще недавно казалось, не имели к ней никакого отношения. Джозефина осторожно приоткрыла дверь чуть шире. На ее письменном столе горела лампа, а возле кресла стояла девушка - та самая, что уронила на землю ее покупки, - и водила глазами по страницам, оставленным Джозефиной перед уходом рядом с пишущей машинкой.
- Что вы здесь делаете в такое позднее время? - спросила писательница с облегчением и одновременно с некоторой досадой.
Девушка подпрыгнула словно ошпаренная и уронила страницы на пол. Когда она повернулась к Джозефине, лицо у нее было заплакано.
- Простите меня, мисс. Я вам принесла ту вазу, которую вы просили, и я… Я только… - Не в силах сдержать слезы, девушка, проскочив мимо Джозефины, побежала по коридору к лестнице.
Писательница, все еще не оправившись от случившегося, бегло оглядела комнату - убедиться, что все на месте, - и наклонилась, чтобы собрать с пола рассыпавшиеся листы.
Она сложила их по порядку, заметив на последних страницах расплывшиеся чернила. "Именно эти страницы, наверное, и расстроили Люси", - подумала Джозефина, сердясь на себя за то, что оставила работу у всех на виду, и на девушку - за то, что она читала чужие для нее бумаги.
А может быть, в клубе еще что-то случилось? - внезапно встревожилась Джозефина. Она поспешила к главной лестнице в надежде вернуть Люси и поговорить с ней, но девушки и след простыл.
ГЛАВА 3
- Проклятая благотворительность! - Ронни захлопнула за собой дверь и тяжело оперлась на нее, точно спасалась от диких зверей. - Хотя, как говорится, благотворительность начинается с твоего собственного дома, но я не обязана вариться в ней с утра до ночи. Я не понимаю, почему мы так себя истязаем.
Леттис оторвала взгляд от эскиза, над которым работала, и принялась усердно полоскать кисточку в стоявшем у нее на столе стаффордширском кувшине - с отбитыми краями и отколотой ручкой, как и большинство коллекционируемых ею антикварных вещей.
- Веселей, милочка! - задорно воскликнула она. - Дело уже подходит к концу.
- Я знаю, что мы почти закончили костюмы, но кто-то… - Ронни бросила колкий взгляд на сестру. - Кто-то согласился сшить вечерние платья для благотворительниц и всю прибыль пожертвовать на благие дела. И теперь мы должны не только обшить всех, кто организует этот дурацкий вечер, но и весь чертов "Клуб Каудрей".
Леттис посмотрела на нее с молчаливым упреком.
- Я знаю, что женщин всего лишь восемь, но ощущение такое, будто это целый клуб.
- Не восемь, милочка, а семь. Джозефина не в счет. Так приятно будет с ней повидаться.
- Конечно, приятно. Только я не понимаю, как она может неделями жить на Кавендиш-сквер бок об бок с этими ведьмами.
- В этот раз Джозефина все равно не могла бы остановиться в нашем доме - здесь такой хаос, а на Мэйден-лейн еще того хуже. Она говорит, что в клубе ей намного удобнее.
- Удобно-то удобно, но такое скопище дам… - Ронни передернуло. - Обстановка там явно нездоровая. К тому же все они такие занудные. На примерках я едва не засыпаю. А примерки эти, кстати, ты нам из-за своего мягкосердечия и подсуропила.
- Я подумала: сшить им платья - благородный жест, - оправдывалась Леттис и, чтобы провести тонкую линию, облизнула кончик кисточки. - В конце концов, помочь медсестрам - доброе дело. К тому же члены комитета трудятся как проклятые, чтобы собрать для них деньги.
- Задницы просиживают, а не трудятся! Дуют шампанское и сплетничают!
- Я уверена, что они не только готовятся к вечеринкам…
- Конечно, нет. Два раза в год они меняют свои модные наряды на комбинезоны и воображают себя простыми работницами. Господи помилуй! - Ронни в отчаянии воздела руки к небу. - Я вовсе не против благородных жестов, но зачем же из-за них надрываться? - Она плюхнулась на стул и закурила сигарету. - Отдохнуть нам удастся, лишь когда мы замертво свалимся от усталости, верно? А ведь до Рождества еще надо подготовиться к балету Венди, и мы еще даже не приступали к "Горьким плодам", а режиссер может вот-вот попросить нас показать ему эскизы. Похоже, мы вообще забыли, что работаем в театре. Скоро Селия Бэннерман и Эмми Коуард в шелках и шифоне торжественно прошествуют к банку, чтобы положить туда денежки, а весь наш бизнес полетит к чертям собачьим.
- Ронни, голубушка, Бог с тобой! Не надо преувеличивать.
Раздался стук в дверь, и, не дожидаясь приглашения, в комнату просунулась хорошенькая черноволосая девушка - чья внешность скорее подходила для киноэкрана, чем для работы за швейной машинкой, - и Леттис, довольная тем, что может отдохнуть от тирад Ронни, приветливо ей улыбнулась:
- Что такое, Марджори?
- Миссис Ридер говорит, мисс, что у нас кончился черный стеклярус. И еще: только что позвонили из клуба и спросили: где образцы для аксессуаров. Вы, видно, сказали, что кто-то из нас занесет их на Кавендиш-сквер. Хотите, чтобы я убила сразу двух зайцев?
- Только в том случае, если мне самой дадут выбрать этих зайцев, - саркастично улыбнулась Ронни.
- Не обращайте на нее внимания. Сделайте это, пожалуйста, - сказала Леттис. - Это будет очень кстати. Правда, в "Дебенемсе" нам может понадобиться кое-что еще. Подождите минут пять, и я дам вам список.
Когда Марджори закрыла за собой дверь, Ронни возмущенно вскинула брови.
- Так я преувеличиваю?! Аксессуары? Да им стоит только щелкнуть своими элегантно наманикюренными пальчиками, и мы тут как тут. А для чего? Для самовосхваления полдюжины пресыщенных дам, которые не знают, на что им потратить свободное время и лишние деньги. Признайся: ты ведь знаешь, что я права. - Ронни поднялась со стула и заглянула сестре через плечо. - Боже мой, это просто здорово! - воскликнула она, восхищаясь тонкостью почти законченного эскиза. - Мы ведь это никому не отдаем, правда?
- Конечно, нет. - Леттис вырвала толстый лист бумаги из блокнота и помахала им в воздухе, чтобы высохла краска. - Пока ты тут разглагольствовала, я трудилась. - Она, самодовольно улыбаясь, протянула этот лист Ронни. - Похоже, что балет Венди продвигается без твоего участия. - Леттис, насладившись вспыхнувшим на лице Ронни изумлением, продолжила: - Как бы то ни было, благотворительность не всегда бескорыстна: мы взяли Марджори из тюрьмы на поруки, а она оказалась самой лучшей швеей из всех, что у нас когда-либо работали.
- Хорошо, хорошо, тут я с тобой абсолютно согласна. Но перевоспитание и интриги со сбором денег - две совершенно разные вещи. Я горжусь тем, что мы дали Марджори возможность начать новую жизнь и она уже не та нахальная девица, что в свое время явилась к нам в дом.
Леттис рассмеялась.
- Я уверена, что в том месте, откуда она пришла, без нахальства не обойтись. В любом случае я с удовольствием знакомлюсь с теми, кто мне по душе. - Она встала и подошла к стеклянной перегородке, отделявшей основную пошивочную мастерскую от маленькой художественной студии, в которой бок о бок трудились сестры. - И похоже, другим девушкам она тоже понравилась. Поначалу я думала, что они примут ее в штыки, но Марджори мгновенно освоилась. Трудно поверить, что она у нас работает всего полгода.
Ронни погасила сигарету и встала рядом с сестрой у стеклянной перегородки.
- Трудно поверить, что у нас все это есть. - Она обвела взглядом комнату, полную погруженных в работу женщин, трудившихся на пользу большого и успешного дела. Бизнес сестер теперь располагался в двух домах на Сент-Мартинс-лейн, и в нем уже было занято шестьдесят человек, включая тридцать швей, работавших на полную ставку. - За последние полтора года случилось невероятное, правда? Сначала "Гамлет", потом "Ромео" - такого спроса на нас никогда еще не было. С Джонни нам здорово повезло.
- И с Джозефиной тоже. Если бы не успех ее "Ричарда из Бордо", я не уверена, что мы бы сейчас с тобой наслаждались подобной независимостью.
Они принялись наблюдать, как их главная закройщица учила одну из новеньких кроить из тонкого, необыкновенной красоты крепа, подбадривая ее, когда та ошибалась, а потом терпеливо объясняя все с самого начала.
- Посмотри на Хильду, - любовно проговорила Ронни. - Помнишь, как она учила нас кроить и шить одежду? Хильда была племянницей деревенской портнихи, а мы не знали, с какой стороны браться за иголку. Кто мог бы тогда подумать, что мы добьемся подобного успеха?
- И я благодарю Бога, что Хильда все еще получает от работы такое же удовольствие, как и мы. Наверное, сейчас мы могли бы нанять любых закройщиц и любых мастеров, но, честное слово, мне кажется, если Хильда уйдет, наше дело развалится.
- Тогда будем молиться, чтобы она не ушла. И если благодаря нашей хорошей работе нам будет везти, как и прежде, мы сможем себе позволить кое-кому сшить платья и бесплатно. Шли эту девицу с образцами немедленно!
Леттис записала на листе бумаги все, что надо купить, и со списком в руке вошла в мастерскую.
- Попросите записать все это на наш счет. - Она отдала Марджори в руки пачку разноцветных лоскутов, чтобы та их рассортировала. - Отвези образцы в клуб, отдай их мисс Бэннерман и еще передай ей это письмо. У нас осталось всего несколько дней на переделки, так что, если можно, пусть она пришлет двух-трех женщин на примерку уже сегодня после полудня - тогда это ускорит дело. Но не задерживайтесь - у нас сегодня еще полно работы. Поезжайте на автобусе и вернитесь сюда не позже полудня.
- Заплатите за проезд и не забудьте вернуть сдачу, - подмигивая, крикнула ей Ронни. - Знаем мы вашего брата.
- Если бы вы, мисс, действительно знали, вы бы сгорели от стыда, - тоже подмигнув ей, добродушно ответила Марджори. - Скоро увидимся… если, конечно, меня кто-нибудь не переманит.
Марджори прошла по коридору к задней комнатушке, где девушки держали верхнюю одежду, и принялась рыться среди оставленных здесь утром пальто и шарфов в поисках своего скромного пальтишка. Какой только одежды тут не было: все стили и фасоны за последние двадцать лет, а то и больше. Сестры Мотли платили девушкам щедро, но те, купив однажды хорошее пальто, все же не могли себе позволить сменить его на новое только ради моды.
Эта одежда всевозможных форм и размеров напомнила Марджори ее последний день в тюрьме. Она шла вдоль открытых кабинок с одеждой для "выписки" отсидевшим срок, шла к собственной кабинке мимо нарядов, которым могла бы позавидовать любая распродажа ношеных вещей в Лондоне: юбки, нижние юбки, домашней вязки свитера, одни наряды невообразимо ярких цветов, другие - тусклые и выцветшие, одни - старые и в пятнах, другие - модные и почти не ношенные. Ее взгляд скользил от одной будущей жизни к другой, и наряды в этой жизни имели важное значение потому, что женщины возвращались к своему прошлому "я". Их больше не будут, как это принято в "Холлоуэе", причесывать под одну гребенку - после освобождения они смогут вернуть себе не только индивидуальность, но, возможно, и женственность.
Марджори нашла свое пальтишко, туго затянулась ремнем и вдруг вспомнила, как после последней отсидки в одной из кабинок увидела хорошенькую шубку: из нее уже вынули нафталин, и она выглядела как новенькая. Рядом на вешалке находилось черное крепдешиновое платье, а ниже на скамье располагались выстиранные и аккуратно сложенные черные шелковые трусы, чулки и бледно-розовый бюстгальтер. Марджори на мгновение замерла, завороженная непривычного вида одеждой, пытаясь вообразить прикосновение этого тонкого белья к собственной коже. К какой бы она возвращалась жизни, если бы ей принадлежали такие вещи? Но не успела ответить на свой вопрос, поскольку надзирательница резко подтолкнула ее вперед, к самым последним в ряду кабинкам, и она уже снова была Марджори Бейкер - одна из самых ярких личностей в здешней тюрьме и ничем не примечательное существо за ее воротами. Вид собственной одежды мгновенно рассыпал в прах все ее иллюзии, если таковые еще у нее оставались. В ее кабинке в вешалке никакой нужды не имелось: потертая шерстяная кофта, подаренная кем-то старая юбка, растянутые чулки, заштопанные и снова порванные - прямо как ее жизнь, - все это было свалено в бесформенную кучу на стуле. Марджори забрали в "Холлоуэй" зимой, а сейчас на дворе стоял май, но никто из ее домашних не позаботился принести одежду, более подходящую для весенней погоды, а согласиться на вещи из тюремного благотворительного магазина ей не позволяла гордость.
Стряхнув воспоминания, Марджори взяла в руки пакет и конверты, но в последнюю минуту заметила торчащую из чьего-то кармана помаду, положила пакет на пол и накрасилась. Она могла бы вытащить из чужих карманов парочку шиллингов, но подумают скорее всего именно на нее. К тому же у Марджори никогда не хватало духа воровать у своих. Она внимательно посмотрела на отражение в маленькой пудренице, которую кто-то любезно оставил на виду, и положила помаду на место.
Даже через полгода после освобождения Марджори никак не могла выбросить из головы воспоминания о поразившей ее тогда одежде. В этом-то, как говаривала мать, и была ее беда, и она знала, что мать не ошибалась. Марджори никогда не довольствовалась тем, что имела. Ей всегда хотелось большего.
"Правда, до недавнего времени у меня ничего такого и не имелось, чем можно было бы довольствоваться", - подумала она, осторожно спускаясь по железной лестнице, выходившей к расположенному позади дома мощенному булыжником внутреннему дворику. Марджори выросла на Кэмпбелл-роуд, что было не самым удачным вступлением в жизнь - стоило об этом упомянуть любому работодателю, и шансов получить работу у тебя как не бывало. В доме номер тридцать пять жило семь семей; Бейкеры занимали комнату на верхнем этаже напротив семьи точильщика ножей. В их трущобе не имелось ничего особенного - такими была усеяна вся их улица. И в мае, вскоре после того как Марджори вышла из тюрьмы, она вволю посмеялась, увидев, как на их улице к очередному празднику откуда-то вытащили и водрузили старое, скроенное из простыни знамя с надписью "Бедные, но преданные". Оно висело среди потрепанных флажков и выцветших национальных флагов, и Марджори, глядя на него, думала: "Преданные кому? Королю, который понятия не имеет об их существовании? Или общинной жизни старых добрых времен, когда их улица перебивалась как могла?" В такие лозунги могли верить лишь те, кто никогда здесь не жил. А, по мнению Марджори, единственное, что светило обитателям Кэмпбелл-роуд, это их соседка - "Холлоуэй". По крайней мере, благодаря удачному расположению тюрьмы, возвращаясь домой после отсидки, Марджори не надо было беспокоиться о плате за проезд.
Она пересекла Сент-Мартинс-лейн, прошла через Сесил-корт, прошагала мимо двух театров и оказалась на Чаринг-Кросс-роуд. Вдали Марджори заприметила автобус и, чтобы успеть на него, припустилась бежать к остановке. В это раннее утро людей вокруг почти не было, и она без труда успела к приходу автобуса. И хотя он оказался полупустой, мужчина, располагавшийся на одном из передних сидений нижнего яруса, уступил ей место. Марджори поблагодарила его вежливой улыбкой и, усевшись, уставилась в окно, чтобы он не подумал, будто его галантный поступок дает ему право завязать с ней беседу. Если она хоть чему-то и научилась от своего отца, так только тому, что на мужчин ни в чем в жизни полагаться нельзя. Давно поднаторев в умении их отваживать, Марджори сразу давала им понять, что ее привлекательная внешность вовсе не дает повода на что-то рассчитывать.
Отец ее, сколько она его помнила, всегда был страшным растратчиком. По ремеслу строитель, он без конца пропадал в Северном Лондоне, но весьма редко приносил домой больше тридцати шиллингов в неделю, а когда не работал, то за мелкие преступления сидел в тюрьме. Еще он был бабником - Марджори знала смысл этого слова задолго до того, как услышала само слово, - и в послевоенные годы сильно преуспел в своих ухлестываниях, пользуясь слабостью женщин, которые из-за нехватки мужчин сознавали, что замужество им не светит, и старались урвать хоть кусочек чужого счастья. Марджори ненавидела слабости отца и его дешевый оптимизм, но еще сильнее ненавидела мать за то, что она ему все позволяла. В том, что мать безропотно принимала свою судьбу, Марджори виделся прообраз и собственного будущего. Мысль о нем страшила ее больше, чем любая исходившая от властей угроза, и убеждала Марджори: полагайся только на саму себя, к чему бы это ни привело и какими бы неприятностями тебе ни грозило.