- Федор Кузьмич, по доброте своей, преувеличивает мои достоинства, но, чем смогу - попробую помочь, – любезно ответил Собакин.
- Анастасия Дмитриевна – моя племянница, почти что дочь, девятнадцати лет, – начал Арефьев, – позавчера вечером поехала тут рядом, рукой подать, в Страстной монастырь на вечернюю службу и не вернулась. Ждали всю ночь и почти весь вчерашний день. Я, конечно, разослал своих людей на поиски, но - безрезультатно. Вчера вечером сам поехал к Рушникову - мы с ним давние хорошие знакомые. Федор Кузьмич предложил обратиться к вам. Дело в том, что совсем скоро, на Красную горку , у моей племянницы назначена свадьба с Алексеем Григорьевичем Мелецким. О том, что Анастасия пропала, он пока ничего не знает и огласка гм… крайне не желательна. Это может скомпрометировать девушку накануне свадьбы.
- А если с ней случилось несчастье? – удивился Вильям Яковлевич.
- Надеюсь, что нет. Видите-ли, моя племянница имеет гм… несколько эксцентрический характер. Такие гм… неприятности с ней, к сожалению, уже случались.
- А именно?
- Анастасия с детских лет потеряла родителей. Это был мой родной брат с супругой. Оба они погибли заграницей, в одночасье, при внезапном сходе лавины во время их путешествия по швейцарским Альпам. Девочка после такого удара стала особенно нервной, ну, и позволяла себе иногда некоторую вольность. Она и при живых-то родителях часто пряталась в доме, да так, что её часами не могли найти. Затаится и сидит где-нибудь в чулане или платяном шкафу. Чуть что не по ней: убегала из дома пешком, в чём была, к своей тётке – нашей с братом старшей сестре, что живёт неподалёку, на Петровке. Всё это случалось из-за того, что ей не уступили в каком-нибудь безрассудном требовании. Такой уж у неё характер! До сих пор она часто пререкается со своей другой тёткой – родной сестрой её матери, которая живёт с нами и помогает воспитывать племянницу с тех пор, как девочка осиротела. Росла она, что называется, хлопотно. Вот, к примеру, в шестнадцать лет повезли мы её на бал в Благородное собрание. Ей, по всей вероятности, стало обидно, что её не оценили и мало ангажируют. Мне в тот вечер довелось много беседовать с его превосходительством генерал-губернатором. На какое-то время я отвлёкся от племянницы. А Настя, не предупредив ни меня, ни тётку, спустилась вниз, сама вызвала нашу карету и уехала домой. А мы с сестрой ещё битый час метались там по залам и лестницам, не понимая, куда она подевалась. Вышла неприятная огласка. Потом Настя плакала, просила прощения, но, сами понимаете, нервов на эти коллизии было истрачено уйма. Дальше – больше. Два года назад она опрометчиво дала себя увлечь молодому человеку низкого положения. Были слёзы, выяснения отношений между нами, близкими ей людьми, и этим юношей. Он принял отказ от дома и запрет общаться с Анастасией, как мне тогда казалось, очень достойно. А через неделю Настя поехала во французское ателье мадам Малюар, на Кузнецкий, и не вернулась к обеду. И только вечером принесли от неё записку, что она порывает с семьей ради этого человека. Горю нашему не было предела. Но буквально на следующий день, утром, она вернулась, заперлась у себя в комнате и никуда не выходила. Даже с родными тётками не хотела поделиться своими переживаниями. Мы посчитали за благо пригласить домой Настиного духовника – архимандрита Феогноста из Страстного монастыря. Переговорив с ней, он объявил, что тайну исповеди нарушать не станет, но как перед Богом заявляет, что девушка во многом виновата сама вследствие молодости и отчаянного характера. Никакого нечестия с ней не произошло, а посему, надо это дело поскорее забыть, что мы с облегчением и сделали. Прошло время, Настенька оправилась от душевного удара, повеселела и вот нашла себе достойную пару в спутники жизни – господина Мелецкого. Мы за неё были очень рады и вдруг - опять пропажа! Что ей сейчас в голову взбрело – неведомо! Огласки этого дела я боюсь из-за общественного осуждения – сами знаете, какова наша Москва! А, самое главное, из-за жениха. Уж больно он строгих нравственных правил. Как быть теперь – не знаю. Распутайте мне этот узел и верните Настеньку домой – век буду вашим должником, Вильям Яковлевич,– взмолился под конец Николай Матвеевич.
Собакин согласно кивнул.
- Я бы хотел задать вам несколько вопросов.
- Спрашивайте.
- А вы, Александр Прохорович, потрудитесь записывать сведения, – обратился Собакин к помощнику. - Как зовут и где можно найти первого, так сказать, претендента на руку вашей племянницы?
- Добромыслова? В то время он жил в Палашевском переулке у церкви Рождества Христова. Точнее не знаю. Служил приказчиком где-то в Гостином дворе . Там они с ней и познакомились.
- Он мог после той истории видится или переписываться с вашей племянницей?
- Точно не знаю, но скорее всего, нет. Очень уж Настя была на него обижена. Я так полагаю, что парень струсил и отступился от неё. Женщины такого не прощают.
- Теперь о женихе. Кто таков, где живет, чем занимается?
- Извольте. Алексей Григорьевич Мелецкий, тридцати шести лет, управляющий московского страхового общества. Имеет дела со строительными конторами по укладке железных дорог. Живет с матерью в собственном доме, на углу Поварской и Борисоглебского проезда.
- Расскажите теперь о вашей сестре.
- Моя сестра – Анна Матвеевна Арефьева, девица, уже в летах. Живёт своим домом – точнее - нашим родовым, на Петровке, напротив Высоко-Петровского монастыря. Она у нас затворница. Её дело: пост и молитва. Настеньку очень любит и это взаимно. Сейчас места себе не находит от беспокойства. Женщина она с характером. Я думаю, Настя в неё - такая же норовистая уродилась.
- У девушки есть близкие подруги?
- Нет, нету. Она, знаете ли, своенравна, как я уже сказал, и не терпит ничьих иных суждений, кроме своих. Да и воспитания она домашнего. Откуда им взяться, подругам-то?
- С вами в доме живёт её родственница со стороны матери?
- Да, моя свояченица, Лариса Аркадьевна Турусова. Она одинока, хорошо образована, благочестива. В воспитании Анастасии я во всём полагаюсь на неё и ни разу не пожалел об этом.
- Вы говорили, что они не всегда ладят между собой.
- Чего не бывает между своими! Лара не терпит современного вольнодумства, распущенности и развязности нынешней молодежи. Она, например, ярая противница увлечения Насти французскими романами. Отсюда и столкновения. А так – они замечательно ладят и, поверьте мне, для Ларисы Аркадьевны исчезновение племянницы такой же страшный удар, как и для меня.
- Значит, между Анастасией Дмитриевной и вами, её близкими, в последнее время не было никаких ссор?
- Никаких.
- Кто в вашем доме бывает запросто? С кем общение девушки не было стеснено светскими рамками? Кроме жениха, конечно.
- Запросто только три человека бывают у нас в доме. Михаил Лаврентьевич Зяблицкий, наш домашний доктор и мой добрый друг. Человек он образованный, передовых научных взглядов, интересный собеседник. Это мой серьезный противник по игре в шахматы. Трудится он в Анатомическом театре Московского Университета и имеет небольшую частную практику.
- Женат?
- Убежденный холостяк.
- Кто ещё?
- Мой управляющий – немецкий инженер Людвиг Иоганн Шварц. На наш лад – Людвиг Иванович. Я выписал его из Германии, когда дело мое расширилось, и потребовался помощник европейского уровня. Это исключительно честный, хорошо знающий своё дело, специалист. Живёт он здесь же, во флигеле. Мне это удобно.
- Женат?
- Его жена и двое детей в Дрездене. Это, знаете ли, было моим условием. Не люблю, когда подчиненный на таком ответственном месте отвлекается на семью.
- Положим, здесь может быть перекос в другую сторону: тоска по дому, родным.
- Ни в коем случае. Он два раза в год уезжает на три недели к семье и тем удовлетворён. Жалованье у него немалое, живет на всём готовом.
- С Анастасией Дмитриевной он часто видится?
- Очень редко, так как этот человек приехал сюда работать, а не с девицами беседовать. Повторяю – очень редко. Иногда это бывает здесь, в гостиной, где мы собираемся семьей или за столом, на праздники.
- Кто третий?
- Надежда Петровна, вдова моего старого товарища – Филиппа Макаровича Залесского. Это во всех отношениях превосходная женщина ничем не может быть полезна в поисках Настеньки. Надежда Петровна не близка с моей племянницей в силу возрастных барьеров и разности интересов.
- А с кем же госпожа Залесская у вас дружит?
- Я с ней дружен. Лариса Аркадьевна тоже с ней общается. Правда, меньше чем я, – заблеял Николай Матвеевич. – Одним словом: я считаю своим долгом поддержать вдову моего умершего друга.
Пристально взглянув на вдруг смешавшегося хозяина, Вильям Яковлевич спросил:
- Ваша племянница не страдает родственной ревностью по отношению к вам?
- Что вы! Боже сохрани! Спросите, у кого хотите. Она уже взрослая и живет своею жизнью. Я бы никогда не нарушил её покой, если бы знал, что это может задеть или ранить девушку. В память о моём дорогом брате и по родственному чувству – интересы Анастасии для меня превыше всего. В конце концов, сделать её счастливой – мой долг.
- С кем она уехала в монастырь в тот день?
- С моей сестрой, Анной Матвеевной. Точнее – каждая ехала своим экипажем, а на службе они стояли вместе. Потом Анюта попрощалась с племянницей и уехала домой. А Настенька куда-то пропала.
Голос Арефьева дрогнул, но он продолжал:
- Анастасию всегда возит кучер Онисим – человек абсолютно преданный нашей семье. Мы его взяли из деревни ещё подростком. Он сказал, что ждал её ещё с полчаса после того, как отзвонили конец службы. Это значит, что было около восьми. Потом он пошёл в собор посмотреть, в чём дело. Все прихожане уже разошлись, а отец Феогност сказал, что после службы он её не видел.
- Так. Теперь, Николай Матвеевич, я бы хотел поговорить с вашей свояченицей.
- Конечно-конечно. Я сам за ней схожу.
После ухода Арефьева молодой человек произнёс громким шёпотом:
- Я думаю, что дело было так…
- Тс! Мой друг, никогда не высказывайте ваших соображений на месте опроса свидетелей. Запомните это. Запаситесь терпением. У нас будет время для обсуждения ваших версий.
Хозяин дома вернулся быстро. За ним в комнату вошла дама лет тридцати, затянутая в тёмно-синее платье с плиссированной грудью и множеством в ряд мелких перламутровых пуговиц. Тёмные волосы женщины были стянуты на затылке в тугой узел и убраны под тонкую сетку. На носу красовалось внушительное пенсне на чёрном шнурке. Лицо было бледное, безбровое и оживлялось лишь красиво очерченными губами, как бы случайно попавшими к столь заурядной личности.
Собакин оценивающе скользнул взглядом по фигуре женщины и перевёл глаза на Николая Матвеевича. Тот с большим почтением усадил родственницу в кресло. Оба посетителя встали и представились. Дама, со своей стороны, внимательно рассматривала гостей, ничуть не стесняясь своего пристального взгляда.
Собакин изобразил на лице максимальную благожелательность и спросил:
- Лариса Аркадьевна, на ваш взгляд, что могло случиться с вашей племянницей?
- Право, не знаю. Я в таком же недоумении, как и Николай Матвеевич. Я в отчаянии…
Сказано это было плаксивым голосом, который под конец фразы дрогнул, и из-под пенсне капнула слеза.
- Лара, не надо! – наклонился к ней Арефьев.
- Ах, простите, – уткнувшись носом в кружевной платок, сказала Турусова. - Слушаю вас, спрашивайте.
- Вы ничего странного в поведении Анастасии Дмитриевны за последнее время не замечали? Может она с кем-нибудь тайно встречалась или переписывалась?
- Нет, ничего особенного не припоминаю. Всё было как всегда. Одну мы её редко куда отпускаем и всегда знаем, где она и с кем. В последнее время, возможно, была чуть бо;льшая суета из-за предстоящей свадьбы. Знаете, приданое надо было купить, приглашения сделать, свадебное платье заказать. А что касается её переписки… Почта, которая к нам приходит, складывается в вестибюле на китайском столике для визиток и все домашние сами забирают свою корреспонденцию. Никаких писем для Насти я не видела, кроме записок с цветами от жениха. А, впрочем, надо спросить у горничной – может она что-то видела и знает.
- А что жених? – обратился Вильям Яковлевич к обоим родственникам. – Как вы ему объясняете отсутствие невесты?
- На наше счастье он в отъезде по делам, в Петербурге. Вернется к субботе, через четыре дня. Очень надеемся до его приезда найти Настю, – ответил Николай Матвеевич.
- Хм. Вы хотите, чтобы я нашёл девушку за четыре дня?
- Десять тысяч рублей за достоверную информацию о её местопребывании. Еще столько же, если за эти четыре дня она будет дома, – срывающимся голосом проговорил Арефьев.
- А в случае смерти?
Турусова судорожно всхлипнула.
- В любом случае я хочу знать, где моя племянница и что произошло. Но, я полагаю, что всё это крайности. Здесь какое-то недоразумение, девичий каприз – не больше.
- Лариса Аркадьевна, в чём была одета Анастасия Дмитриевна, когда уезжала в церковь? Не было ли при ней в тот день чего-либо лишнего? Саквояжа, например?
- Нет. В руках у неё ничего не было. Я проводила её до входной двери: мы обсуждали меню свадебного обеда. Она была в тёмно-синем платье, суконной накидке с норковой опушкой. На ногах - замшевые серые ботики . На голове – синяя бархатная шляпка с серым пёрышком.
- На ней были какие-нибудь драгоценности?
- Только жемчужные золотые серьги. Колец она не любит.
- Сколько могут стоить такие серьги?
- Они были куплены ей к последнему Рождеству и стоили сто восемьдесят рублей, – ответил Арефьев.
- А деньги у нее с собой были?
- Только мелочь для подаяния, - покачал головой Арефьев. - Я сразу проверил: все деньги в её шкатулке оказались на месте.
- Теперь позовите горничную, – попросил Собакин.
- Если я больше не нужна, - Турусова встала, – то хотела бы удалиться, - она повернулась к сыщикам. - Надеюсь на вашу помощь, господа. Наташу я вам сейчас пришлю.
Вошла опрятная молоденькая девушка в белом переднике и наколке. Поздоровалась, косясь на хозяина.
- Милая, ты ничего необычного не замечала за своей хозяйкой в последнее время? Например, взволнованность, тревогу, раздражение?
- Замечала, господин хороший. Я всё время замечаю за Настасьей Дмитривной взволнованность и раздражение. Завсегда это у них бывает.
Покраснев, Николай Матвеевич ввернул:
- Это она имеет в виду э… сложный характер племянницы.
- Да уж, ваша правда, барин. У барышни – характер, – продолжала горничная. – Чуть что не по ней…
- Извини, милая, - перебил её сыщик, – за последнее время что-нибудь было необычное в её поведении?
- Я не знаю. Со мной они не говорят ни о чём. Я делаю свою работу: приберу, подам что велят, причешу, когда надо и всё.
- А в комнате барышни всё на месте с тех пор, как её нет?
- Рыться в чужом мы не приучены, а так, по виду, вроде бы всё на местах.
- Какие письма получала твоя хозяйка в последнее время?
- Не знаю я никаких писем. Последнее время цветных букетов и корзин приносят много. Это от ихнего жениха. Умучаешься с ними возиться. И не жалко им по холодной поре такие деньги на траву переводить!
- Откуда знаете, что букеты от жениха?
- Так в них всегда его карточка вставлена с золотым уголком и написано чтой-то красными чернилами. Такая у них манера. А боле ничего не знаю.
Следующим пригласили кучера. Вошел небольшой, жилистый мужичок, с обветренным и уже загорелым лицом, на первом весеннем солнце.
- Здравия желаю, – сказал он, теребя мятый картуз в больших узловатых руках.
- Скажи, Онисим, - начал Собакин. – Куда ты возил барышню в последнее время и с кем?
- Везде возил, куда надо было. На Кузнецкий, по разным магазинам, почитай, каждый день. На Варварку возил, в Гостиный двор, к господину Мелецкому на Поварскую. Ещё на прогулку возил их в Нескучный сад и с женихом в Петровский театр .
- А в монастырь?
- В Страстной они всегда одни ездиют. Там барышня сходится со своей тётушкой – Анной Матвевной, и они уже вместе идут на службу. Недавно вот на Пасху возил туда всех: и Николая Матвеича, и Ларису Аркадьну, и Настасью Дмитривну, – рассказывал кучер.
- А позавчера как было дело?
- Обныкновенно: сели – поехали. У монастыря, на площади я встал, как обычно, справа, где проезда меньше, чтоб не затолкали. Барышни ушли-с, а мы, значит, с Захаром, кучером Анны Матвевны, остались ждать.
- Что ж так и сидели два часа?
- Почему "сидели"? Мальчонке знакомому из скобяной лавки, Антипке, гривенник дали, чтоб за экипажами приглядел, а сами пошли в трактир. Он рядом совсем, в начале Малой Дмитровки. Посидели, чаю попили с сушками. Это не впервой, а завсегда так бывает. Нам на это от хозяев разрешение дадено. Как стали вызванивать конец службы – мы вернулись назад. Вскорости Анна Матвевна вышли и Захар её увёз, а я ещё с полчаса сидел. Ну а потом уж, пошёл узнать, в чём задержка.
- А почему сразу не пошёл?
-Так они говорили, что к батюшке едут, а поговорить можно только опосля службы. Подумал, может, заговорились.
- Что дальше было?
- Зашёл я в соборную церковь, а там уж и нет никого. Пошёл искать отца Феогноста. Сестрички мне сказали, что он в трапезной. Христа ради, через послушницу, добился архимандрита. Так мол и так – куда-то запропастилась Настасья Дмитривна. А он сказал, что ничего не знает, и после службы она к нему не подходила. Я туда – сюда побегал и бросился домой докладывать хозяину. Вот и всё.
- Хорошо, иди. Ежели, что вспомнишь ещё, тебе скажут, как меня найти, – сказал сыщик. – А теперь мне хотелось бы взглянуть на комнату Анастасии Дмитриевны.
Это была не одна, а три, соединённые между собой, комнаты: гостиная, спальня и туалетная.
Везде хороший вкус, достаток и идеальный порядок. Много, уже подвявших, букетов. После тщательного осмотра личного бюро, кроме нежных записок от жениха, рекламных объявлений французских товаров и альбома с коллекцией праздничных открыток, ничего не было. Не нашли даже традиционного для этого возраста девичьего дневника.
- У неё его нет. Она сожгла свой дневник после случая с Добронравовым, – пожал плечами Арефьев. – Скрытничает, боится, наверное, что мы его прочитаем.
Вернувшись с Николаем Матвеевичем в гостиную, Собакин попросил позвать управляющего. Пришел немец. Это был немец и по внешности и по натуре: сдержанный, обстоятельный, выутюженный. Выше среднего роста, плотного сложения, с толстой короткой шеей и внимательными серыми глазами, которые смотрели насторожено. Представив сыщиков, хозяин, сославшись на дела, ретировался: не стал смущать подчинённого.
- Вы можете говорить по-русски? – спросил Вильям Яковлевич на хорошем немецком.
- Да, – уверенно ответил тот. – Я понимаю и объясняюсь удовлетворительно.
И в самом деле, его речь была благозвучна и без ошибок.
- Как бы вы охарактеризовали племянницу вашего хозяина?