* * *
– Очень великодушно, я имею в виду этот дар аббата Милани, не так ли?
Сверкая глазками за стеклами маленьких очков, старательно выговаривая итальянские слова и сделав ошибку только в имени аббата Мелани, в своей конторе нас встретил нотариус, однако, к сожалению, было совершенно неясно, утверждает он или же спрашивает.
За время непродолжительной прогулки пешком по снегу у нас заледенели руки и ноги. Ужасная зима 1709 года, поставившая мою семью в Риме на колени, была мелочью по сравнению с этим холодом, и я понял, что тяжелые пелерины, которые я приобрел перед отъездом, защищают не лучше луковой шелухи. Клоридию мучили приступы кашля.
– О да, не так ли, – снова повторил нотариус. После того как мы сняли пелерины, он вынудил нас еще и разуться, а затем сесть напротив него. Симонис остался ждать нас в прихожей.
Пока мы наслаждались теплом от большой роскошной печи из украшенного майоликой чугуна, подобной которой я не видел никогда в жизни, он принялся перелистывать папку, подписанную готическим шрифтом.
Мы с Клоридией напряженно наблюдали за тем, как его пальцы торопливо перебирают страницы. Моя бедная жена приложила руку к виску: я понял, что у нее снова началась ужасная головная боль, которая мучила ее с тех пор, как мы стали жить в нищете. Какое же известие могут таить эти листки бумаги? Написано ли там о конце нашим мучениям или же опять – всего лишь злая шутка? Я чувствовал, как от страха мой желудок сжался в комок.
– Документы все: письмо о рождении, договор о покупке и в первую очередь привилегия, – наконец сказал нотариус, наполовину на немецком, наполовину на итальянском. – Прошу господ очень проверить, правильно ли поставлены даты, – добавил он, протягивая мне документы, значение которых я, честно говоря, еще не понял. – Синьор аббат Милани, ваш благодетель…
– Мелани, – поправил я его, хорошо зная, что подпись Атто является вполне достаточным поводом для подобных ошибок.
– Ага, правильно, – сказал он, внимательно изучив бумагу. – Как я уже говорил, синьор аббат Мелани и его уполномоченные сделали все тщательно и точно. Однако двор крайне строг: во всем должен быть свой порядок.
– Двор? – с надеждой переспросил я.
– Если двор вас отвергнет, дарственная не может считаться действительной, – добавил нотариус, – однако теперь прочтите же это письмо о рождении и скажите, все ли данные верны.
С этими словами он протянул мне первый из двух документов, который, к моему немалому удивлению, оказался свидетельством о рождении на мое имя, где указывались день, месяц, год и место, а также отец и мать. Это было действительно странно, потому что я, будучи сиротой, и сам не знал, когда, где и кто меня родил.
– Вот это – свидетельство о присвоении ученику мастера ремесленной квалификации, – настоятельно произнес наш собеседник, который, выглянув в окно, внезапно заторопился. – Двор крайне строг, повторю вам снова. Особенно в том, что касается вашей квалификации; в противном случае гильдия может создать вам трудности.
– Гильдия? – спросил я, не имея ни малейшего понятия, о чем идет речь.
– А теперь продолжим, ибо время не терпит. Вопросы зададите потом.
Я бы охотно сказал ему, что я еще не понял, зачем нужны эти, очевидно, поддельные документы. И потом, речь нотариуса ни капельки не объясняла, в чем именно заключается дар аббата Мелани. Но я повиновался и удержался от дальнейших расспросов. Клоридия тоже молчала, взгляд ее был затуманен пеленой боли и легочного нездоровья.
– Привилегия же менее спешна: я лично могу выступить гарантом вашей законности. Поскольку время поджимает, вы сможете рассмотреть документ в карете.
– В карете? – удивилась Клоридия. – Куда мы едем?
– Проверить правильность того, что содержится в договоре купли-продажи, а куда же еще? – ответил нотариус, словно это было само собой разумеющимся, поднимаясь и веля нам следовать за ним.
Вот так и случилось, что мы вышли из конторы нотариуса, куда вступали с тысячей надежд, с таким же количеством незаданных вопросов.
* * *
Мы немало удивились, когда карета с Клоридией, Симонисом, нотариусом и мною выехала за пределы центра города. Вскоре она добралась до ограждающей город стены и через ворота покинула столицу, оказавшись на заснеженной равнине.
Во время поездки моя жена от холода забилась в угол, а Симонис смотрел в окно с ничего не выражающим взглядом. Я задумчиво рассматривал нотариуса. Похоже было, что он спешит; однако, что именно он собирается делать, было совершенно непонятно. Очевидно, что те два документа, которые он мне вручил, были подделаны по всем правилам, и сделал это аббат Мелани. Атто – я хорошо помнил это – был весьма искушен в подделке бумаг, даже таких важных, как эти… Признаю, здесь его намерения не были странны: он просто хотел, чтобы дарственная была действительной. Нотариус ответил на мой взгляд:
– О да, я знаю, какие вопросы вы себе задаете, и прошу прощения, что не подумал об этом раньше. Теперь самое время объяснить вам, куда мы направляемся.
"Ну, наконец-то", – подумал я, а Клоридия, тут же пришедшая в себя, употребила остатки сил на то, чтобы выпрямиться на сиденье и послушать, что нам сейчас скажет нотариус.
– Прежде всего, следовало бы немного избавить вашу супругу от тягот дороги, рассказав ей о внешней стороне и сути столицы империи, – помпезно начал нотариус, очевидно, гордясь своей родиной. – Окруженная кольцом стены полностью, здесь находится большая свободная местность из выровненной почвы и безо всякой растительности, которая в случае нападения позволяет обстреливать войска осаждающих. К востоку от города протекает река Дунай, которая, извиваясь, течет с севера на юг и с запада на восток, образуя при этом множество островков, топей и болот. Дальше на восток, за влажными лагуноподобными областями начинается равнина, простирающаяся беспрепятственно до королевства Польского и до империи русского царя. Item на юге простирается ровная полоса, которая приведет нас в Каринтию, тот регион, который граничит с Италией, откуда вы сами и прибыли. На западе же и на севере город окружен поросшими лесом горами, самой высокой из которых является гора Каленберг, самый дальний отрог Альп, отвесно возвышающийся над Дунаем, бастион Запада, глядящий на восточную равнину Паннонии.
Речь нотариуса была очень милой, вот только лицо Клоридии все больше и больше мрачнело, да и я со все возрастающим страхом размышлял о величине и роде дара. Ах, если бы этот чудной нотариус наконец решился поведать нам, в чем он заключается!
– Я знаю, о чем вы думаете, – сказал он в этот миг, прерывая орографическую лекцию о Вене и обращаясь ко мне. – Вы задаетесь вопросом, какого рода дар вашего благодетеля и какова его ценность. Что ж: как вы сами можете прочесть в привилегии, – пояснил он, очень осторожно протягивая нам один из документов, – аббат Мелани устроил вам – с местожительством в Жозефине, пригороде неподалеку от Михаэлеркирхе, куда мы в данный момент направляемся, – должность привилегированного мастера.
– Что это означает? – одновременно спросили мы с Клоридией.
– Это ясно как божий день: привилегированный. С позволения двора или, если вам будет угодно, декретом императора, вы вольны стать мастером.
Мы вопросительно смотрели на него.
– Это необходимо, поскольку вы не являетесь гражданином Вены, – продолжал нотариус. – Поскольку императору срочно, очень срочно нужны ваши услуги, ваш благодетель великодушно испросил для вас при дворе ремесленную привилегию и получил ее, – заключил он, не замечая, что все еще не ответил на самый главный вопрос.
– И на что же? – настаивала Клоридия, скептично, но с надеждой ожидая дальнейших слов нотариуса.
– На право заниматься ремеслом, конечно же! А также право быть принятым в гильдию, – нетерпеливо пояснил нотариус, глядя на нас так, словно мы дикари, которые, невзирая на всю его предупредительность, почему-то не торопятся с благодарностями.
Как я со временем узнал, жители Вены, когда дело касается чужаков, часто путают недостаточное знание языка с недостатком воспитания и сообразительности.
Резкая реакция нотариуса заставила мою ослабшую жену умолкнуть. Она и без того опасалась рассердить его и тем самым вызвать ненужные трудности, которые осложнят нам доступ к желанному, загадочному и находящемуся уже в пределах досягаемости подарку Атто.
Каким же мастером я стал? В чем заключается ремесло, занятие которым милостиво разрешил мне император, хотя я не был гражданином Вены? И прежде всего, какие услуги нужны доброму правителю столь поспешно?
– Вы должны вести добродетельную, непорочную жизнь, чтобы как можно лучше выполнять свои обязанности и подавать хороший пример подмастерьям, – таинственно продолжал он. – И это еще не все: как вы можете прочесть в договоре купли-продажи, который аббат Мелани великодушно заключил от вашего имени, здесь перечислены дом, двор и виноградник! Какая невероятная щедрость! Но стойте, мы наконец прибьши. Как раз успели до сумерек!
И действительно, на дворе быстро темнело. Хотя день не так давно перевалил за полдень, в северных широтах темнота наступает очень рано и почти без предупреждения, особенно зимой. Так вот в чем причина спешки, которую проявил в своей конторе нотариус.
Я хотел спросить, в чем же заключаются дары, перечисленные в договоре купли-продажи, когда карета остановилась. Мы вышли. Перед нами стоял двухэтажный дом, похоже, нежилой. На двери висела блестящая новая вывеска, на которой было что-то написано готическим шрифтом.
– Ремесло IV, – прочел нам нотариус. – Ах да, я забыл уточнить: вам принадлежит ремесло номер четыре из двадцати семи уже концессионированных в императорской столице и ее окрестностях, и одно из пяти, которое недавно, по желанию его императорского величества Иосифа I, привилегией от 19 апреля 1707 года, было возведено в почетный ранг городского ремесла. Вашей задачей остается, конечно же, в качестве придворного адъюнкта удовлетворять срочные потребности императора: вам доверен уход и ответственность за императорским домом, который наш добрый повелитель намеревается восстановить в своем изначальном блеске.
После этого замечания нотариуса к Клоридии, с мрачным лицом шедшей позади нас, вернулась ее горделивая осанка и она пошла быстрее. Во мне тоже снова вспыхнула надежда: если ремесло, которое купил для нас Атто и мастером которого я должен стать, было учреждено не кем иным, как лично императором, и в городе их существует всего несколько, оговоренных декретом, мне же, кроме того – причем крайне срочно, – доверен уход ни много ни мало за домом императора, речь наверняка идет не о какой-то безделице.
– Что ж, господин нотариус, – медовым голоском спросила моя супруга, впервые за день улыбнувшись, – может быть, вы наконец скажете нам, о чем идет речь? В чем заключается деятельность, которой мой муж, благодаря щедрости аббата Мелани и доброте нашего императора, будет заниматься в этом прекрасном городе Вена?
– О, пардон, дорогая дама, я думал, вы уже поняли: подметальщик дымоходов.
– Прошу прощения?
– Да как же это по-итальянски? Мастер дымоходов… нет… трубоподметалыцик… Ах да – трубочист.
Мы услышали глухой стук. Клоридия упала наземь без памяти.
Вена: Столица и резиденция Императора
Четверг, 9 апреля 1711 года
День первый
Одиннадцатый час, когда ремесленники, секретари, преподаватели языка, подмастерья торговцев, лакеи и кучера обычно обедают
Я жадно прихлебывал горячий травяной настой, время от времени поглядывая на играющего мальчика, и листал ежедневник "Ноер Кракауер Календер" на 1711 год, случайно попавший мне в руки. Вскоре должно было пробить полдень, и я только что получил в трактире за скромную плату в восемь крейцеров плотный обед из семи тщательно сдобренных мясом блюд, которого хватило бы на десятерых мужчин (а с учетом моей комплекции и на двадцать). Здесь, в Вене, его подавали в любой день недели любому ремесленнику, в то время как в Риме это было доступно только князьям Церкви.
Еще каких-то пару месяцев назад я и представить себе не мог, что мой желудок можно так набить.
И я, ощущая, как обычно, целебное влияние улучшающего пищеварение настоя Клоридии, сонно опустился в свое красивое новенькое кресло из светло-зеленой полупарчи.
О да, в этом 1711 году после Рождества Христова, нашего Спасителя, или – как напоминал "Кракауер Календер" – в 5660 году от сотворения мира, 3707 году от первого праздника Пасхи, 2727 году со строительства храма Соломонова, 2302 году от пленения вавилонского, 2463 году от основания Рима Ромулом, 1757 году от основания Римской империи Юлием Цезарем, 1678 году от Воскресения Иисуса Христа, 1641 году от разрушения Иерусалима при Тите Веспасиане, 1582 году со времени введения сорокадневного поста и распоряжения святых отцов Церкви касательно того, что всех христиан должно крестить, 1122 году от основания Османской империи, 919 году от коронации Карла Великого, 612 году от захвата Иерусалима Готфридом Бульонским, 468 году с тех пор, как немецкий язык стал употребляться в официальных канцелярских записях вместо латыни, 340 году с изобретения ружья, 258 году с завоевания Константинополя неверными, 278 году с изобретения книгопечатания благодаря дарованию Иоганна Гутенберга из Майнца и 214 году с изобретения папье-маше Антоном и Михаилом Галицкими, 220 году с тех пор, как Христофор Колумб из Генуи открыл Новый Свет, 182 году с первой осады Вены турками и 28-м – со второй и последней, 129 году с момента корректировки григорианского календаря, 54 году с изобретения маятниковых часов, 61 году со дня рождения Климента XI, нашего папы, 33 году со дня рождения их императорского величества Иосифа I и 6 лет с тех пор, как он взошел на императорский престол, что ж, в этот блестящий год от Рождества Христова, который мы описываем, у нас с Клоридией наконец появилось кресло, даже два.
Они не были подарены нам доброй душой, мы купили их на выручку с нашего небольшого семейного предприятия и наслаждались ими в своем домике при монастыре августинок, где мы и продолжали жить, до тех пор пока не будут завершены работы по пристройке к дому в Жозефине.
В этот день, первый четверг после Пасхи, прошло почти два месяца со дня нашего прибытия в императорскую столицу, и в нашей жизни уже не было призрака голода, так сильно мучившего нас в Риме.
И все это благодаря моей работе трубочистом, точнее, привилегированного чистильщика дымоходов, как говорят здесь, где даже простонародье не отказывает себе в возможности украшать себя различными маленькими и большими титулами. То, что в Италии, как я уже говорил, считалось одним из самых низких и позорных занятий, здесь, в эрцгерцогстве Австрийском выше и ниже Энса, ценилось как искусство и имело немалый почет. Если там нас называли вестниками беды, то здесь все на улице соперничали за право воспользоваться нашими услугами, поскольку считалось, что это приносит счастье.
И кроме того, работая мастером-трубочистом, можно было заслужить высокоуважаемое общественное положение и получать завидные доходы. Поэтому могу сказать, что я не знаю другого такого занятия, которое бы, в зависимости от страны, так высоко ценилось бы или же, напротив, презиралось.
Здесь не было оборванных трубочистов, бродивших по городам в поисках хоть какой-нибудь работы и выпрашивавших теплого супа. Не использовался труд маленьких детей, которых забирали из самых бедных семей; никаких "fam, füm, frecc", то есть "голода, дыма, холода", трех черных кондотьеров, сопровождавших это несчастное ремесло в бедных альпийских долинах Северной Италии.
Нет, достаточно было просто оставить эти долины позади и попасть сюда, в город императора, чтобы узнать, что дела обстоят с точностью до наоборот: в Вене существовали исключительно оседлые трубочисты с солидными промысловыми свидетельствами, членством в гильдии, твердыми тарифами (двенадцать пфеннигов за обычную чистку), точно урегулированными степенями услуг (мастер, подмастерье или ученик) и домом с мастерской, часто даже, как вот в моем случае, с присовокупленным к нему двором и виноградником.
И, к моему немалому удивлению, трубочисты в Вене были исключительно итальянцами.
Первые пришли два столетия назад, вместе с архитекторами, распространявшими в Вене достижения итальянской архитектуры. Все более плотная застройка, впрочем, вела ко все возрастающему количеству пожаров, поэтому император Максимилиан I решил нанять трубочистов на постоянной основе. В главном здании нашей гильдии на стене висел документ, датированный 1512 годом, почитавшийся почти как реликвия: приказ императора нанять трубочистом некоего "Ганса Майланда", Джованни из Милана, первого нашего товарища по цеху.
Полтора столетия спустя мы завоевали здесь, в столице, настолько прочное место, что нам было даровано право заниматься ремеслом с позволения императора. Поскольку мы, итальянцы, привезли в империю искусство подметания каминов, то на протяжении вот уже двух сотен лет старались, чтобы все оставалось в наших руках. Мартини, Минети, Совинчо, Перфетта, Мартинолли, Имини, Цоппо, Тоскано, Тонду, Монфрина, Бисторта, Фрицци, де Цури, Гаттон, Кешетти, Альберини, Чекола, Коделли, Гарабано, Сартори, Цимара, Викари, Фазати, Феррари, Тошини, Сенестри, Николадони, Мацци, Буллоне, Поллони – вот имена, то и дело возникавшие на предприятиях чистильщиков дымоходов: все итальянцы, все в родстве друг с другом. Таким образом, ремесло трубочиста даже стало передаваться по наследству; оно переходило от отца к сыну, от тестя к зятю или к другому ближайшему родственнику или же, если не было родственников, ко второму мужу вдовы. Более того, ремесло можно было даже продать. Такая редкая и очень выгодная сделка стоила не менее двух тысяч гульденов, сумма, которую могли заработать лишь немногие ремесленники. Не проходило и дня, чтобы я не вспоминал о великодушном жесте аббата Мелани.
Если бы только мои соотечественники, трубочисты на итальянском полуострове, знали, в каком аду они живут и какой рай открывается здесь, по другую сторону Альп!
Я зарабатывал более чем достаточно. Каждому из трубочистов выделялся квартал или пригород. Мне, в свою очередь, повезло получить то предприятие, которое отвечало за район Жозефина, или же Йозефштадт, по имени нашего императора. Этот квартал, где жили скромные ремесленники, был расположен очень близко ко внутреннему городу, но также охватывал некоторые резиденции высшего дворянства, которые приносили за месяц больше, чем я заработал у себя на родине за всю свою жизнь.