* * *
К концу дня у меня скопилось большое количество бумаг, требующих оформления. Я, не разгибаясь, сидел за подготовкой проектов решений правительства, а также за рассмотрением почты. Около 7 часов вечера позвонил А. Н. Поскрёбышев и попросил зайти к нему, чтобы взять один документ для оформления. Я сразу же зашел к нему.
Поскребышев сидел у раскрытого окна и всё время прикладывался к стакану с "нарзаном". За окном был жаркий и душный вечер. Деревья под окнами стояли, не шелохнув листом, а в комнате, несмотря на открытые окна, не чувствовалось ни малейшего движения воздуха.
Я взял от Поскрёбышева бумагу. Это было очередное решение о присвоении воинских званий.
- Ну, что нового, Александр Николаевич? - спросил я. Поскрёбышев многозначительно посмотрел на меня и медлил с ответом. Обычно он откровенно делился со мной новостями, о которых знал сам.
- Что-нибудь есть важное?
- Предполагаю, да, - почти шепотом произнес Поскрёбышев. - "Хозяин", - кивнул он на дверь в кабинет Сталина, - только что в возбужденном состоянии разговаривал с Тимошенко… Видимо, вот-вот ожидается… Ну, сами догадываетесь что… Нападение немцев…
- На нас? - вырвалось у меня.
- А на кого же еще?
- Подумать только, что теперь начнется… - сказал я сокрушенно, испытывая огромную досаду. - Но, быть может, это еще напрасная тревога? Ведь на протяжении нескольких месяцев ходили слухи, что вот-вот на нас нападет Гитлер, но все это не сбывалось…
- А теперь, пожалуй, сбудется, - ответил Поскрёбышев. - Уж очень сегодня что-то забеспокоился "хозяин": вызвал к себе Тимошенко и Жукова и только что разговаривал с Тюленевым. Спрашивал у него, что сделано для приведения в боевую готовность противовоздушной обороны.
- Да… дело принимает серьезный оборот, - в замешательстве сказал я.
- То и дело поступают тревожные сигналы, - добавил Поскребышев. - Сталин вызвал к себе также московских руководителей Щербакова и Пронина. Приказал им в эту субботу задержать секретарей райкомов партии, которым запрещено выезжать за город. "Возможно нападение немцев", - предупредил он.
Позвонил правительственный телефон. Я вернулся к себе и долго находился под впечатлением сообщения Поскребышева. Тревожное чувство сохранилось, и я решил эту ночь провести у себя в кабинете. Но спал не более двух часов.
* * *
Ранним утром 22 июня мельком видел в коридоре Сталина. Он прибыл на работу после кратковременного сна. Вид у него был усталый, утомленный, грустный. Его рябое лицо осунулось. В нем проглядывалось подавленное настроение. Проходя мимо меня, он легким движением руки ответил на мое приветствие…
Спустя какое-то время многие сотрудники Кремля узнали грозную весть: началась война! Первым делом я зашел к Н. А. Вознесенскому, поскольку он, как первый заместитель Председателя СНК СССР, вел текущие дела по Совнаркому. Когда я вошел в кабинет, Вознесенский в этот момент разговаривал по телефону с кем-то из военного руководства.
- Позвоните мне еще через час, - сказал он и положил трубку на аппарат. Настроение у него было хмурое, но достаточно уверенное. Всматриваясь в моё лицо и напряженно о чем-то думая, он со сдержанным недовольством произнес:
- Вот видите, как нагло поступил Гитлер.
- Разбушевавшийся воробей человека не боится, - с оптимизмом заявил я.
Вознесенский долго и в упор посмотрел на меня и на вопрос: "Какие будут указания?" угрюмо ответил: "В данную минуту - пока никаких".
В это время в кабинет вошла Р. С. Землячка. Поздоровавшись с Вознесенским и со мной, она, огорченно качая головой, произнесла:
- Все-таки свершилось вероломство, Николай Алексеевич.
- Да, удар нанесен сильный и внезапно, - заметил Вознесенский.
- А я специально зашла к вам, чтобы спросить, какие новости на границе.
- Вчера поздно ночью стали поступать сообщения с западных границ, что в расположении немцев слышится усиленный шум моторов в различных направлениях и еще позднее из приграничных округов почти беспрерывно начали сообщать о действиях авиации противника и затем, что немецкие захватчики вторглись на советскую землю. Первое военное донесение было получено в 3 часа 30 минут утра от начальника штаба Западного округа генерала Климовских. Он доложил, что вражеские самолеты бомбят белорусские города. Тут же поступило донесение от начальника штаба Киевского округа генерала Пуркаева, который сообщил, что воздушные налеты совершены на города Украины. И, наконец, из донесения командующего Прибалтийским округом генерала Кузнецова стало известно о налетах вражеской авиации на Каунас и другие прибалтийские города.
Далее Вознесенский подробно рассказал о том, что в это время происходило в кабинете у Сталина. Причем этот его рассказ весьма совпадает с тем, что изложено в книге маршала Жукова "Воспоминания и размышления".
К 12 часам дня я находился в своем кабинете и с тяжелым чувством приготовился слушать по радио речь В. М. Молотова. Война опрокинула у всех обычный распорядок мыслей. На душе было неспокойно, тревожно. Серьезность тона речи Молотова красноречиво говорила о том положении, в каком оказалась наша Родина.
* * *
Примерно часа через два после правительственного сообщения мне позвонили из приемной Молотова и передали приглашение прийти к нему. Не успел я зайти в его кабинет, как сюда же вошел Сталин. Я хотел было удалиться, но Сталин сказал:
- Куда вы? Останьтесь здесь.
Я задержался у двери и стал ждать указаний.
- Ну и волновался ты, - произнес Сталин, обращаясь к Молотову, - но выступил хорошо.
- А мне казалось, что я сказал не так хорошо, - ответил тот.
Позвонил кремлевский телефон. Молотов взял трубку и посмотрел на Сталина:
- Тебя разыскивает Тимошенко. Будешь говорить?
Сталин подошел к телефону, немного послушал наркома обороны, потом заявил:
- Внезапность нападения, разумеется, имеет важное значение в войне. Она даёт инициативу и, следовательно, большое военное преимущество напавшей стороне. Но вы прикрываетесь внезапностью. Кстати, имейте в виду - немцы внезапностью рассчитывают вызвать панику в частях нашей армии. Надо строго-настрого предупредить командующих о недопущении какой-либо паники. В директиве об этом скажите… Если проект директивы готов, рассмотрим вместе с последней сводкой… Свяжитесь еще раз с командующими, выясните обстановку и приезжайте. Сколько потребуется вам времени? Ну, хорошо, два часа, не больше… А какова обстановка у Павлова?
Выслушав Тимошенко, Сталин нахмурил брови.
- Поговорю сам с ним…
Сталин положил трубку на аппарат и сказал:
- Павлов ничего конкретного не знает, что происходит на границе! Не имеет связи даже со штабами армий! Ссылается на то, что опоздала в войска директива. Но разве армия без директивы не должна находиться в боевой готовности?
Я внимательно наблюдал за Сталиным, думая в тот момент, какую все-таки огромную власть он имеет. И насколько правильно сможет употребить эту власть, от чего зависит судьба всей страны.
Через какое-то мгновенье, сдерживая свой гнев, Сталин добавил:
- Надо направить к Павлову Шапошникова. Я не сомневаюсь, что он поможет организовать управление войсками, укрепить их оборонительные позиции. Но наши войска, видимо, не могут справиться с задачей прикрытия западной границы. Они оказались в очень тяжелом положении: не хватает живой силы и военной техники, особенно самолетов. С первых часов вторжения господство в воздухе захватила немецкая авиация… Да, не успели мы подтянуть силы, да и вообще не все сделали… не хватило времени. Надо немедля нанести контрудары по противнику, а одновременно поручить кому-то заняться эвакуацией населения, предприятий и другого имущества из прифронтовых районов на Восток. Ничего не должно достаться врагу. Обсудим этот вопрос на заседании, а вот товарищу Чадаеву поручим подобрать группу расторопных работников, чтобы они немедля связались с местными партийными и советскими органами прифронтовой полосы и дали конкретные предложения.
Сталин подозвал меня поближе к себе.
- Надо организовать взятие на учет всех недостроенных, пустующих и других помещений, которые могут быть использованы под эвакуированные предприятия… У вас, конечно, тьма других работ. Но сейчас это дело поважнее и им следует заняться в первую очередь. О первых результатах доложите Вячеславу Михайловичу. А теперь можете идти.
Я тотчас вышел из кабинета и начал выполнять поручение Сталина. На первых порах подобрал небольшую группу работников - четыре человека во главе с моим заместителем по секретариату Совнаркома СССР А. М. Протасовым. Для выяснения наличия недостроенных, пустующих и иных помещений, в которых можно было разместить эвакуированные предприятия, была подключена большая группа других работников Управления делами.
В первый день войны мне довелось присутствовать на двух заседаниях у Сталина и вести протокольные записи этих заседаний. Что особенно запомнилось - это острота обсуждаемых вопросов на фоне отсутствия точных и конкретных данных у нашего высшего политического и военного руководства о действительном положении на фронтах войны. Несмотря на это, решения были приняты весьма важные и неотложные.
В течение 22 июня после визита к Вознесенскому я побывал также с документами у других заместителей Председателя Совнаркома. Нетрудно было убедиться, что почти все они еще не испытывали тогда больших тревог и волнений. Помню, например, когда поздно ночью закончилось заседание у Сталина, я шел позади К. Е. Ворошилова и Г. М. Маленкова. Те громко разговаривали между собой, считая развернувшиеся боевые действия как кратковременную авантюру немцев, которая продлится несколько дней и закончится полным провалом агрессора. Примерно такого же мнения придерживался тогда и В. М. Молотов.
РЕАКЦИЯ СТАЛИНА НА ПОРАЖЕНИЯ КРАСНОЙ АРМИИ
Г. А. Куманев: Какова была реакция Сталина на крупные поражения Красной Армии в первые месяцы Великой Отечественной войны?
Я. Е. Чадаев: Я уже отмечал, что в дни кризисных, даже критических ситуаций на фронте Сталин в целом неплохо владел собой, проявляя уверенность, спокойствие и демонстрируя огромную работоспособность. Конечно, это не означает, что он как бы снижал свою требовательность и не спрашивал достаточно строго с тех, кто, по его мнению, был повинен в тех или иных неудачах и просчетах. Наоборот, в своём гневе он никому не давал снисхождения и принимал энергичные и действенные меры по исправлению положения.
Основываясь на своих записях, проиллюстрирую все это на примере падения Киева и катастрофы под Вязьмой осенью 1941 г.
Во второй половине сентября 1941 г. сильно осложнилась обстановка на Юго-Западном и Южном фронтах. Под угрозой захвата врагом оказался Киев. Но, несмотря на тяжелую обстановку, боевой дух бойцов, обороняющих столицу Советской Украины, был чрезвычайно высок. Они не могли даже представить себе, что им придется оставить оборонительные рубежи и отступить.
Днем 17 сентября у Сталина состоялось заседание, в работе которого я принял участие. О событиях на фронтах докладывал маршал Б. М. Шапошников. Потом слово взял Сталин, который сказал, что нашим войскам под Киевом надо во что бы то ни стало держаться, хотя это очень трудно. А под Москвой еще труднее. Мы должны сделать все необходимое, чтобы помочь защитникам Киева. Для облегчения их положения сделано уже немало: создан новый Брянский фронт, перед которым поставлена задача: разгромить войска Гудериана, не дать им возможности повернуть на юг. Активные действия воинов Брянского фронта значительно облегчают положение защитников Киева.
Обращаясь к Шапошникову, Сталин спросил:
- Быть может, надо дополнительно выделить Юго-Западному фронту часть сил из резерва Ставки? Свяжитесь сейчас с Кирпоносом и узнайте обстановку на этот час.
- Слушаюсь! - произнес Шапошников и отправился в аппаратную.
Вскоре он вернулся и доложил, что враг пока не в состоянии преодолеть упорное сопротивление защитников Киева. Противник производит перегруппировку своих частей. Не добившись успеха от фронтальных атак, он начал маневрировать, искать уязвимые места в обороне советских войск.
- Значит, - сказал Сталин, - остается в силе приказ Ставки - не сдавать Киев?
- Совершенно верно, - подтвердил Шапошников. - Но всё-таки Кирпонос очень опасается за левый фланг Юго-Западного фронта - район Кременчуга, где сейчас идёт ожесточенный натиск вражеских войск на наши армии. Он все же вновь высказывает просьбу отвести из-под удара наши войска.
- Как вы считаете, Борис Михайлович, надо ли пойти на это? - спросил Сталин.
- Я остаюсь при прежнем мнении: биться насмерть, но Киева не отдавать, - ответил Шапошников.
- Ну что же, так и порешим? - снова спросил Сталин. Все молча согласились…
* * *
После 17 сентября положение наших войск Юго-Западного фронта стало критическим. Немцы усилили свои войска, что дало им возможность укрепить кольцо окружения советских войск. Командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник М. П. Кирпонос потерял управление армиями. В окружении оказались 5-я, 37-я, 26-я армии, часть сил 21-й и 38-й армий Юго-Западного фронта. Начался их неорганизованный выход из окружения, а войска 37-й армии еще продолжали сражаться за Киев.
В ночь на 18 сентября начальник Генерального штаба Красной Армии передал в столицу Украины: Ставка разрешает оставить Киевский укрепрайон и переправить войска 37-й армии на левый берег Днепра без серьезных потерь. Выполнить эту задачу было крайне трудно. Но другого выхода не оставалось. Чтобы выйти из окружения, надо было пробиваться сквозь вражеские заслоны, пройти сотни километров по занятой противником территории при потерянной связи с соседними соединениями. 20 сентября при выходе из окружения близ г. Лохвицы погиб командующий фронтом генерал Кирпонос.
На следующий день после падения Киева я зашел к Поскрёбышеву и узнал, что Сталин находится вне себя от катастрофы на Юго-Западном фронте.
- Только что состоялся крупный разговор Сталина с Хрущевым, - сказал Поскребышев. - Сталин прямо заявил Хрущеву, что за безрассудные действия тот заслуживает отдачи под суд Ревтрибунала.
- Но я думаю, - добавил Поскребышев, - до этого дело не дойдет.
- Значит, Сталину сейчас не до моих документов? - спросил я. Поскребышев зашел в кабинет Верховного и, вернувшись, сказал:
- Заходи, только ненадолго.
Я вошел в кабинет и сразу же подошел к столу, над которым наклонился Сталин, рассматривая карту Юго-Западного фронта.
- Если все подготовлено правильно, давайте, подпишу, - сказал Сталин, чуть взглянув на меня, и стал читать проект постановления ГКО.
В это время вошел Поскребышев и доложил, что у телефона маршал Тимошенко.
Сталин поднял телефонную трубку и сразу же спросил, как идет отход войск на новые рубежи.
Я стоял очень близко по ту сторону Сталина, с которой он держал у уха трубку. Тимошенко говорил своим зычным голосом, и мне почти все было хорошо слышно.
- Нормально, - прозвучал в трубке голос маршала.
- Потери?
- Отходим с боями, а потому и потери есть.
- Бессмысленной отваги не допускайте, с вас хватит!
- Не понимаю.
- Тут и понимать нечего. У вас иногда проявляется рвение к бессмысленной отваге. Имейте в виду: отвага без головы - ничто.
- Выходит, что я, по-вашему, только на глупости способен?
- О, не перевелись, оказывается, еще рыцари! Загубленных талантов не бывает…
- Я вижу, вы недовольны мной, - слышался густой бас Тимошенко.
- А я вижу, вы слишком раздражены и теряете власть над собой.
- Раз я плохой в ваших глазах, прошу отставку.
Сталин отставил от уха трубку и сказал про себя:
- Этот черт орет во всю грудь, и ему в голову не приходит, что он буквально оглушил меня. Что? Отставку просите? Имейте в виду, у нас отставок не просят, а мы их сами даем…
- Если вы находите - дайте сами.
- Дадим, когда нужно, а сейчас советую не проявлять нервозности - это презренный вид малодушия.
Наступила небольшая пауза, потом послышался голос Тимошенко:
- Извините, товарищ Сталин, погорячился.
Тимошенко знал, конечно, что Сталин открыто, иногда
беспощадно и очень жестко бичевал работников за промахи и проступки. Он указывал на допущенные ошибки, промахи в работе. Это помогало скорее их исправлять, учило людей критически оценивать свои поступки. Эта черта Сталина хорошо была известна многим. Его критика, резкие слова, ядовитые пословицы, к которым он часто прибегал, как правило, не обижали критикуемых, а, наоборот, подталкивали к исправлению ошибок.
Сталин понимал, что время было напряженное, нервы у товарищей часто были на пределе. Случалось, в пылу раздражения или под влиянием острой минуты тот или иной руководитель вспылил. Сталин с пониманием относился к таким "взрывам" и нередко своим спокойствием охлаждал пыл не в меру горячих сотрудников. Но, пожалуй, более часто он не только одергивал таких, лишал доверия, но и немедленно снимал с постов.
Когда пыл прошел, Тимошенко спокойно, по-деловому доложил, на какой рубеж он отводит войска. В конце разговора Сталин сказал:
- Завтра снова информируйте меня лично.
Он в беспокойстве прошелся по кабинету. Чувствовалось, что переживает за резкий разговор с маршалом, на которого явно сорвал свою досаду за провал. Сталин молча подписал проект постановления и кивнул мне, что можно уходить.
Придя к себе, я долго оставался под впечатлением этого резкого разговора.