Он снял повязку с глаз Анны.
Она едва сдержала крик, когда лорд Стивенс с улыбкой положил руку ей на плечо.
– Пожалуйста, моя дорогая. У вас чудесные глаза, это бесспорно… От любви к вам можно умереть, прелестная маркиза… Они зеленые, голубые или карие? Всего понемножку, в зависимости от освещения… Удивительно… И если бы только одни глаза…
– Стивенс, – перебил Баснописец. – Не валите все в одну кучу.
Стивенс лукаво улыбнулся.
– Совершенно очевидно, что не вам удастся воспользоваться ею в том смысле, который имею в виду я.
Баснописец промолчал.
Стивенс снова посмотрел на Анну:
– Дорогая моя, я позабочусь о том, чтобы ваш загородный отдых здесь оказался приятным. А если вы будете благоразумно себя вести, то я смог бы даже снять ваши…
Он запнулся. В дверь глухо и настойчиво стучали.
Стивенс выругался:
– Ну, что там еще! Да!
Дверь распахнулась, за ней стоял Этьенн. Изобразив ироничный реверанс, он облизал губы и сказал:
– Здесь Черная Орхидея.
Стивенс и Баснописец переглянулись.
У Анны замерло сердце.
– У вас еще есть время удрать, – сказала она насмешливо.
– В… Виравольта? – переспросил Стивенс недоверчиво.
– Под надежной охраной, – елейным голосом уточнил Этьенн. – Он пытался проникнуть в замок… Мы посадили его в камеру.
– Вы уверены? – уточнил Стивенс.
Этьенн подтвердил. Анна помрачнела.
– Он еще расторопнее, чем мы предполагали, – сказал Баснописец.
– Не стоит так зазнаваться, – заметил Стивенс. – Оказалось достаточно двух-трех человек, чтобы его схватить, в то время как двадцать потерпели поражение в "Прокопе". Нечего особенно ликовать.
– Вынужден с вами согласиться, – произнес Баснописец, нахмурившись.
Воцарилось молчание, затем Стивенс повернулся к Анне.
– Отлично. Вы довольны? Но это еще не самое лучшее. Я думаю… я думаю, ему неизвестно, что вы здесь.
Он повернулся к Баснописцу.
– Друг мой, подготовим же эту встречу, если вы ничего не имеете против… Вы можете подыскать любую подходящую басню. Кем будет наш гость – псом, ослом, совой? А она? Мышь или тигрица?
Баснописец медленно снял перчатки.
Анна опустила взгляд на его руки… Она прищурилась.
Показались его усыпанные перстнями пальцы.
Стивенс повернулся к Этьенну.
– Вы приведете его к нам… как только мы будем готовы.
Любовь и Безумие
Особняк Эрбле
Затаившиеся в кустах Бомарше и д'Эон начали беспокоиться.
– Ну что же он там делает?
– Он сказал, что подаст нам знак, – проговорил шевалье.
– Что-то долговато…
– Надо ему доверять.
– А если с ним что-нибудь случилось?
– Случилось? Да ладно, его не остановит никакое препятствие.
Взор Пьетро скользил по влажному камню, пока его со связанными руками вели вверх по витой лестнице. Наконец открылась запертая на железный замок дверь. Его втолкнули в зал. Люстра, свечи и канделябры, камин, шпалера. В конце стола восседал Стивенс. Пьетро вглядывался в его продолговатое лицо, черные волосы с проседью, глубоко посаженные глаза, обрубок уха, складку возле рта. Он обратил внимание на розу, приколотую к его груди. Стивенс сидел на одном из резных стульев, а за ним вырисовывался силуэт в капюшоне, с рукой, лежащей на папке; Баснописец молчал, склонив голову. Стивенс заговорил.
– Так значит, это и вправду вы! Чем мы обязаны такой чести?
– Вы навязчивы, Виравольта, – подхватил Баснописец, не давая ему возможности ответить. – Интересно, как вам удалось выжить сначала в клетке со львом, затем в "Прокопе"… и каким образом вы нашли нас здесь?
Пьетро заметил, что он меняет звучание своего голоса.
– Эх! Да он просто направился вслед за вами!
Его акцент не вызывал сомнений. Этот человек… был англичанином, по всей вероятности. Не теряя ни секунды, Пьетро принялся анализировать ситуацию. Вдруг он почувствовал тонкий запах. Это духи, духи, которые…
Он нахмурился.
Стивенс встал, указывая на листок веленевой бумаги, лежащий на длинном деревянном столе рядом с пером и чернильницей. Там же лежал и кинжал. Неподалеку Этьенн сложил оружие, отобранное у Пьетро. Стивенс хохотнул, увидев пистолет господина Марьянна, снабженный крючком.
– Замечательно, – сказал Стивенс, беря его в руки. – Положите это в надежное место.
Он снова повернулся к венецианцу.
– У нас появилась весьма пикантная идея. Немного поиграть перед тем, как мы с вами покончим. Мы вам развяжем руки, дорогой друг. Не пытайтесь воспользоваться этим, вы напрасно потратите свои силы.
Он снова подал знак, и тут же через порог зала перешагнуло несколько человек, которые со всех сторон окружили Виравольту. Один из них снял с него путы. Пьетро потер затекшие кисти. Двое других встали по обе стороны от шторы.
– Кто вы? – спросил Пьетро.
Стивенс улыбнулся и пригласил его присесть на один из резных стульев. Пьетро повиновался. Перед ним лежали чистый лист, перо и чернильница. Но он все еще думал об аромате духов… Этот аромат становился все более ощутимым и все более тонким…
Стивенс прищелкнул языком.
– Нам нужно написать последнюю басню, дорогой друг. И вместе с тем мы с вами напишем новую страницу Истории. Мне кажется вполне логичным то, что она будет создана вашей рукой. Так Черная Орхидея внесет вклад в наш шедевр. Что вы на это скажете?
– Я на это скажу, что вы теряете рассудок, – сказал Пьетро. – Вы мне напоминаете одного ренегата, который однажды попался на моем пути в Венеции…
Стивенс усмехнулся.
– Итак, мой друг… Займемся диктантом! Басня, которую мы собираемся вместе написать, предназначена для высокопоставленного лица. По правде говоря, одного из самых могущественных лиц в государстве. Вы близки этому лицу. Поэтому тот факт, что наша декларация будет написана вашим почерком – это, поверьте мне, истинный подарок небес!
Пьетро, как ученик, сидел перед чистым листом бумаги.
– Вы заблуждаетесь.
– Ах… Вы просто еще не осознаете всей ситуации… Позвольте вас просветить. Начнем с небольшой преамбулы. Древние учат нас, что нет ничего лучше небольшого театрального представления для того, чтобы дестабилизировать врага во время войны. Вы понимаете? Чувство мизансцены. Чувство драмы. Создать впечатление, что вы невидимы. Появляться и исчезать подобно тени. Быть мифом. Используя пиротехнику, растворяться в облаке дыма… Наш Баснописец одарен в этой области, не так ли? Весьма одарен. Что касается меня, я действую в меру своих способностей. Я пользуюсь собственными средствами. Вот что я лично могу вам предложить.
"Этот аромат… Ну да, это же…"
И еще забытый на столе венецианский кинжал!
В этот момент лорд Стивенс подал знак Баснописцу, который театральным жестом открыл занавес.
– Анна Сантамария из Венеции!
Пьетро показалось, что сердце остановилось в его груди.
А Баснописец принялся декламировать:
Любовь и Безумие
Книга XII, басня 14
Загадочен бог Любви -
Стрелы его и колчан, факел и детский возраст.
Не хватит и дня
Разобраться, что здесь к чему.
Я и не пытаюсь,
А только хочу рассказать на свой лад
О слепце этом, то есть о боге, -
От чего же он, собственно", ослеп?
А к добру это или к худу -
Пусть решают влюбленные, а я не берусь.
За занавесом Анна стояла на деревянной доске, перекинутой через зияющий колодец. Ей снова завязали глаза, а в рот всунули кляп. Руки были связаны, ног не было видно под длинным платьем. Она стояла очень прямо, не двигаясь, пытаясь сдерживать дыхание из страха, что один вдох может нарушить равновесие. Через колодец было переброшено несколько шатких досок, частично покрытых лишайником и казавшихся наполовину прогнившими. Как Пьетро понял, колодец этот был остатком разрушенной винтовой каменной лестницы, ранее соединявшей различные этажи замка. Эта часть, очевидно, уже давно находилась в заброшенном состоянии, о чем свидетельствовали расположенные за занавесками массивные дубовые двери, раньше отделявшие западное крыло здания и в данный момент открытые. Лестничная клетка из камня и покрытого мхом дерева была лишь смутным призраком былого жилища. На вершине лестницы, которая больше никуда не вела, среди тьмы Пьетро смог разглядеть поблекшие от времени портреты; глаза изображенных на них людей сливались с траурной мглой. На потолке находились странный блок и веревка, которая, как казалось, спускалась вглубь, равномерно покачиваясь из стороны в сторону. Потоки холодного воздуха со свистом доносились из отверстия, а ниже невозможно было различить ничего, кроме темной ямы, как будто идущей в самые недра земли, откуда поднимались языки тумана…
При малейшем неосторожном движении Анна упадет и разобьется.
Чтобы заставить ее двигаться вперед, за ней стоял мужчина с кинжалом наготове.
А Баснописец продолжал заливаться:
Играли однажды двое богов – Амур и Безумие:
Амур еще не был слеп.
Вышел у них спор; Амур для его разбора
Потребовал собранья богов,
А Безумию не терпелось,
И так оно стукнуло Амура,
Что невзвидел Амур белого дня.
Венера ищет управы
Как жена и мать, – представляете ее крик?
Боги оглушены -
И Юпитер, и Немезида, и подземные, вся толпа;
Венера рисует всю чудовищность преступления -
Сын ее не может шага сделать без палки,
За такую вину любой казни мало!
Стало быть, надобно возмещать ущерб.
Обсуждает верховный суд
Общее благо и интересы сторон
И постановляет:
Быть отныне Безумию
При Амуре спутником и поводырем.
– Извините, – комментировал Стивенс. – Ведь эта басня не была запланирована! Вы должны были уже умереть, не так ли? То, что вы выжили и неожиданно вторглись сюда, заставило нашего друга внести изменения в план. Это импровизация! Непредвиденные обстоятельства на сцене – вы знаете, что это значит. – Он рассмеялся, разводя руками. – Madness leading Love, Безумие ведет Любовь! Ах! Вот кто достоин наших лучших английских поэтов! Знаете ли вы, что говорят об этой басне? Будто бы она была навеяна длинной аллегорией Луизы Лабе, вошедшей в состав "Дебатов между Безумием и Любовью" и впоследствии использованной отцом Комиром в "Кармине". Речь идет о латинской поэме невероятной красоты, которую Лафонтен заново интерпретировал. Поэме, которой восхищаются все без исключения… Но я отклоняюсь от темы.
Заложив руки в перчатках за спину, Стивенс расхаживал по залу. Он подал знак стоявшему за спиной Анны человеку с кинжалом. Тот вынул у нее изо рта кляп.
– Пьетро!
– Ты не ранена?
– Итак, Виравольта, вот правила игры. За каждую строчку, которую вы напишете, – и постарайтесь, пожалуйста, писать разборчиво и аккуратно, – вы получите право подсказать вашей драгоценной супруге, в каком направлении ей шагать. Но осторожно: некоторые из этих досок уже насквозь прогнили… Они не выдержат ее веса. Не кажется ли вам, что в некотором роде здесь содержится метафора брачного союза? Так что наша авантюра получает немного соли или, скорее, пикантности. Давайте, Виравольта! Вам Безумие, ей Любовь! Удастся ли вам перевести ее на другую сторону пропасти?
– Все будет в порядке, – произнесла Анна сдавленным голосом, выдававшим ее волнение.
– А что я от этого выигрываю? – поинтересовался Пьетро.
– Вы меня спрашиваете? Но, Орхидея… Вы выиграете ее жизнь! Вы понимаете? Если вы напишете нашу басню, а она перейдет через пропасть, она будет жить. Что касается вас… Это, конечно, другое дело.
У Пьетро пересохли губы.
"Нет! Только не она! Все, что угодно, только не она".
Перед его взором возник повешенный в грабовой аллее Ландретто. Смерть в том саду… а сейчас они играют с ней, с ней!
"Сохраняй хладнокровие! Умоляю! Не утрать его в этот момент! Слепое Безумие – поводырь Любви!"
– Отпустите ее, – сказал Пьетро. – Она не имеет никакого отношения ко всему этому.
Он вспотел. Стивенс прокашлялся.
– Не говорите глупостей. Начнем. Вы знаете нашу басню, я в этом уверен. Она, как вам разъяснит находящийся здесь специалист…
Баснописец поклонился, приложив руку к груди.
– Она первая по порядку в первой книге Лафонтена. Ни одна другая не получила столько комментариев. Ваш дорогой Руссо привел ее как пример того, что, по его мнению, нельзя давать читать детям… В очередной раз ее вариант мы находим у Эзопа.
Пьетро покачал головой…
– Стрекоза появляется в "Баснях", так сказать, только один раз. Она символизирует небрежность, беззаботность, непредусмотрительность. Еще один человеческий недостаток… Но в этой басне множество ошибок! Например, стрекоза неустанно трудится, добывая себе пропитание при помощи своего хоботка. Кроме того, она умирает в конце лета. Поэтому она не может испытывать нужду, когда "зима катит в глаза", не говоря уже о том, что муравей, спящий всю зиму, не в состоянии ее услышать. И наконец, муравьи едят совсем не то, что стрекозы! У баснописцев есть право на фантазии. Так сказать, поэтическое право…
"Но о чем это он?" – думал Пьетро.
– Начнем! – повторил Стивенс.
Он остановился.
– Книга первая, басня первая: "Стрекоза и Муравей". Берите перо, Вира вольта.
Дрожащей рукой Виравольта взял в руки перо.
– Вам повезло, – улыбнулся Стивенс. – Вы собственной рукой подпишете смертный приговор французскому королевству.
Пьетро сдержал улыбку. Перо!
То самое, которое у него отобрали. И чернильница тоже…
Он вспомнил афоризм Августина Марьянна: "Перо сильнее шпаги".
"Августин! Благослови вас Бог", – подумал Виравольта.
Он медленно открутил крышечку чернильницы и обмакнул в нее сухой кончик пера.
Острие кинжала дотронулось до ребра Анны, заставляя ее сделать шаг вперед. Она задрожала. Доска затряслась.
Стивенс начал диктовать:
– Пишите.
Попрыгунья Стрекоза
Лето красное пропела;
Оглянуться не успела,
Как зима катит в глаза.
Перо повисло над листом.
Пьетро сделал вдох…
– Вы правы, – проговорил он с недоброй улыбкой на лице.
– В каком смысле? – удивился Стивенс.
– В смысле театральности. И облаков дыма.
И все завертелось.
О взрывающемся пере
Особняк Эрбле
Когда волна взрыва ударила по оконным рамам и стеклам двое в кустах подскочили.
Озадаченный Бомарше повернулся к шевалье:
– Это и есть сигнал?
Д'Эон выглядел совершенно сбитым с толку.
– Что нам делать?
По тревоге по направлению к крыльцу бежало около дюжины часовых, патрулировавших замок. Вдруг какой-то незнакомец на бешеной скорости проскакал через парк. Сзади на шее у него болталась треуголка. Лента, которой был подвязан его шиньон, наполовину распустилась. На нем был плащ без обшивки и с круглым воротником, длинными коричневыми рукавами и карманами с треугольными клапанами. Под плащом был камзол персикового цвета, белые панталоны и блестящие сапоги. Лицо его сияло юностью, отвагой и особенно бесшабашностью. Не спешиваясь, он выхватил шпагу и дерзко направил ее на силуэты врагов; это заставило их бросить факелы. Волосы Козимо Виравольты развевались на ветру. Он кричал, чтобы подбодрить себя.
– А это еще кто?
– Не знаю, но он отчаянный. И кажется, он с нами заодно.
Козимо ворвался в крут врагов, размахивая шпагой направо и налево.
Бомарше в свою очередь обнажил шпагу.
– Неплохо.
– Ммм… десятеро против трех… – проговорил д'Эон.
– Ну и денек выдался! Avanti!
И они бросились в бой.